Оставаться живым

* * *

Ласточки взлетают, медленно чиркая по волнам, поднимаются по спирали в тепло атмосферы. Они не говорят с людьми, ибо люди всегда остаются привязанными к земле. Ласточки тоже не свободны. Они зависят от необходимости повторять свои геометрические орбиты. Они легко изменяют угол атаки своих крыльев, чтобы описывать спирали, все более и более удаленные от поверхности земли. В общем, никакого урока ласточки нам преподать не могут.

Иногда мы возвращались вместе на машине. Над бескрайней равниной закатное солнце было огромным и красным. Вдруг стремительный полет ласточек начинал разлиновывать его поверхность. Ты вздрагивала тогда. Твои руки сжимались на обтянутом кожей руле. Сколько вещей в то время могло встать между нами.

Переигровка

Мишелю Бюльто

Мы подошли, не успев и охнуть, К такому моменту в жизни, когда чувствуешь острую необходимость потребовать переигровки Или попросту сдохнуть. Когда мы оказывались лицом к лицу с самими собой на заднем сиденье в глубине гаража, там больше не было ни души. Мы искали себя, от нетерпенья почти дрожа. Пол, слегка маслянистый, по которому мы скользили, сжимая бутылку пива в руках, как в объятье, Твое атласное платье, Мой ангел, и твоя лента… Странные нам пришлось переживать моменты, Когда друзья исчезали один за другим, когда самые милые становились самыми страшными, застревая в щели между бесконечными белыми стенами лекарственной зависимости, Они становились марионетками, Пафосными или чересчур ироничными, едкими. Страсть и восторг - мы узнали их лучше, чем кто бы то ни было, Гораздо лучше, чем кто бы то ни было. Ибо мы докапывались до самых глубин своих органов, пытаясь трансформировать их изнутри, Чтобы, раздвинув легкие, найти путь или дверцу К самому сердцу. Но мы проиграли, заблудившись меж ними. Наши тела были такими нагими. Череда смертей и прощаний, и самые чистые из нас поднялись на свою голгофу. Я вспоминаю то утро, тот самый час, когда твой кузен выкрасил волосы в зеленый цвет, прежде чем прыгнуть в реку, К полету уже готовый. Его жизнь была такой новой. Мы не любим теперь тех, кто приходит критиковать наши мечты, наше парение, Позволяем медленно окружать себя атмосферой зыбкого примирения. Мы сторонимся теперь всех этих шуток о космическом разуме, Твердо зная, что где-то в нас есть пространство свободы, Куда наши жалобы Доносятся уже приглушенные, Пространство объятий, Тело преображенное.

* * *

Когда холодно, Вернее, когда замерзаешь, Когда полюс холода одним мягким движением Перемещается в глубь грудной клетки И, как большое глупое животное, Тяжело прыгает там между обоими легкими; Когда руки и ноги слабо дрожат, Все более и более слабо, Перед тем как замереть на диване, По-видимому, навсегда; Когда, искрясь и мерцая, годы возвращаются назад, В атмосфере дыма и чада Думать о благоуханной реке не надо, О реке раннего детства, полной наивности, Которую я по старой традиции Называю рекой невинности. Теперь, когда мы живем на территории света, Теперь, когда мы живем в непосредственной близости света, В неисчерпаемости зенита, Теперь, когда свет, вокруг наших тел разлитый, стал осязаемым, Мы можем сказать, что прошли предначертанный путь, И звезды, придя в движение, Собираются каждую ночь, чтобы прославить Наши страдания и их преображение В бесконечные образы тайны. И та ночь, когда мы пришли сюда, в череде всех других ночей остается для нас драгоценной и необычайной.

So long [10]

Всегда есть город тот, где притяженья сила Спешит свести пути поэтов, судьбы их. Вода течет везде. И память накопила Названья, имена и много ям глухих. У этой повести есть к повторенью средства: Разбитый горизонт, салон массажный тут, Страх одиночества, приличное соседство… Другие между тем танцуют и живут. Быть может, люди мы совсем другой породы, Мы любим танцевать, хоть танец и жесток. Друзей у нас - два-три, но много небосвода: Хранит пространство нас - и запад, и восток. Но время, обветшав, нам отомстить готово. С неясным шорохом куда-то жизнь идет, Под вздохи ветра дождь накрапывает снова, И в желтой комнате смерть, приближаясь, ждет.

