Особое задание

Особенно скептически был настроен Колос.

Действительно, замысел Алексея подменить в последний момент умиравшего курсанта, как когда-то сделал с ним Лещевский, казался совершенно несбыточным.

– Ведь человек должен быть очень похож на обожженного курсанта, сказал Скобцев.

– Да он же будет с забинтованным лицом, - убеждал товарищей Алексей.

– А голос? А манера говорить, двигаться? А наконец, отпечатки пальцев?
– возражал Колос.

– Но в том-то и дело, что даже руки опалены, стало быть, ни о каких отпечатках пальцев не может быть и речи, - защищал свою идею Столяров.

– А что касается приблизительного сходства - такого человека можно найти.

Первые два дня Колос всячески иронизировал над планом Алексея и выискивал в нем все новые и новые уязвимые места.

Он так часто возвращался к обсуждению этой идеи, что "Алексей наконец стал смеяться.

– Кажется, моя мыслишка не дает тебе покоя. А?

Сознайся? А ведь она соблазнительна!

– Конечно!
– с виду неохотно согласился Геннадий.
– Но уж чересчур сложна.

– Предложи проще!

Но Колосу ничего другого так и не удалось придумать. И уже теперь обсуждали план Столярова все втроем, горячась, увлекаясь и одергивая друг друга, если кто-нибудь залезал в дебри фантазии.

В замысел посвятили Лещевского. После пыток в гестаповском застенке, после всех волнений, связанных с побегом, Адам Григорьевич еще не совсем оправился.

Столяров попросил Скобцева, чтобы хирургу назначили усиленный паек: за два месяца тюремного заключения Лещевский исхудал до неузнаваемости. Но врач попрежнему был полон решимости и мужества.

– Что я буду делать в отряде?
– спросил он Алексея в первый же день.

– Отдыхать, - ответил тот.
– Пока только отдыхать, дорогой доктор, а потом дела найдутся.

– Но не могу же я быть нахлебником?

– Не волнуйтесь. Вернете долг, когда встанете на ноги... А теперь дышите воздухом, отсыпайтесь. В землянке хоть и сыровато, но спать можно спокойно, фашисты сюда и носа не кажут.

Однако вскоре после этого разговора Алексей уэнал от комиссара отряда, что хирург уже оперировал в санитарной палатке раненого в ногу партизана.

– Так он же сам еле на ногах держится!
– удивился Столяров.

– Я пытался его отговорить, - сказал комиссар, - но он замахал на меня руками и заявил, что работа для него - лучшее лекарство.

И вот теперь Лещевский, смущенно улыбаясь, появился в землянке Столярова. Ссадины на лице хирурга уже заживали, но некоторые еще были заклеены пластырем.

Алексей решил сделать вид, что он ничего не знает о подпольной практике своего друга, и приступил к делу.

Поначалу он спросил врача, есть ли в немецком госпитале человек, заслуживающий доверия.

– Я имею в виду русских, конечно. Там ведь есть врачи из военнопленных, вольнонаемные сестры и санитарки. Вы ведь всех знаете?

Лещевский ответил, почти не задумываясь.

– Самый порядочный там, на мой взгляд, Солдатенков. Михаил Иванович Солдатенков.

– Кто он?
– поинтересовался Алексей.

– Терапевт. Капитан медицинской службы. Попал в плен под Могилевом.

– Адам Григорьевич, здесь дело очень серьезное.

Вы за Солдатенкова можете поручиться?

– Как за себя!
– твердо ответил врач.
– Мы были откровенны друг с другом. Он так же, как и я, очень мучился, что ему приходится работать на немцев. Собирался бежать к партизанам, но не знаю, удалось ли ему... Если он еще в госпитале, я могу сам пойти к нему и обо всем, что вам нужно, уговориться...

– Нет, - возразил Алексей.
– Вам в город идти нельзя. Мы найдем другой способ связаться с Солдатенковым.

Когда Лещевский уже был у выхода из землянки, Алексей все же не удержался и, улыбнувшись, спросил:

– Ну, как прошла операция? Руки не дрожат?

Лещевский с трудом раздвинул в улыбке разбитые губы.

– Уже донесли? Ну да ладно, от вас все равно ничего не утаишь... Так вот, прошла успешно... И руки не дрожат!

Поговорить с Солдатенковым поручили Шерстневу.

Когда Тимофей сообщил, что врач обещал свое содействие, Алексей передал "полицаю" еще одно задание:

во что бы то ни стало добыть фотографию лежавшего в госпитале курсанта. Но, естественно, сделанную еще до несчастного случая, изуродовавшего его. Задача была чрезвычайно сложная. Шерстнев ничего не обещал, в госпитале скорее всего документов обгоревшего не было. Его фотография могла быть только в секретной картотеке гестапо или абвера. Впрочем...

...Связного из города ожидали с нетерпением. Он появился в лагере морозной зимней ночью и откуда-то изпод подкладки пальто достал аккуратно завернутую в бумагу фотографию, наспех сделанную копию.

Алексей, Геннадий и Валентин склонились над снимком. С него смотрел на них человек лет тридцати, светлоглазый, русоволосый, с довольно красивым, правильным лицом. На обороте был отмечен рост, указан возраст...

После разговора в землянке со Столяровым хирург замкнулся, стал избегать товарищей. Геннадий Колос как-то вечером заглянул к Лещевскому потолковать о медицине, но тот встретил его сдержанно, даже сухо и на все вопросы отвечал односложно, так что через четверть часа Колос выскочил от врача в полнейшем недоумении.

– Что с нашим лекарем творится, не пойму, - сказал Геннадий Алексею.

– О чем ты?

– Да какой-то он чудаковатый стал. Хмурится, глаза в сторону отводит. Устал, что ли...

Алексей задумался.

– А ведь, кажется, я промашку дал, - проговорил он наконец.
– Мы с тобой кое-что не учли, Геннадий.

– Что именно?

– Того, что Лещевский - человек тонкий, чрезвычайно восприимчивый и легкоранимый.

– Он обиделся на что-нибудь?

– Думаю, так. И, пожалуй, он по-своему прав.

– В чем же прав-то?

– Как ты думаешь?

– Ну, сдали нервы, переутомление...

– Может быть, но не только.

– Что ж тогда?

– А ты вспомни. Мы у него насчет Солдатенкова все узнали? Узнали. Зачем? Ясно, что нс для врачебной консультации. К тому же просили Адама Григорьевича послать этому врачу с нашим человеком письмецо. Нетрудно догадаться, что мы что-то затеваем... А ему - ни слова...

– Он решил, что мы ему не доверяем?

– Вот именно. Ты его пойми: ведь он работал у немцев, а в отряде недавно. Готовится какая-то операция, ее держат от него в тайне.