Особые отношения

Я ехал с закрытыми глазами, потому что внезапно навалилась такая усталость, что я едва мог сидеть. Лидди поворачивает в парк.

— Приехали! — возвещает она.

Мы стоим перед входом в здание, где находятся административные кабинеты церкви Вечной Славы.

Уже поздно, и я знаю, что пастора Клайва поблизости нет, но от этого чувство вины не становится меньше. Алкоголь уже однажды сгубил мою жизнь, а теперь я благодаря ему испоганю жизнь еще нескольких людей.

— Лидди, это случилось в последний раз… — обещаю я.

— Макс! — Она бросает мне ключи от конторы, которые носит с собой, потому что руководит воскресной школой. — Заткнись!

Внутри пастор Клайв обустроил небольшую часовню на случай, если кому-то понадобится помолиться не только во время еженедельной службы в школьном зале. В часовенке несколько рядов стульев, аналой и картина с изображением распятого Иисуса. Я иду за Лидди мимо стола секретарши, мимо копировального аппарата, прямо в часовню. Вместо того чтобы включить свет, она чиркает спичкой и зажигает свечу, стоящую на аналое. Из-за теней лицо Христа похоже на лицо Фредди Крюгера.

Я сажусь рядом с ней и жду, пока она начнет молиться. Так мы обычно поступаем в церкви Вечной Славы. Пастор Клайв ведет разговор с Господом, а мы слушаем.

Однако сегодня Лидди складывает руки на коленях, как будто ожидает, что молитву начну я.

— Ты ничего не будешь говорить? — удивляюсь я.

Лидди смотрит на крест позади аналоя.

— Знаешь, какой мой любимый отрывок из Библии? Самое начало двадцатой главы Евангелия от Иоанна. Когда Мария Магдалена скорбит о смерти Иисуса. Для нее он был не просто Иисусом, понимаешь, он был ее другом, учителем, человеком, который по-настоящему о ней заботился. Она пришла к могиле, потому что хотела быть ближе к телу, даже если это единственное, что от него осталось. Можешь себе представить, насколько ей было одиноко? Поэтому она расплакалась, и какой-то незнакомец спросил, что произошло, а потом назвал ее имя, и тогда она поняла, что на самом деле с ней разговаривает Иисус. — Лидди смотрит на меня. — Мне не раз казалось, что Господь оставил меня. Но потом оказывалось, что я смотрю не в ту сторону.

Я не знаю, из-за чего мне стыдно больше: оттого, что я оказался неудачником в глазах Господа или в глазах Лидди.

— Господа нет на дне бутылки. Судья О’Нил будет пристально изучать все наши поступки. Мои, Рейда, твои. — Лидди закрывает глаза. — Макс, я хочу родить твоего ребенка.

Я чувствую, как меня пронзает электрический ток.

«Господи, — про себя молюсь я, — позволь взглянуть на себя Твоими глазами. Не дай мне забыть, что никто из нас не совершенен, пока не посмотрит в Твое лицо».

Но я смотрю на Лидди.

— Если родится мальчик, — продолжает она, — я назову его Максом.

Неожиданно у меня пересыхает во рту.

— Не обязательно называть его в мою честь.

— Знаю, но мне хочется. — Лидди поворачивается ко мне. — Ты когда-нибудь испытывал такое непреодолимое желание, что казалось, что надеждой можно его спугнуть?

Между словами я слышу то, о чем она промолчала. Поэтому я обхватываю руками голову Лидди, наклоняюсь и целую ее.

«Господь есть любовь». Я слышал эти слова из уст пастора Клайва тысячу раз, но только теперь понимаю их истинный смысл.

Лидди упирается руками мне в грудь и с силой, которой я в ней не ожидал, отталкивает меня. Мой стул со скрипом царапает пол. Ее щеки пламенеют, одной рукой она прикрывает рот.

— Лидди… — Я ощущаю, как ухает вниз мое сердце. — Я не хотел…

— Не нужно извиняться, Макс. — Внезапно между нами вырастает стена. Незримая, но ощутимая. — Это алкоголь дает о себе знать. — Она задувает свечу. — Нам пора.

Лидди покидает часовню, но я не спешу за ней. И по крайней мере еще минуту жду в кромешной темноте.

После аварии, когда я впустил в свое сердце Иисуса, я также впустил в свою жизнь Клайва Линкольна. Мы встречались у него в кабинете, беседовали о причинах, которые заставили меня начать пить.

Я признался ему, что ощущаю внутреннюю пустоту, поэтому пытаюсь как-то ее заполнить.

Он сказал, что эта пустота — зыбучие пески, и я быстро иду ко дну.

Он попросил перечислить все, что делает эту пустоту еще больше.

— Безденежье, — ответил я. — Алкоголь. Потеря клиентов. Потеря Зои. Потеря ребенка.

Потом мы стали обсуждать, чем можно заполнить эту пустоту. Господом. Друзьями. Семьей.

— Да, — произнес я, глядя в пол. — Спасибо Рейду.

Но пастор Клайв — он всегда чувствует, когда вы чего-то не договариваете, — откинулся на спинку стула.

— Рейд ведь не в первый раз выручает тебя из беды, верно?

— Да.

— И что ты чувствуешь?

— А вы как думаете? — вспылил я. — Чувствую себя последним кретином. Рейду все дается так легко, а я… я всегда иду ко дну.

— Это потому, что Рейд посвятил себя Господу. Он позволяет вести себя через пороги жизни, Макс, а ты продолжаешь плыть против течения.

Я ухмыляюсь.

— Значит, если я перестану сопротивляться, Господь позаботится обо мне?

— Почему нет? Разве ты сам не удостоверился, что недавно он блестяще справился со своими обязанностями? — Пастор Клайв заходит за свой стул. — Признайся Иисусу в своих желаниях. Что есть у Рейда, что хотелось бы иметь и тебе?

— Я не собираюсь говорить с Иисусом вслух…

— Ты думаешь, Он не умеет читать твои мысли?

— Ладно, — вздыхаю я. — Я завидую своему брату. Я хочу иметь его дом. Его банковский счет. Даже его религиозность.

От такой черной неблагодарности я почувствовал себя просто дерьмом. От брата я видел только поддержку, а сейчас возжелал все, что он имеет. Я почувствовал себя настолько скверно, как будто вскрыл нарывавший под кожей гнойник.

Господи, моим единственным желанием было исцеление!

Потом, наверное, я заплакал, точно не помню. Знаю одно: тогда я впервые увидел себя со стороны — гордец, не желающий признавать собственные недостатки.

В разговоре с пастором Клайвом я не сказал одного. Я так и не признался, что желаю жену Рейда.

Сохранил это в тайне.

Намеренно.

По пути домой я по меньшей мере раз пятьдесят извиняюсь перед Лидди, но она остается отстраненной и молчаливой.

— Прости, — снова повторяю я, когда она поворачивает к дому.

— За что? — удивляется Лидди. — Ничего ведь не произошло.

Она открывает входную дверь и кладет мою руку себе на плечо, чтобы казалось, что она поддерживает меня.

— Делай, как я, — велит она.

Я все еще нетвердо держусь на ногах. В прихожей стоит Рейд.