Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Он смотрит на нее и молчит. Нелида продолжает разговор:

— Ну так вот, вы можете ехать в машине с отцом, как сопровождающее лицо — близкий родственник. До самой кремации.

— Нелида, я в курсе. У меня уже был такой опыт.

Нелида мгновенно бледнеет. Она явно об этом

не подумала и коснулась того, что трогать не следовало. Перестраиваясь на ходу, она смущенно бормочет: «Прошу прощения, вот ведь старая дура, как же я могла, простите». Она продолжает извиняться, пока они идут по коридору к гостиной. Там он садится в кресло, а она, спешно предложив ему что-нибудь выпить, молча удаляется, чтобы организовать транспортировку и кремацию.

12

Он

возвращается домой и везет урну с прахом отца. Урна лежит на переднем пассажирском сиденье: он просто не знал, куда еще ее положить. Все формальности были улажены быстро. Он видел, как прозрачный гроб с телом отца скрылся в топке кремационной печи. Сам он в это время ничего не чувствовал. Может быть, ему даже стало легче.

Сестра звонила уже раза четыре. Он не брал трубку. В то же время он знает, что она способна приехать в его дом за урной, что готова пойти на все, чтобы соблюсти общественные условности и «проводить папу так, чтоб было не хуже, чем у людей». В общем, поговорить рано или поздно придется.

Он проезжает мимо территории, которая раньше была зоопарком. Теперь у нее даже имени нет. Уже поздно, но он останавливается. В конце концов, еще не совсем стемнело.

Он выходит из машины и двумя руками достает из салона урну.

Вот и вывеска, лежащая на земле. Он перешагивает ее и входит на территорию зоопарка.

Он идет прямиком к вольеру для птиц. Смотровая площадка у вольера со львами? Нет, о ней он даже не думает. Слышны какие-то крики. Это далеко, успокаивает он себя. Скорее всего, это те подростки, которые убили щенков.

Вот и птичник. Он поднимается по лестнице на висячий мостик и долго лежит, глядя в застекленное небо. Оранжево-розовые полосы постепенно уходят к горизонту. Темнеет, приближается ночь.

Он вспоминает, как отец привел его сюда. Они долго сидели на скамейках, стоявших в те времена на первом этаже птичника. Чуть ли не несколько часов кряду отец рассказывал ему про птиц — какие существуют виды, чем они отличаются внешне и по поведению, какого цвета самцы и как окрашены самки, как они поют — кто по ночам, а кто днем, куда и когда они улетают. Звук его голоса был похож на шорох тонкой хлопчатобумажной ткани — мягкий и ласковый. И еще эта ткань, словно огромный платок, была раскрашена в яркие и вместе с тем неагрессивные, приятные глазу цвета. Он давно не слушал отца так внимательно, заслушавшись самим звучанием его голоса. С того дня, как умерла мама. Потом они поднялись сюда, на подвесной мостик. Отец показал ему витраж с крылатым человеком в окружении птиц, улыбнулся и произнес: «Говорят, он упал, потому что взлетел слишком высоко и дерзко приблизился к солнцу. Но он взлетел. Понимаешь, сынок, ему удалось подняться в небо! А то, что упал, — так это не важно. Не имеет значения, упал ты или нет, если тебе удалось взлететь и побыть птицей, хотя бы недолго».

Он насвистывает одну из любимых песен отца — «Summertime» Гершвина. Обычно отец слушал ее в исполнении Эллы Фицджеральд и Луи Армстронга. «Это подлинный шедевр. Когда звучит эта песня, я готов расплакаться». Однажды он увидел, как родители танцуют под эту мелодию, под чарующие звуки трубы Армстронга. Уже опустились сумерки, и он некоторое время простоял незамеченным, наблюдая за счастливыми родителями. Отец погладил маму по щеке, и он понял: вот она какая — любовь. В тот миг он еще не мог выразить это в словах, но когда пришло время, он узнал в себе это чувство, потому что был знаком с ним с детства.

