Остроумие мир. Энциклопедия
Шрифт:
— Жалею вас, господин Пуссен, — говорил ему епископ, — и удивляюсь, как это вы обходитесь с одним слугою.
— А явас жалею, монсиньор, — у вас их целая толпа!
* * *
Префект полиции в Париже Сартин однажды очень ловко и остроумно изобличил вора, против которого не было ровно никаких улик. Дело в том, что в Париж приехал из глухой провинции какой-то богатый человек, захватив с собою 50 000 франков. Опасаясь столичных хищников, он тотчас по приезде отправился к одному из своих парижских друзей и попросил его подержать эти деньги у себя. Покончив с делами, ради которых приезжал, провинциал потребовал у друга свои деньги, но тот
Злополучный простофиля кинулся к префекту Сартину.
— Вы разве не взяли с него расписки? — спросил Сартин.
— Ничего не брал. Я считал его другом, на которого можно положиться. Я отдал ему деньги без посторонних свидетелей. Знают только он да жена его, но она с ним, разумеется, заодно.
Что тут было делать? Сартин подумал, подумал и велел обворованному выйти в другую комнату и там ждать. В то же время он послал за вероломным другом и, когда тот явился, сказал ему:
— До моего сведения дошло, что вам были переданы на хранение 50 ООО франков, а вы отказываетесь отдать их владельцу.
Тот, конечно, отнекивался.
— Пусть будет так, — сказал Сартин. — Но ведь мы можем это сейчас же проверить. Садитесь сюда и пишите, что я вам продиктую: «Моя дорогая (имя вашей супруги) прошу тебя передать подателю этого письма те самые 50 ООО франков, которые отдал мне на хранение такой-то тогда-то». Теперь подпишитесь.
Когда письмо было готово, Сартин призвал одного из своих служащих, объяснил ему, в чем дело, и отправил с этим письмом. Тот скоро вернулся и привез деньги. Тогда Сартин вызвал из соседней комнаты обворованного, и вероломному другу уже невозможно было отпираться.
* * *
Профессор юридического факультета в Париже Руайэ-Коллар был обременен долгами и в этом смысле был так же знаменит, как и своими учеными трудами. Однажды на экзамене он спросил у студента, что такое вексель. Ленивый и ровно ничего не знавший юноша долго мялся и, наконец, откровенно сказал:
— Не знаю.
— Экий счастливец! — вздохнул профессор и поставил «отлично».
* * *
Богатый банкир Жюль Эркю вел знакомство с представителями высшей аристократии, по преимуществу молодыми людьми, живущими на широкую ногу. Один из них, посетив его однажды, попросил ссудить ему несколько тысяч в долг.
— Сию минуту, — сказал Эркю очень спокойно. Он достал какую-то тетрадь, развернул ее и написал: «Такому-то выдано столько-то, такого-то числа и месяца».
Потом захлопнул тетрадь, поставил ее на место и как ни в чем ни бывало продолжал прерванный разговор. Приятель, несказанно обрадованный таким легким успехом, долгое время оживленно поддерживал беседу, но, наконец, соскучился и осторожно напомнил о деньгах.
— Какие деньги? — изумился Эркю.
— Как какие? Которые я у тебя просил… Ведь ты сам записал уже, что выдал их мне.
— Друг мой, — спокойно возразил Эркю, — я такими операциями не занимаюсь, не даю денег взаймы первому, кто на это изъявит желание. А записываю я такие просьбы просто ради любопытства. Мне хотелось знать, много ли я раздал бы денег, если бы давал взаймы всем, кто попросит; и вот посмотри, — продолжал он, показывая приятелю ту же тетрадь, — за текущий год у меня просили взаймы уже около десяти миллионов.
* * *
Банкир Жюль Эркю в большом обществе рассказывал, что у него была с кем-то ссора и что он получил
пощечину.— Пощечину! — вскричал один из присутствующих. — Но ведь я полагаю, что она не могла остаться без всяких последствий?
— Еще бы! — отвечал Эркю. — У меня восемь дней болела щека.
* * *
Жюль Эркю, очень гордившийся своими деньгами, имел обыкновение говорить, что он согласен считать порядочным человеком только того, у кого имеется не менее десяти тысяч годового дохода. Однаждыо, когда при нем говорили о ком-то, кого банкир мало знал, он спросил:
— Кто это такой, порядочный ли он человек?
— Ну где там, ему далеко до полной порядочности. Ему для этого не хватает тысяч пяти или шести.
* * *
Один в высшей степени пустой и тщеславный франт явился к банкиру Жюлю Эркю и просил руки его дочери. В самой своей речи он уже давал понять, что нисколько не сомневается в успехе своего ходатайства. Закончил же он такими словами:
— Сударь, я льщу себя надеждой, что предложение такого человека, как я, будет вами принято благосклонно.
— Да, милостивый государь, — отвечал Эркю, — вы действительно льстите себе.
* * *
Английский философ Бэкон говаривал, что для женитьбы найдутся достаточные резоны во всяком возрасте жизни: для молодого человека женщина является любовницей; для человека в зрелом возрасте — другом; для человека престарелого — няней.
Эркю держался совсем иного взгляда. Как только сын его подрос, он сейчас же начал деятельно хлопотать о том, чтобы его женить. Друзья указывали ему на молодость и незрелость юноши, советовали обождать, дать малому время образумится.
— Ну нет, — отвечал им отец. — Дожидаться, пока он образумится, так это надо все дело бросить. Образумится, с какой же стати он женится!
* * *
Жюль Эркю оставил завещание, в котором, между прочим, было выражено желание, чтобы труп после смерти был вскрыт. «Ибо, — говорилось в завещании, — я непременно желаю знать причину моей смерти».
* * *
Рассказывают, что парижский актер Поль Теньер, остановившийся в гостинице, заказал двум сапожникам по паре сапог и приказал им принести заказы к себе в гостиницу — одному в 9, другому в 10 часов утра. Когда явился первый сапожник, Теньер одобрил левый сапог, а правый велел унести обратно, что-то в нем поправить и принести обратно ровно в 6 часов вечера. Денег, конечно, не отдал. После того явился другой сапожник. У этого он одобрил правый сапог, а левый велел поправить и принести в 6 часов вечера. «Деньги тоже после, — сказал он, — когда принесешь другой сапог». Таким образом, у него составилась добрая пара даровых новых сапог, с которой он и поспешил улизнуть из гостиницы, разумеется, задолго до 6 часов вечера.
* * *
Испанский дворянин, весь насквозь пропитанный обычной гордостью испанских идальго, однажды ночью постучался в какую-то гостиницу, собираясь переночевать там. На оклик хозяина: «Кто там?» — он отвечал:
— Дон Хуан-Педро-Хернандес-Родриго де-Вальянова, граф Малафра, кавалер Сантьяго и Алькантара.
— Где же нам поместить столько народа, у нас и для одного едва найдется место, — проворчал хозяин, отхода от ворот.
* * *
Какой-то господин, большой охотник до живописи, во что бы то ни стало желавший прославиться как живописец, на самом же деле только пачкун, вздумал сам расписать потолок в своем доме и сейчас же возвестил об этом всех, в том числе известного художника Тулуз-Лотрека.