Останется память

Шумов с Кибальчичем выбрались из подвала и сели прямо на мраморный пол: ноги не держали.

– У вас листочка не найдется?
– вдруг спросил Кибальчич.

– Что?
– Костя перестал дрожать и захлопал себя по карманам.
– Где-то был. А, вот он!

Костя вытащил помятый лист бумаги, разгладил на коленке и отдал.

– А карандаш?

– С этим сложнее. Впрочем...
– Костя выудил огрызок карандаша.

Завладев карандашом, Николай Иванович принялся быстро чиркать, разложив листок прямо на полу. Костя искоса взглянул на рисунок. Под грифелем возникали контуры прямоугольника и параллелограмма, соединенные слегка кривыми ножками. В прямоугольнике, в нижней узкой стороне, Кибальчич сделал разрыв, а внутри нарисовал нечто похожее на взрывающуюся петарду.

– Вот, - удовлетворенно сказал он.
– Смотрите, Костя. Видите, как всё сложилось. Я над этим много думал, а осознал только теперь, когда над миной колдовал. Этакое просветление нашло. Конечно, с этим надо еще работать. Но основная идея - вот она! Здорово, правда?

Шумов взял листок, и он дрогнул у него в руке. Перед ним была копия того самого рисунка, который в его мире хранился в охранке многие годы и так и не стал достоянием научной общественности. Схема реактивного аппарата - ничем иным это быть не могло.

– Да, здорово, - подтвердил Костя, непроизвольно сглотнув.
– Надо будет только слегка доработать вашу идею. Подтвердить расчетами, создать действующую модель. Я помогу. Честно. За этим будущее.

Кибальчич отобрал листок обратно и принялся надписывать разные буквы на схеме и делать их расшифровку на полях. Он не смотрел Косте в лицо, которое сменило несколько выражений в быстром темпе: от восторженного, почти благоговейного, до расчетливого и жесткого. Костя обдумывал ситуацию, которая сложилась вокруг дворца. Чем-то она ему напомнила декабрь двадцать пятого года.

Подождав с минуту, Костя решил отвлечь увлеченно работающего студента:

– Николай Иванович, вы подождете здесь? Наверняка заходят обследовать и другие помещения. Вы им сможете что-нибудь посоветовать по поискам.

– Я уверен, что больше мин нет!
– отрезал Кибальчич.

– Согласен. Но необходимо, чтобы в этом уверились и остальные. Чтобы ни у кого не осталось ни малейших сомнений. Так что лучше ничего им не советовать: так они будут более внимательны. Вдруг углядят, что мы пропустили. Я на вас надеюсь.

Кибальчич пожал плечами. Сейчас ему было не до поисков новых мин, которых, вероятнее всего, и нет вовсе. Ему требовалось осмыслить то, что он сейчас придумал. Шумов прекрасно это понимал. Он похлопал Николая по плечу и направился к входным дверям.

Распахнул створку и глубоко вдохнул свежий воздух, пусть и с запахом навоза, тины, дегтя и отхожих мест. После подвала, в котором время застыло аморфным студнем, связав в единую массу всё: стены, окна, затянутые паутиной, картины, статуи в пелеринах пыли и людей, случайно попавших туда. Где сам воздух превратился в глину, с трудом разминаемую пальцами уставшего гончара. Где нельзя находиться долго, чтобы не превратиться в часть подземного мира. Где задыхаешься, не успев открыть рот, а открыв, не можешь глотнуть пыльный клубок воздуха. После всего этого наверху, на улице, мир казался чистым, светлым и свободным. В котором жить и жить. Наслаждаться. Да хотя бы просто дышать, ни о чем не думая.

Тяжело дался Косте час, проведенный за разминированием. Он с трудом отходил, не в силах продышаться. И пока не спешил окончательно выходить на улицу.

Его заметили.

Быстро подошел дежурный офицер, явно желая спросить об успехе. Костя опередил его.

– Оцепление не снимать, - отрывисто сказал он.
– Есть подозрение, что мина не одна. Нужно искать. Выделите людей.

Офицер побледнел, приложил пальцы к фуражке и бросился назад, к своим людям. Шумов с удовлетворением смотрел, как офицер отозвал трех унтеров, что-то втолковал им за минуту, после чего они отдали честь и побежали исполнять приказание.

Костя пересек Миллионную, вдоль по Зимней канавке дошел до Мойки и поймал извозчика.

– К князю Оболенскому, - приказал Шумов, - на Грязную.

7.

– Как?!

– Взрыва не будет.

Оболенский облегченно вздохнул.

– Царь в курсе? А его семья?

– Пока нет, - усмехнулся Костя.
– Я решил чуть обождать с этим радостным известием. Оцепление Зимнего всё еще не снято. В толпе муссируются различные слухи, но они далеки от реальности.

– Как это понимать?

Шумов закрыл рот рукой, чтобы скрыть улыбку, справился с собой и сказал:

– Знаете, князь. У меня есть одна мысль. Что, если воспользоваться этим взрывом?

– Для чего?
– Оболенский наморщил лоб.

– Для того. Вы же давно хотите избавиться от Александра. Не надо бунта, не надо кровопролития. Взять царя под стражу. Тихо, мирно изолировать его от окружения. Спокойно потребовать у него отречения, привести доводы. Главное - многие же поддержат. У царя нет популярности в народе.

Князь приподнял подбородок и свел губы в трубочку.

– Вот вы какой, Константин Владимирович... Насколько вы просчитали ситуацию?

– Считайте, что это экспромт, - заявил Костя.
– Вы же ничего не теряете. В случае несогласия правительства, всегда можно будет вернуться к прежнему. К Александру лучше будет идти, когда те, которым вы передадите власть, возьмут ее в свои руки.

– Этот мятеж почище декабрьского будет.

– Ну, какой же это мятеж? Где восставшие? Где стрельба? Где полки на улицах?

– Хотите их вывести? А вы - в роли Милорадовича?
– поддел Оболенский.

– Не хочу. Не получится. Перед восставшими надо ставить цель. И при этом они должны быть недовольны существующей властью. Я совершенно не знаю настроений в обществе. Если оно стабильно, люди не пойдут на улицы. Мы сделаем проще. Дворцовый переворот, а вовсе не смена строя. И учтите, князь. Договариваться с правительством придется вам. Ваша цель - парламентская республика.

Оболенский согласился. Уж слишком живой оказалась у него памяти о декабрьском восстании. Может быть, он хотел исправить тогдашние ошибки, свое непонимание ситуации, неадекватное поведение, которое чуть не привело их всех к гибели. Или доказать, что и без тайной поддержки и указаний генерал-губернатора они что-нибудь могут. Возможно, князь хотел оставить определенный след в истории. Костя доподлинно не знал, что двигало Оболенским. Но, по крайней мере, князь начал действовать. Закрылся в кабинете. Настрочил с десятка два писем и отослал с указаниями, чтоб вручали лично в руки адресата. Слуги в точности исполнили требования хозяина. И часа через два столица зашевелилась.

Практически никто не отказался. Некоторые ответили уклончиво, прочие поддержали. Правительство съехалось в Сенат и моментально, почти без прений приняло Конституцию, по которой власть в стране передавалась выборной Думе.

С царем поступили просто. Сначала под предлогом защиты от возможного взрыва и от других терактов Александра препроводили в Царское Село. Выставили караул. Царь выказывал свое недовольство, но ничего не заподозрил. Писал письма семье, правительству, ждал разрешения затянувшейся ситуации. Потом стал требовать выпустить его, звал дежурного офицера. Караул молчал. Пришел капитан, сказал, что пускать не велено, и удалился.