Особняк на Соборной

В середине апреля 1938 года Париж потрясло известие о смерти Федора Ивановича Шаляпина. За два месяца перед этим отмечали 50-летие певца и надеялись, что так величественно будет еще долго-долго. Но сам артист, видимо, что-то почувствовал – на кладбище «Батиньольо» купил участок под семейное погребение, похоронил там мать, сестру… Говорил: «Пока не пустят в родную землю, будем лежать здесь». И показал место… Как-то в одном из храмов увидел старинное покрывало двойного красного бархата с накладным золотым шитье, задумчиво погладил его и словно про себя произнес: – Хорошо бы им накрыть мой гроб…

«В воздухе пахнет грозой…»

Так и произошло. Рано утром к роскошному жилищу гения на авеню д’Эйло молча стекались сотни людей. Парадное и крыльцо завалили охапками сирени и гиацинтов, любимых цветов покойного. От запаха голова кругом шла. Прощание столицы Франции с великим русским заняло трое суток, наполненных парчовой скорбью с отпеванием в православном храме на рю Дарю, долгой остановкой возле «Большой оперы», где сводный хор в черном исполнял «Вечную память». Казалось, в книге соболезнований отметился весь эмигрантский Париж. Деникины в траурной толпе прошли незамеченными – так пожелал Антон Иванович. Он не любил показной нарядной печали, присущей деятелям искусства, тем паче когда из толпы несется суетливый изумленный шепот:

– Глянь-ка, Мозжухин! Боже, как постарел… А Гиппус, Гиппус… Узнать невозможно!

Военных в форме было немного. Только адмирал Кедров, тот самый, что последним командовал Черноморским флотом, прибыл в золоченом мундире, при орденах и наградном кортике. Деникин, облаченный в скромный плащ, усмехнулся. Вдруг кто-то окликнул. Он повернулся. Руку протягивал худой лысый старик в смокинге с траурной полоской и черных очках. Присмотревшись, Антон Иванович узнал и невольно выразил изумление:

– Петр Николаевич?..

– Так точно, Ваше превосходительство! Не сразу и признали… – усмехнулся генерал Краснов. – Чего, собственно и хотелось достичь. Уж слишком изрядна в подобных случаях цветистая суета…

– А что удивительного? Федор Иванович – великий артист. Он и здесь должен быть на авансцене, – возразил Деникин. – Как поживаете, Ваше превосходительство?..

Краснова Деникин раньше недолюбливал за самоуверенность, строптивость и излишнюю амбициозность. Тот начинал армейский путь довольно необычно для крупного военачальника, в молодости отметив службу в лейб-гвардии Атаманском полку увлечением, смешно сказать для «атаманца» – журналистикой. Печатался в крупных изданиях, популярном, например, «Русском инвалиде», а на японский фронт вообще прибыл в качестве специального корреспондента. Однако на скучных, как брюхо умершего верблюда, маньчжурских сопках проявил не столько репортерское любопытство, сколько хорошее знание военного дела, которому был обучен еще в Павловском кавалерийском училище. Словом, к Первой мировой войне энергичный, сухощавый, всегда перетянутый ремнями полковник Краснов командовал 10-м донским полком, потом угрожающе-свирепой «Дикой» дивизией. Затем под начало получает казачий корпус, тот самый, с помощью которого генерал Корнилов хотел вернуть в Петроград изгнанного большевиками главу Временного правительства Александра Керенского. Достаточно забавно эта история изложена в хрестоматийном советском фильме, больше, правда, известного простенькой песенкой в очаровательном исполнении молодого и обаятельного Марка Бернеса:

Тучи над городом встали,В воздухе пахнет грозой,За далекой, за Невской заставойПарень идет молодой…

В фильме есть эпизод, когда офицер штаба уныло и упорно взывает по телефону:

– Гатчина, Гатчина! – с надрывными интонациями кричит в онемевшую трубку. Надежды в голосе никакой. И не зря! На пути из Гатчины казаки «забузили», воевать отказались, тем более что большевики, умело разлагая армию, заодно разрушали железные дороги, связь и все, что имело первостепенный жизненный смысл. Кончилось тем, что бравого командира корпуса Краснова с помощью, как ни странно, того же Керенского, ссадили с коня, отобрали оружие и подвергли аресту. Однако выкрутился он достаточно просто – торжественно дал слово генерала и дворянина, что никогда больше не поднимет оружия против новой власти. Ему поверили и с миром отпустили на все четыре стороны. Проще было, конечно, расстрелять (потом большевики это упущение активно нагоняли), но неожиданность властного успеха, упавшего в руки как спелая груша, приятно пьянило. Лунообразный Анатолий Васильевич Луначарский, эрудит, сибарит, краснобай и чревоугодник, удивительным образом сочетавший «сладкую» жизнь с приверженностью Марксу, сразу после октябрьского переворота в кафешантане на Фонтанке остроумно делился впечатлениями, в лицах изображая произошедшее:

– Вы не поверите, мы хотели просто манифестацию провести, а получилась революция. Ха-ха-ха! Представляете себе! – заливисто смеялся вместе с петроградской богемой, воспринимавшей покамест случившееся, как сценки из веселой пьесы несуразных положений. Это чуть позже им покажут… как выглядит Нева сквозь решетки казематов Петропавловской крепости. Это будет потом. Обязательно будет.