10

Пока! (англ.)

Память о море

Смеркается уже. День темнотой распорот. И сделать ставки нам пора. Движение стихает наконец. Все замерло. Спокоен город. В тумане, сером, как свинец, Поглубже страх упрятав до утра, Мы входим в город, Мы идем сквозь город. Среди бронемашин орава нищих, Как лужица застывшая. Но вот Она уже извилисто течет, В руинах роется, добычу ищет. Твой брат, он тоже из когорты нищих, Бродяжничает в холод и жару. Мне не забыть о нем, другими позабытом, Я помню про игру. Мы покупаем рис в проходе крытом, И ненависть вокруг сжимается в кольцо. У ночи ненадежное лицо, Она кроваво-красной станет вскоре. Сквозь толщу лет со дна моей души Всплывает память О соленом море.

Лето в Дёй-ла-Баре

Поклоны веток там, где замерли цветы, Скольженье облаков и привкус пустоты. Шум времени растет. В ладу душа и тело Воскресным днем у нас. И я в ветровке белой Как рухнул на скамью в саду, где больше тени,- Заснул и два часа проспал без сновидений. Очнулся - колокол звонит давно, Жар в воздухе и подают вино. Шум времени уже всю жизнь заполнил, И вечером успел смениться полдень.

* * *

Огни рассветные чуть зыбки, Но стоит пламени дохнуть - Вскипает молоко на плитке, Как женская тугая грудь. Кофейник фыркает негромко В тиши дремотной городской. Лишь с юга гул мотора ломкий. Пять на часах. Все спят. Покой.

* * *

Мне всегда казалось, что мы с тобой близки, как два плода, выросшие на одной ветке. Сейчас, когда я пишу тебе, светает, мягко рокочет гром; день будет дождливым. Я представляю себе, как ты приподнимаешься на кровати. И твоя тревога передается мне, я тоже ее ощущаю.

Ночь уходит прочь от нас, Свет границы ставить будет, Снова будет много глаз - Всюду маленькие люди.

Лежа на полу, я смиренно слежу за восходом солнца. Я вижу волосы на паласе. Эти волосы не твои. Одинокое насекомое карабкается по шерстяному стеблю. Моя голова падает, поднимается. Мне хочется по-настоящему закрыть глаза. Я не сплю уже трое суток; я не работаю три месяца. Я думаю о тебе.

* * *

Когда на маленький наш дом Дождь с ветром налетали разом, Прибежищем в борьбе со злом Для нас мог быть один лишь разум. И разум - добрый сильный пес - Давал отпор любым ударам. Теперь, что б день нам ни принес, Смиренье стало нашим даром. Пошли мне счастье и покой, Избавь от лютой злобы века, Страх отведи своей рукой, Дай меру жизни человека.

* * *

Есть некий край, предел, верней, граница где-то - Там свет от собственной твердеет густоты, Там люди, подарив друг другу сколок света, Утрачивают страх и чувство пустоты. Парабола влеченья р'уки Нам тишиной наполнила меж тем. Дрожали мы с тобой в разлуке И погибали без тебя совсем. Все меловые мы пересекли границы. Когда приблизилось назавтра солнце к нам И что-то в облаках вдруг стало шевелиться, Вибрация пошла по скалам и камням. И свет потек, как ливень млечный, На наши изможденные тела, Как будто мать-богиня с лаской вечной - Материя сама - нас приняла.

* * *

Оттенки безрассудства и фасоны, Как идол, многие черты тая, Определяют новые сезоны И вносят в лето дух небытия. Там солнце Будды - как невозмутимо Оно в прогале облаков скользит! Из города сбежав, мы едем мимо, Нам непогода больше не грозит. Путь на зарю машина держит смело, И дворники дрожат, как провода. Еще хоть раз твое нагое тело Увидеть - и уехать навсегда.

* * *

Снаружи ночь. И за окном Резня и рвутся мины. Стань рядом, загляни в проем: Там зыбкие картины Сменяются. Их контуры темны совсем В дрожащем свете жутком. Но взгляд мой зорче стал меж тем, И в ожиданье чутком Спокоен я. Смотри, что пережили мы: Гнет ненависти вечной, Века раздоров, тьмы, Тьмы античеловечной. И появился он, Свои он принял формы, Мир, слаб и обнажен, Мир.