Особо опасная особь

И открыл пальбу из всех стволов.

* * *

– Лина, Лина…

Кто-то тряс ее за плечо.

– А, что? – Лина резко села в кровати, заморгала, потерла пальцами веки. – Что такое?

– Как вы себя чувствуете? – спросил Иконников.

– Я?

– Да, вы.

– Не знаю… Хорошо, кажется. Я все еще в России?

– Да, конечно. А где бы вы хотели быть? В Америке?

– Нет, только не в Америке, – Лина тряхнула головой, разгоняя остатки сна. – В Чехии, вот где я хочу быть. Вы когда-нибудь были в Чехии, Мефодий Святоплуто… Святопалко…

– Святополкович, – поправил Иконников. – Очень просто выговорить: Святополкович. А в Чехии я был. Четыре раза. Приятная страна, что и говорить. Но Россия не хуже.

– Не хуже? – Лина скорчила скептическую гримасу. – А в Чехии геноприсадки запрещены?

– Пока нет. Но ими мало кто пользуется – чехи, знаете ли, немногочисленный народ, к тому же весьма разумный и осторожный. Они не хотят вымереть. К тому же – и это всем известно – европарламент готовит сейчас закон о полном запрещении генетических присадок во всех странах Евросоюза. Думаю, что меньше чем через полгода такой закон будет принят.

– Всем известно, говорите? А почему мне неизвестно? Я смотрю новости… иногда. У нас об этом точно не говорили.

– У вас о многом не говорят.

Лина хотела было по привычке возразить, но промолчала. В конце концов, она не нанималась противостоять русской пропаганде в одиночку. Нужно разобраться самой, посмотреть на все собственными глазами. Понятно, что Америка не может быть совершенной, но не до такой же степени. Похоже, что русские знают о США так же мало, как американцы о России.

– А Умник – чех? – спросила она.

– Нет, он русский. Почему вы все время спрашиваете о Чехии, Лина?

– Сон мне приснился… Вначале хороший, а потом страшный, дурацкий. Умник там был чехом, и звали его Иржи.

– Забавно, – Иконников улыбнулся. – Нет, он не чех, точно. Зовут его Юрий Николаевич Ладыгин, родом он, если не ошибаюсь, из Брянска – есть в России такой город. Очень хороший человек… ну и специалист, конечно, высшего класса.

– По чему специалист?

– По всему, – туманно сказал Иконников. – По всему, чему угодно.

– А сколько ему лет?

– Тридцать пять.

– Тридцать пять? Всего? А я думала – за сорок, – призналась Лина. – Вы, русские, очень старо выглядите, прямо как марджи. Вам что, трудно подтяжку сделать?

– Эту тему мы уже обсуждали, – уклонился Иконников.

– Ладно, ладно… Извините, доктор. Что вы дальше будете со мной делать? Снова обвешаете датчиками и будете изучать как лабораторную крысу? Возьмете у меня всю кровь, чтобы разобраться с моими переделанными генами?

– Зачем же всю? – Иконников развел руками. – Сколько нужно, мы уже взяли. И исследовали вас достаточно углубленно.

– И все это время держали меня под наркозом? Почти две недели?

– Именно так.

– Ну не свинство ли с вашей стороны?

– Не свинство. Всего лишь гуманный акт. Не думаю, что вам очень понравились бы те процедуры, которые мы выполняли. Но не выполнить их мы не могли. Извините.

– Ага-ага. Понятно. Значит, теперь я – ваша собственность?

– Почему вы так решили?

– Один тип из СГБ сказал, что я – их собственность. Потому что присадка, которую мне вкатили, украдена у них. Вы украли меня саму. Значит, теперь я принадлежу вам, со всеми потрохами. Так, да?

– Совсем не так. Вы принадлежите себе. Только себе, Лина. Мы не СГБ, и не BSOM, у нас все по-другому.

– Значит, вы не СГБ? А кто же? Всемирный антигенетический чешский комитет имени Яна Жижки?

Доктор засмеялся. Хохотал минуты три, вытирал слезы рукавом и никак не мог остановиться.

– Уф-ф, – наконец сказал он. – Ну вы даете, Лина… Всемирный чешский… как вы там сказали?

– Комитет. Антигенетический.

– Ага, антигенетический. Смешно, правда. Нет, у нас несколько другая структура.

– И как же она называется?

– Российский Комитет биологического контроля. Сокращенно – КБК.

– Вот видите, почти угадала. Тоже комитет. Спецслужба.

– КБК – большое государственное учреждение, – заявил Иконников. – Большое, разветвленное и совершенно легальное. Но и элементы спецслужбы у нас есть, для особых случаев. Глупо было бы отрицать.

– Антиамериканская спецслужба, – уточнила Лина.

– Мы не враги Америке, – уверенно сказал Иконников. – Более того, мы в какой-то мере мы ее союзники. Я говорю, конечно, о людях, живущих в Америке, а не об уродливой опухоли под названием BSOM. Россия пытается удержать мир от катастрофы. Сперва мы были одиноки в своем стремлении, потом к нам присоединились Китай и Азиатская Уния. С Европой было много сложнее. Но, как видите, и там возобладал голос разума.

– И весь сыр-бор – из-за генетических присадок?

– Не только. Здесь много всего намешано. Ущемление прав и свобод человека на североамериканском континенте, и нелегальные полеты на Станс, и разработка генного оружия, и военные операции, не санкционированные ООН. Много чего.

– Военные операции? – Лина не поверила своим ушам. – Да быть такого не может! На земле уже тридцать лет не воюют!

– Воюют, Лина, – заявил Иконников. – Воюют. Вы, насколько я знаю, уже осведомлены о форсфайтерах. Как вы думаете, для чего их создают? Для того, чтобы помогать селянам с удвоенной скоростью убирать урожай?

Лина упала обратно на подушку в изнеможении. Нет, слишком много для одного раза. Слишком много противной и не слишком убедительной информации.

Через пять минут ей скажут, что на американских фермах вместо барашков и поросят выращивают русских младенцев и режут их в угоду всесильному зловещему BSOM, и откармливают их мясом хай-стэндов. И что, этому она тоже должна верить?

– Хватит, – попросила она жалобно. – У меня уже голова пухнет. Можно, я просто полежу полчасика? А потом позавтракаю.

– Пообедаете, – уточнил Иконников. – Уже время обеда. Вам принести еду сюда или в общую столовую пойдете?

– А что, можно в общую? – Лина недоверчиво прищурилась.

– Конечно, можно. Почему бы и нет?

– Тогда в столовую! А Умник там будет?

– Нет. Он в другом крыле. Там своя столовая.

– Понятно… А меня в ту столовую не пустят?

– В ту – нет. Извините, у нас определенный режим, с этим приходится считаться.

– Опять понятно… – Лина тяжело вздохнула. – Ладно, тогда буду обедать здесь. Я так думаю, что не увижу Умника еще сто лет. Если вообще когда-нибудь его увижу.