Оставшиеся в тени

Глагол «mucken» в немецком означает роптать, ворчать, противиться, возмущаться, протестовать. Под словом «Мук» при желании можно подразумевать средоточие и гнездилище всех этих свойств человеческой натуры.

Среди обнаруженных в Москве бумаг есть набросок сонета Б. Брехта, в котором прозвище Мук выводится именно из этих свойств характера героини:

Am liebsten aber nenne ich dich Muck, Weil du mir, wenn du aufmuckst, so gef f"allst, Wenn du den Klassiker zur Rede stellst… (Но охотней всего я называю тебя — Мук, Потому что ты мне особенно нравишься, Когда, противореча, призываешь классика к ответу…)

По дальнейшему содержанию сонет — шутливая бытовая картинка… Но таким же «неуступчивым Муком», недовольным ворчуном и духом противоречия, М. Штеффин, как увидим, умела бывать и в принципиальных творческих вопросах.

На протяжении почти десяти лет этих людей связывали многообразные и сложные отношения. Но главным в них всегда была духовная общность, идейная близость единомышленников, сходно смотревших на современность и будущее. Причем Б. Брехт не раз отмечал идейно-творческое влияние, которое оказывала в его работе М. Штеффин.

В обращенном к ней цикле отважных — «Песни солдата революции» 30-х годов есть стихотворение «Хороший товарищ М. Ш.». Оно из тех двух, где в названиях вынесены инициалы адресата. Поэт так оценивает свои отношения с передовыми борцами пролетарской революции и их «представителем» при нем — «хорошим товарищем М. Ш.»:

К вам пришел я как учитель, и как учитель Я мог бы от вас уйти. Но так как я учился, Я остался. И позже также, Бежав под датскую соломенную крышу, Скрылся ведь я не от вас. И одну из вас Вы придали мне. Чтобы она испытывала Все, что я говорю; чтобы она улучшала Отныне каждую строку Опытом школы бордов Против угнетения. С тех пор она поддерживает меня — Слабая здоровьем, Но веселая духом. Неподкупная даже мной. Часто, смеясь, я сам вычеркиваю строчку, Предчувствуя уже, что она об этом скажет. Перед другими она защищает меня. Вот я слышу, как она встает с больничной койки, Чтобы растолковать вам пользу «учебных пьес», Ведь она знает, что я стараюсь Служить вашему делу.

Так писатель обозначает важную черту их отношений: его хрупкая миловидная сотрудница, часто тяжело болевшая, представляла для него духовный и творческий авторитет, он видел в ней даже как бы революционного комиссара своей музы. И так было не только в пору датской эмиграции, но с первых лет их содружества.

И последний рубеж ее жизни тоже был солдатский — июнь 1941 года. К этому времени она сильно исхудала, словно бы уменьшилась в росте, стала бесплотной, один неукротимый дух с синим гневным мерцанием в глазах.

Эту смерть Брехт рассматривал как тяжелую духовную утрату.

В стихотворении с характерным названием «Список потерь» Брехт стремится осмыслить ту черную брешь в дружеском окружении, которую повлекла за собой начавшаяся мировая война. Он называет несколько ближайших из близких друзей, погибших или пропавших без вести в превратностях эмигрантских скитаний поры военного лихолетья: «Перебираясь с одного тонущего корабля на другой и не видя проблесков на горизонте, — занес я на маленький листок имена тех, кого уже нет со мной…»

Открывается скорбный список так:

…Маленькая учительница из класса рабочих Маргарет Штеффин. Средь учебного курса, Изнуренная скитаниями, Зачахла и сгинула мудрая. Так оставила меня та, Которая всегда противоречила мне, От обилия знаний, в поисках нового…

Высокие слова поэзии можно подкрепить выдержками из научно-мемуарных источников.

Уже был случай привести оценку исследователя из ГДР Г. Бунге. А вот свидетельство не современного ученого, а участника событий композитора Ганса Эйслера.

Г. Эйслер — художник поколения Брехта и ближайший его соратник. Имена поэта и композитора произносились вместе на протяжении двух с лишним десятилетий. И творческое содружество Брехт — Эйслер дало шедевры революционного искусства, начиная от «Песни единого фронта» до спектакля «Жизнь Галилея»…

В 1975 году в ГДР в качестве седьмого тома Собрания сочинений Г. Эйслера вышла книга «Больше спрашивайте о Брехте». В одной из бесед, представляющих расшифрованную магнитофонную запись, Г. Эйслеру среди прочего был задан вопрос о совместной работе Брехта с М. Штеффин.

Чувствуется, что композитор с радостью услышал это имя и с присущей ему импульсивностью ответил:

«Ну, да это же Грета Штеффин — просто молодец! Рабочая девушка из Берлина… необычайно одаренная — совершенно изумительное дарование, с блистательным вкусом в самых утонченных литературных вопросах, хотя и самоучка… Она была самой ценной сотрудницей Брехта.

Я должен сказать, что пьеса «Страх и отчаяние в Третьей империи» — обрисованная там рабочая среда — без Штеффин не могла бы быть написана.

Своим сотрудничеством Штеффин передала Брехту в известной степени знания о берлинских рабочих, об их сокровенной житейской повседневности. Это было настоятельно нужно Брехту. Он был очень привязан к ней, он еще в Америке сокрушался о смерти Греты, которая тяжело болела туберкулезом. Храбрая, высокоодаренная женщина. Я ею очень восхищаюсь. Ей я даже посвятил музыкальную пьесу!» [19] . (Hanns Eisler. «Gespr"ache mit Hans Bunge. Fragen Sie mehr "uber Brecht», VEB, Deutscher Verlag f"ur Musik, Leipzig, 1975, S. 110.)

19

Чувства, вызванные смертью М. Штеффин, навеяли, видимо, одну из частей «Вариации для фортепиано» Ганса Эйслера. Во всяком случае в рукописном автографе произведения над 1-м финалом композитор отметил: «Траурный марш (для Греты)» и дал сноску: «Умерла от туберкулеза во время эмигрантских скитаний». (См.: Hanns Eisler. «Gespr"ache mit Hans Bunge…», S. 345.)

В этом свидетельстве примечательно не только содержание, но и тон высказывания Ганса Эйслера. Тон радости от встречи с полузабытым и восторженного утверждения того, что не слишком известно даже широкому кругу нынешних почитателей Брехта.

Причины, оказавшие влияние на это незаслуженное полузабвенье, достаточно очевидны.

Частью из-за долголетней недоступности обширного посмертного архива М. Штеффин, частью из-за специфики тематической именно тут, на скрестке интернациональных литературных связей, образовалась своего рода «ничейная земля», до которой в надлежащей степени не дошли еще руки ни советских, ни немецких биографов Б. Брехта.

Возглас Эйслера: «Ну, да это же Грета Штеффин!..» — потом не раз слышался мне, когда шла работа над книгой.

Одним словом, экскурсы в научно-мемуарную литературу только подогревали любопытство. И одновременно утверждали в правомерности попытки воссоздать образы встретившихся мне людей и событий.

Конечно, не национальные особенности определяют уроки прожитого. И все-таки, может быть, я бы не взялся за перо, если бы найденные материалы не были пронизаны связями с нашей отечественной Историей, ее людьми и культурой. А тем самым — с жизнью, которая шла своим чередом, волновалась и шумела за стенами Центрального архива Союза писателей…