Осторожно, двери открываются

Это любование с хитрой тенью в глазах.

– Посмотри, как он тебе?

Таня сжала свои пальцы в кулак. Хотелось забиться в стенку дивана, спрятаться за обивку. Чтобы не слышать оркестр балета, не понимать абсолютно ничего.

– Спасибо, я не хочу.

– Ты только посмотри, посмотри. Это же готовый солист!

Рядом с девичьим слухом пальцы захрустели. С каждым повышением громкости звука Лёша хрустит громче и сильнее. Так, что в голове появляется нарастающая боль. В районе висков.

– Лёш, я не хочу на него смотреть.

Её настырный тон страдал. Сколько можно не замечать, что несостоявшейся артистке со статусом инвалида не хочется обсуждать танцы. Никакие. Никогда. Больше ни за что. Смотреть на тех, кто сделал рывок, к цели. А она осталась далеко позади.

– … ему в пару поставили Наташу. Помнишь рыженькая такая? Помнишь, она с тобой училась в Питере? Так хорошо смотрятся вместе.

Танцоров переводят из одного театра в другой. Из города в город. Один за другим. Они чувствуют своими кончиками пальцев ног все по очереди сцену Большого театра. А ей остаётся об этом лишь слушать, стиснув зубы. Да нет, никто не виновен, что ей не дано это счастье. Танцевать. Из всех танцоров мира никто не виноват, что теперь её образ жизни исключительно сидячий. Таня закрывает глаза и думает только в свою сторону: "Какая же дура, сожалеть, что не можешь так же, по сцене в пачке из фатина, в шёлковой юбке на долгих репетициях скакать. Какая ж дура, тайком хотеть этого всего. Ревновать сцену к тем, кто может". Звуки скрипок сливаются в один музыкальный звук и в голове танцовщицы превращаются в пищащий ультразвук. Больно.

– Отнеси меня в ванную. Я хочу погреться, – Таня промямлила, упорно отворачиваясь от телевизора. Потянулась руками к шее своего парня. Уцепиться. Не в желании. А лишь, чтобы держаться по дороге в маленькую комнатку. Под воду.

***

Из зала на тебя обязательно посмотрит тот, кому ты танцуешь этот танец. Для кого ты стоишь и, превозмогая боль, меняешь позиции, смотря целенаправленно как учили – в никуда. В пустоту.

Юра складывал обычно пальцы по форме маленького окошка и, прищурив глаз, рассматривал объекты, уходящие верхушкой в небо. В пустоту. Грубые здания, несчастный вид, дух давно почивших эпох. В магазинах, офисах, метро он постоянно видел с профессиональной художественной точки зрения море несовершенств. И точно знал как их можно было исправить.

Но это было никому не нужно.

Курьеры. Вот кто действительно нужны. Говорить лишнего не надо. На то нет причин. Выдумывать что-то этакое для результата подавно. Раздавать советы полезно, да, но они никак не влияли на жизнь. Клиенту можно лишь посоветовать как лучше отправить письмо и на какое время сделать заказ. Вот и всё. И Юра продолжал делать в свободную минуту пальцы рамочкой и рассматривать в неё очередное здание.

Руки архитектора-курьера теплом обдавал стаканчик зелёного чая из дорогого кафе и стаканчик с обыкновенно крепким американо из "Макдоналдса". Холодными пальцами парень водил по ёмкостям, чтобы согреться. Кофе бодрит и, кажется, работает так только с ним. Там, на Никольской за столиком, вчера, недовольная Татьяна, учуяв запах кофейных зерен, опускала глаза, морщилась. Как ребёнок, знавший с рождения запах горькой микстуры от кашля. И как она мякла, чертами лица становилась свободной от глотка чая.

На этот фрагмент мягкости была игральная карта большего значения. Её звонкое "бывай".

Юра смотрел по сторонам, укрывая от ветра напитки. Лишь бы не остыли до её появления.

Бывай.

Она наверняка не захочет видеть безумного парня. В третий раз нет, уже не даст ходу его наглости. Юра встал со скамейки и перешёл на другую сторону Театрального проезда, чтобы обойти всё вокруг.

Нет, никого.