Свистеть его учила мама. Правда, получалось у него не очень. Однажды они с отцом пошли гулять,

и отцу за один раз удалось то, на что мать потратила уже немало времени. Тогда отец предложил: давай, когда мама снова начнет тебя учить, ты сделаешь вид, что у тебя не получается, потом изобразишь, что тебе трудно, но ты стараешься, а потом вдруг у тебя все получится. И вот, когда он после очередной попытки как бы впервые засвистел, радости матери не было предела. Она прыгала на месте и хлопала в ладоши. Он помнит, что с того дня они частенько свистели все вместе — этакое не слишком слаженное, но веселое трио свистунов. Сестра — тогда еще младенец — смотрела на них во все глаза и улыбалась.

Он встает, открывает крышку урны и развеивает пепел с подвесного мостика. Прах отца кружится в воздухе и медленно оседает. «Пока, папа. Я буду по тебе скучать», — говорит он.

Он спускается по лестнице, выходит из птичника и идет на детскую площадку. У песочницы он останавливается, нагибается, зачерпывает пригоршню песка и высыпает его в урну. Песок грязный, с мусором, но он даже не пытается перебрать его.

Он садится на скамейку-качели и достает сигареты. Докурив, тушит окурок в песке, насыпанном в урну, и закрывает ее крышкой.

Вот что сестра получит от него — не прах отца, а урну с грязным песком из заброшенного зоопарка без названия.

13

Он возвращается домой. Урна лежит в дорожной сумке. Сестра звонила уже много раз. Вот опять. Он раздраженно смотрит на телефон. Потом включает громкую связь, но без видео.

— Здравствуй, Маркитос! А что случилось? Почему я тебя не вижу?

— Я за рулем.

— А, понятно. Ну, ты как? Я имею в виду… ну то, что папа…

— Хорошо.

— Я тебе звонила, чтобы сказать: поминки я решила устроить дома. Так, мне кажется, будет удобнее и экономнее.

Он молчит. Камень в груди опять шевелится, растет.

— Хотела тебя попросить: ты не мог бы привезти мне урну. Сегодня или завтра. Я, кстати, могу сама к тебе заехать, хотя и неудобно это будет. Далеко все-таки. Завезешь?

— Нет.

— То есть как это?

— Я сказал, нет. Ни сегодня, ни завтра. Когда решу, тогда и завезу.

— Но, Маркитос…

— Никаких «но»! Я привезу тебе урну, когда захочу сделать это, и поминки ты будешь устраивать, когда мне будет удобно. Все ясно?

— Ну я не знаю… Слушай, я, конечно, понимаю, что тебе сейчас плохо, но, вообще-то, можно говорить со мной другим то…

Он выключает телефон.

14

Домой он возвращается совсем поздно. Он устал. За Жасмин он весь день присматривал по телефону и знает, что она сейчас спит.

Дверь в ее комнату он не открывает.

На кухне он достает из шкафа бутылку виски, садится в парагвайский гамак и покачивается в нем, потягивая крепкий напиток. Звезд на небе нет. Ночь выдалась пасмурной. Наружное освещение тоже выключено. Ощущение такое, словно весь мир выключился и погрузился в тишину.

Просыпается он от солнца, бьющего ему в лицо. Пустая бутылка лежит в стороне. Какое-то время он пытается понять, где он, куда его занесло. Затем он начинает шевелиться, и гамак под ним покачивается.

Из гамака он не вылезает, а вываливается. Садится на траву. Еще утро, но припекает уже основательно. Он обхватывает голову руками. Голова болит. Он ложится на спину и смотрит в небо. Оно пронзительно-голубое. Ни облака. Кажется, что протяни сейчас руки, подними их вверх — и коснешься этого голубого купола, который висит сейчас так близко.

Поделиться с друзьями: