Остап Бендер в Крыму

— Да, Остап Ибрагимович, возможно. А вон, смотрите, братцы, внизу как будто и бухта, как я понимаю, и какое там волнение, а? — указал Козлевич. — Да, купаться нам, наверное, и завтра не придется, — вздохнул он.

— Ой, командор, Адам Казимирович! — воскликнул Балаганов, — смотрите какой зеленый огонь!

Все трое подошли ближе к ограде, отделяющей площадку у «Чайного домика» от лестницы, ведущей к морю, и залюбовались зелеными вспышками морского маяка на мысе Ай-Тодор.

— Маяк ограждает корабли от скалистого берега, камрады, — насмотревшись на вспышки зеленой звезды, сказал Бендер. — А теперь держим курс влево, и, как я понимаю, по этой аллее мы выйдем к дворцу, а там и гостиница наша… Так «Францией», значит, она называлась, Адам? — взглянул Остап на Козлевича.

— Да, там старая надпись имеется, братцы, — ответил тот.

— Это хорошо, что мы с вами проделали вечернее ознакомление с Алупкой, произнес Бендер. — Завтра нам будет не до того. Как только откроется дворец, мы должны сразу же идти туда с экскурсиями.

Когда же на небе засияли звезды, и Большая Медведица четко указала где се вер, а где юг, компаньоны вышли к дворцу. Пересекая его двор со стороны северного фасада, они вдруг услышали:

— Эй, что за народ здесь ходит?

Из тени под деревом вышел ночной сторож с ружьем за плечами:

— Ночью ходить здесь не положено, граждане, — поправил он оружие за плечами.

— А мы от моря идем к себе в гостиницу, отец, — пояснил ему Остап. Друзья остановились и с интересом смотрели на ночного стража у дворца.

Кроме ружья, у него в руках была газета.

— Что папаша, в темноте читаешь? — засмеялся Бендер.

— Почему в темноте, граждане, читал при свете, — указал он на электроосвещение у ворот, где были открыты двери привратницкой. — Но в газете такое, что вот и держу все ее… — вздохнул сторож.

— Что же там «такое», папаша, — спросил Остап. — Родственники графа Воронцова приезжают? Новое землетрясение ожидается?

— И не то, и не другое, товарищи… В газете, значит, о казни лейтенанта Шмидта говорится.

— Лейтенанта Шмидта?! — невольно шагнул к сторожу Балаганов.

— Лейтенанта Шмидта… — протянул и Бендер, взглянув на рыжекудрого своего «молочного братца», названного сына героя. — И что же там о нем пишут, расскажите?

— Это можно, ночь скоро пройдет… Значит так, повели Шмидта на расстрел, а моряки значит того, не решаются. А адмирал как закричит: «Не выполнять повеление равносильно бунту!» Аж шея его побагровела: «Вы должны его расстрелять! Государь торопит казнь!» А у того на глаза пленка наползла, как у зарезанной курицы…

— У лейтенанта Шмидта? — спросил Балаганов.

— Да у того, кто должен расстрелять героя, друга Шмидта, они учились вместе. Он клялся в свое время, ирод, в верности Шмидту на Севастопольском кладбище после его речи. «Слушаюсь», — ответил он адмиралу и пошел…

— Расстреливать друга? — выдохнул Балаганов.

— Да. Тут пишется, — тряхнул свернутой газетой сторож, — рассвет был мутный, злой. Густой туман, мрачность легла на берега. Его поставили и матросов… А Шмидт узнал своего дружка-палача, значит, и так громко и просто говорит в необычайной тишине: «Миша, скажи своим людям, чтобы они целили вернее». И взгляды друзей встретились… Лицо Шмидта было бледно. И он еще сказал: «Хоть раз в жизни не трусь и не тяни», — сказал герой громко и отчетливо. — И рассказчик снова тряхнул газетой: — Затылки у матросов дрожали, и приклады винтовок судорожно постукивали о землю… А когда прицелились, тот махнул рукой и отвернулся. Защелкали вразброд вороватые выстрелы и… Николай Шмидт упал…

— Вы знали об этом, Шура? — спросил Бендер.

— Ой, нет, командор, если по справедливости… — прошептал тот.

— Так рассказывать еще, товарищи? — взглянул на одного, другого и третьего ночной страж дворца.

— Да-да, конечно, конечно, папаша. Хотя мы завтра и почитаем сами в газете, но не терпится узнать, что дальше?

— А после казачья сотня прошла над его телом и утрамбовала землю, чтобы не было видно даже того места, где зарыт поднявший руку на царя и дерзко объявивший себя командующим Черноморским флотом… непременно он, подлец, пить хочет, к фонтану Трильби направляется…

— Вы про что, папаша? — спросил Бендер.

— Кот гулять вышел. Воду пьет только из водостока Трильби…

— Чудно, старик, — дернул усы Козлевич, глянув на важно идущего огромного кота.

— Закури, папаша, — раскрыл перед ночным сторожем пачку «Южных» Остап. — Да мы пойдем… Величать вас как, уважаемый?

— Иванычем, спасибо за папироску, товарищ, — взял и начал закуривать старик. Да вы погодите, тут еще главное… Идемте к свету, — подошли к освещению у привратницкой. — Вот, читайте, — протянул газету Иваныч, — глаза у вас лучше, граждане-товарищи…

Бендер взял газету и под светящимся электрическим фонарем прочел место, указанное Иванычем.

— «Приговорен к расстрелу капитан царского флота С, руководивший казнью лейтенанта Шмидта. В последнее время С. был смотрителем маяка. Он учился вместе со Шмидтом в морском корпусе и даже был его другом. Приговор приведен в исполнение»…

— Вот, значит, как, товарищи, — пухнул табачным дымком Иваныч.

— Выходит, уважаемый папаша, бывай, мы пошли, — вернул газету старику Остап.

Балаганов тоже попрощался каким-то невеселым голосом, а Козлевич буркнул в усы что-то вроде «до свидания». И когда отошли от сторожа, Остап спросил:

— Что скажете, бывший названный сын лейтенанта Шмидта? Балаганов немного помолчал и ответил:

— Но и вы однажды им были, командор, если по справедливости.

— Это был, так сказать, небольшой эпизод, Шура. Не будьте прежним пижоном и не заостряйте на нем внимание общественности, — парировал Остап, взглянув на Козлевича.

— Трагедийно, конечно, братцы, — ответил Адам Казимирович, не вникая в суть язвительного обмена репликами своих друзей.

Глава XI. В ПОИСКАХ ВАРИАНТА

Весь следующий день искатели графских сокровищ ходили с разными экскурсионными группами по дворцово-парковому ансамблю графа Воронцова. Находясь в группе одного экскурсовода, они слышали:

— В основном Алупкинский дворец выдержан в стиле Тюдоров. Это стиль английской архитектуры шестнадцатого века. Но при проектировании дворца были учтены особенности Крыма, долгое время находившегося под турецко-татарским владычеством. Этим объясняется архитектура главного фасада центрального корпуса, который напоминает вход в мусульманские мечети. А многочисленные башенки, завершающие стены, как вы видите, повторяют детали восточных минаретов. Главный подъезд к дворцу, откуда мы с вами пришли, начинается с западной стороны, от Симеиза. Подходящих и подъезжающих встречали здесь строгие монументальные башни с бойницами. Узкий, мрачный проезд ведет в парадный двор. Проезд проходит между Шуваловым корпусом и хозяйственным зданием. Между ними перекинут легкий висячий мостик для крепостных музыкантов, которые из хозяйственных помещений проходили на балкон, расположенный в столовой… Как видите, проезд привел нас в парадный двор дворца, — говорила экскурсовод, когда группа вместе с компаньонами пришла туда. — Отсюда открывается красивый вид на парк, Алупку и горные зубцы величественной горы Ай-Петри. Главный корпус дворца, часовая башня, восточный флигель, — проводница указала рукой на достопримечательности, ограничивают парадный двор с трех сторон, а с севера его отделяет от парка только невысокая опорная стена…

Экскурсовод покашляла немного и продолжала:

— Сейчас мы находимся у северного фасада центрального корпуса дворца. Многогранные колонки, выступающие над крышей и заканчивающиеся красивыми декоративными навершиями, стены, завершающиеся зубцами, остроконечные купола характерны для готической архитектуры. Но окна-эркеры и дымовые трубы с прорезными верхами, — это уже английская архитектура эпохи Возрождения. Ну, а теперь оглянемся и увидим скромную по архитектуре четырехгранную часовую башню, а слева от нас — восточный флигель. Они как бы подчеркивают строгость и простоту северного фасада.