Излишний напор убивает в руках птицу, но и бездействие опустошает эти самые руки. Глаза парня кружили по периметру площади. В голове был рой вопросов и все они вели к одной мысли – она испугалась. Что псих. Что маньяк. Что просто легкомысленный мудак. Или наоборот простодушный идиот, решивший посочувствовать девушке, но убивший тем самым шанс на хорошее. Нельзя было так. Именно с ней.

Наступавший март добавлял тон меланхолии, от которой Юра закрывался своими яркими зелёными глазами и редкой улыбкой. Всё и так слишком плохо, чтобы каждый час ощущать себя виноватым. Планы портились, погода нагоняла ветер. Ещё пять минут, чай остынет и придётся топтать грязь, до вечера по адресам разносить документы.

Только не сегодня.

Кто-то за спиной парня громко кашлянул. Послышался скрип резины.

– А как ты догадался, что я сюда приду?

Вылетев из потока бесконечных москвичей и туристов, попутчица из поезда тихо оказалась за спиной. Из глубины холодного озера пыталась выплыть на воздух. Вдохнуть кислород и понять – всё хорошо. А этот Юра тренер по плаванью ждал её у берега. Чтобы недоумевая улыбнуться и спросить:

– Ты… Как… Откуда появилась?

Парень протянул стаканчик чая. Хорошо, ей как раз нужно было немного тепла.

– Из дома я появилась. Но оттуда отправилась по Тверской и "пришла" сюда, – жестом руки Таня показала кавычки, подозрительно глядя на Юру. Сама не знала по какой детали его узнала сейчас. Наверное, по манере поправлять рюкзак на плече каждые тридцать секунд, когда он сдвигается хотя бы на миллиметр. И причёска. Такой искусно подстриженный затылок запоминается сразу.

– А я думал ты больше не приедешь сюда.

Таня мотнула головой.

– С чего бы?

– Из-за меня.

Удивительно, но было трудно связать сейчас сутулость незнакомца с самодовольными словами.

– Оу, да? Самомнение наивысшей категории.

– Иначе с такой проблемой я бы не смог жить дальше.

– С проблемой, что первый встречный боится или что инвалид испугался тебя?

Парад странных шуток Таню успокаивал. И никак не помогал Юре как горе джентльмену. "Привет, я Таня, подающая надежды балерина, но теперь инвалид".

– Чувство вины неприятное ощущение. Особенно перед девушкой. Особенно после восемнадцати лет. И это знаешь, действительно трагедия для парня, когда его боится девушка. Вдобавок интересная.

Таня достала пачку сигарет, задумчиво на неё посмотрела и, крутанув один раз в руке, переложила в другой карман. С прищуром посмотрела на Юру. Искренность. Она искала в зелёных глазах именно её и, кажется, находила. Вот там, чуть подальше от радужки зрачка. Видно, но не самым лучшим образом.

– Не переживай. Я не боюсь. Мужчин. И сюда буду приезжать в любом случае и в любом состоянии. Препятствий нет.

Она нагло усмехнулась, подмигнула, в конце концов, прикусив зубами сигарету. Огонь, дымок и жест как будто запланированный очень давно. Смелый, расхлябанный. Она пустила порцию никотина в сторону парня и переместила свой задумчивый взгляд на восток, далеко за пределы привычного места дислокации.

Юра заметил, как они вместе смотрят в одну и ту же сторону. На колонны Большого театра, уходящие в небо.

– Давно ты была внутри? – он скользнул глазами по профилю новой знакомой. Меланхолично она разглядывала объект разговора. Слышала, с какой осторожностью парень задал вопрос. О важном.

– Года два с половиной не была в театре.

Яркие карие глаза потускнели. Можно было не говорить, почему так. На лице отражалось всё. Большой театр… Танцовщица смотрела на фасад и вместо колонн Бове видела железобетонный забор под амбарным замком. Не было ни греческих скульптур, ни колесницы Аполлона на самом верху. Ничего. Для неё всё было под запретом. Внутренним. Сердечным.

– Я знаю что это. Примерно понимаю, что ты чувствуешь, – Юра убрал с лица вечную полуулыбку, – когда умерла моя бабушка, я не мог собрать силы в кулак, чтобы пройтись по улице, где она жила и тем более взглянуть на тот самый дом. Где я жил вместе с ней и где она воспитывала меня. Там я пережил столько моментов. После её смерти не мог представить, что в том самом доме для меня нет места. Без неё.