Кстати, в том же фильме случай с Красновым представлен неким комедийным недоразумением, над которым добродушно хохочет даже Ленин. В кино все выглядит достаточно опереточно: захваченный красногвардейцами царский генерал в шикарной белой бурке, пушистой папахе, с инкрустированной драгоценными камнями шашкой, попросил солдат попрощаться с конем. Ну, кто откажет человеку в такой, а тем более, возможно, последней просьбе?

Пока солдаты цоколи языками и дивились редкостной сабле, генерал воспользовался ротозейством, вскочил на жеребца и был таким. Под тем генералом, которого сыграл любимый народом Николай Черкасов и предполагался Краснов.

Однако в жизни он был человеком беспардонным не только по отношению к красным, но и крайне амбициозным по отношению к белым. Став донским атаманом и опираясь на немцев (главным образом, на их деньги), всегда и везде исполнял свою собственную игру, и многое сделал, чтобы война на юге России превратилась в жестокое братоубийственное побоище. Его непомерные амбиции с трудом утихомирили англичане и под угрозой лишения всякой помощи заставили подчиняться Верховному главнокомандующему Деникину. Но Петр Николаевич и здесь «выкобенивался» как мог. В Екатеринодар, в Ставку, «на поклон» демонстративно не поехал. Настоял, чтобы переговоры между ним и представителем Добровольческой армии генералом Драгомировым, при участии британского генерала Пуля, проходили на границе Кубани и Дона, на ржавых путях узловой станции Кущевская.

Краснов прибыл из Ростова под духовой оркестр в поезде с царскими вензелями на вагонах, в плотном окружении двухсотенного конного конвоя. Драгомиров прикатил со стороны Екатеринодара тоже железнодорожным составом, в сопровождении бронепоезда. Договорились вести переговоры в очередь – вначале в вагоне Краснова, потом – у Драгомирова, но каждый раз обставляя общение всякими дурацкими условиями – кого в салон пускать, кого не пускать, на каком расстоянии должны находиться конвойцы. Чем должны быть вооружены – шашками или еще пиками. Словом, шла обычная «российская» тягомотина по типу: «А ты кто такой?» Наконец, генерал Пуль, отложив в сторону сигару, прокаркал на плохом русском языке:

– Если вы не прекратите споры ни о чем, то пароходы с танками, бензином и снаряжением, которые сейчас находятся на подходе к Новороссийску, повернут обратно в митрополию… Это я вам обещаю твердо!

Наконец, кое-как договорились, но в коммюнике подчеркнули, что Донская армия в составе вооруженных сил юга России сохранит свою самостоятельность. Господи, святая твоя воля – лучшей услуги буденновскому Реввоенсовету трудно было придумать! К тому же «закусившие удила» кубанцы враз заговорили о создании своей собственной армии. Принцип «Утоплюсь, но не покорюсь!» сработал безотказно – разобщенность, в конечном итоге, и предопределили разгром белого движения.

Деникин на исходе жизни немало размышлял о природе российских разногласий, пытался рассуждать об этом на бумаге, но так, видимо, и сам до конца всего не понял. Он пережил многих соратников, даже Краснова, в итоге «продавшего душу дьяволу», вступившего в сговор с Гитлером. Антон Иванович знал, что в сентябре 1943 года вместе с генералом Шкуро Краснов побывал в оккупированном Краснодаре. В разоренном городе, в эсесовской форме они принимали парад казачьих войск вермахта, проходивший по улице Красной кое-как расчищенной от обломков разбитых зданий. Германская кинохроника снимала это первополосное событие и показывала гитлеровским саттелитам как факт массового перехода советских народов в объятия фюрера…

– Свиньи! – только и вымолвил по этому поводу бывший главнокомандующий вооруженными силами юга России.

8 августа 1947 года в возрасте 75 лет Деникин скончался на руках любимой жены. В советской печати не появилось ни строчки. До того ли было! Страна голодала, залечивая страшные послевоенные раны, копила восторги к 70-летию вождя народов и жестоко карала военных преступников. В ночь на 1 октября 1946 года в Нюрнберге повесили главных нацистов. Антон Иванович два месяца не дожил до сообщения, что в Москве таким же способом казнили генералов Краснова и Шкуро, но участь такую им он предрекал задолго. Их выдали Красной Армии англичане, те самые, что за тридцать лет до того снаряжали и вооружали донские и кубанские полки, умело натравливая друг на друга неукротимых в глупости соотечественников. В России, где чувства непременно превалируют над разумом, это всегда получается продуктивно с точки зрения количества жертв с обеих сторон. Вы уж простите меня за вывод, но получается так, что мы как бы обречены уничтожать друг друга и делом, и словом.