Остров Буян

— Он очнулся? — спросил я.

— Пока нет. Врачи говорят, что у него сотрясение мозга.

— А что они еще про него говорят?

— Врачи утверждают, что ваш двойник самый обычный человек. Кроме того, они обнаружили на его лице следы пластической операции. И он ниже вас ростом на два сантиметра, Чарнота. А что вы делаете в театре и за каким чертом полезли на сцену? Вы что, другого места не нашли для любовных утех? Михаил с Василием были шокированы вашим поведением.

— Скажите им, чтобы держались подальше от сцены.

— Вы ожидаете катаклизма?

— Да. Режиссура уж больно специфическая.

— А кто поставил спектакль?

— Варлав. Всего хорошего, Станислав Андреевич.

Этот двойник не выходил у меня из головы. Вряд ли он был моим братом-близнецом, как заподозрил было Сокольский. Следы пластической операции говорили о многом. Но если он не был ни моим близнецом, ни моим клоном, то как могла Верка перепутать его со мной, да еще в постели? Или они не были любовниками?

Моим размышлениям помешал Закревский, очень не вовремя сунувший свой нос в гримерную. Лицо фюрера было белее мела, а губы мелко подрагивали.

— Зачем вы его убили, Чарнота? — чуть слышно прошелестел он посиневшими губами.

— Кого его?

— Смирнова Петра Сергеевича.

— Барона, что ли? Но ведь так полагалось по сценарию.

— Я этого не вынесу! — Закревский обессиленно рухнул на стул. — Вот так просто разговаривать с демоном, с убийцей, это выше моих сил. Вас взорвали, Чарнота, но вы воскресли. Смирнов застрелился, но его воскресили. А теперь вы убили его во второй раз.

— Но ведь это театр, Аркадий Петрович. К чему такие переживания?

— А это? — Закревский показал мне свои окровавленные ладони. — Это тоже театр? Он там лежит мертвый с кинжалом в сердце.

— Да кто лежит-то?

— Барон де Френ. Петр Сергеевич Смирнов. Мертвый.

Черт знает что! Да и как можно убить человека бутафорским кинжалом? Актер явно что-то путал…

Тем не менее я поспешил за ним к еще не остывшему телу. Тело действительно еще не остыло, но дыхания не было, и пульс не прощупывался. А из груди Петра Сергеевича торчал кинжал. Самый что ни на есть настоящий, не бутафорский. С остро отточенным лезвием, изготовленный из хорошей стали. А на рукояти его красовался солярный крест.

— Ритуальное убийство, — прошептал Закревский. — Вы что, скинхед?

— Идите к черту, фюрер, ведь это именно вы дали мне кинжал?

— Клянусь, Чарнота, я дал вам другой кинжал. Да и не кинжал это был вовсе, а деревянный муляж, оклеенный фольгой и украшенный стекляшками. Наверное, его вам подменили.

У меня не было причин не доверять словам Закревского. Я ведь держал этот муляж в руках и сам убедился, что он абсолютно безвреден. Подменить мне его могла только Верка, когда мы с ней прохлаждались на ложе. А потом, когда на сцену ворвались Цезарь с бароном, мне и в голову не пришло присматриваться, что там болтается на поясе. Я только успел этот пояс застегнуть, как на меня набросился де Френ. И меч в его руках был настоящий. Но за каким чертом Верке понадобилось убивать своего несчастного мужа, который и без того был покойником? Или всё-таки не было ни убийства, ни самоубийства и меня разыграли по полной программе? Но что-то уж больно сложную игру затеял ведун Варлав. Настолько сложную, что у меня голова идет кругом от бесплодных попыток ее разгадать.

— Ваш выход, Чарнота, — просипел Закревский. — Боже ж ты мой, и зачем я взял эти чертовы деньги?

На сцене было темно. И только в самом дальнем углу подсвечивался силуэт одетой в белое женщины. Потом свет упал и на меня.

— Ты вновь явился искушать меня, о демон?

— Ты бредишь, женщина. Я человек.

— Нет, демон, — указала перстом в мою сторону Верка.

И словно бы в подтверждение ее слов сверкнула молния и грянул гром, встреченный аплодисментами зала. Зрителей стало, по-моему, гораздо больше, чем было поначалу, и это мне не понравилось. Мелодраму следовало заканчивать, пока она не обернулась трагедией для очень многих людей.

— Нет замка, демон, что вместить способен всех девственниц, погубленных тобою, — продекламировала замогильным голосом Верка.

Это было настолько наглое вранье, что я даже не сразу нашелся, что ответить. Какие девственницы могут быть в наше, склонное к распущенности время?! Конечно, я не могу служить образцом моральной устойчивости, но не такой уж я донжуан, чтобы насылать на меня каменного гостя. Однако как очередное подтверждение Веркиным словам на сцене появились одетые в белое женщины, вероятно когда-то погубленные мною. Правда, их было только две, что косвенно подтверждало именно мои слова, но отнюдь не Веркины. Но возмущенная Юлия словно бы не замечала вопиющего противоречия между собственными поспешными выводами и реальной жизнью и продолжала обвинительную речь:

— Взгляни, еще совсем недавно их серебристый смех отрадой был родных и близких, а ныне ты, страстей носитель низких, их погубил.

Наташку я узнал сразу, а вот вторую девственницу никак разглядеть не мог по той простой причине, что она по самые глаза была закутана в шелка. Двигались обе женщины будто сомнамбулы, да еще под такую музыку, от которой разрывалось сердце. Незнакомка прошла в двух шагах от меня, и только тогда я ее опознал — Людмила. Я попытался остановить женщину, но в ее устремленных на меня глазах не было жизни. Это было настолько неожиданно, что я отшатнулся.

— Что, страшно, демон? — верещала противным голосом Верка. — Здесь их тела, их оболочки, а души там, откуда нет возврата.

— Где там?

— Они уже прошли ворота ада, а вслед за ними рвется и моя душа. Ты погубил меня, растлитель.

— Кончай ломать комедию, — сказал я, наклоняясь к Верке, — твой муж убит и лежит сейчас за кулисами с кинжалом в груди.

— Барон де Френ вернется, месть грядет! Шаги! Ты слышишь, он идет.

Топот шагов я действительно слышал. Очень может быть, что именно так ходят каменные истуканы. Я только никак не мог понять, с какой стати Варлав решил переписать пьесу в самый последний момент, не предупредив об изменениях в актерском составе. Но в любом случае спектакль от этого только проиграл. Так вообще-то полагал я, а что касается зрителей, то они замерли в ожидании. Звуки шагов становились всё громче и отчетливее в наступившей мертвой тишине. У меня, честно говоря, волосы зашевелились на голове, когда это каменное изваяние ступило на сцену. Роста в нем было никак не менее двух с половиной метров, что же касается внешних данных, то лепил его скульптор по образу и подобию Петра Сергеевича Смирнова. Потрясенный зал разразился аплодисментами. Статуя командора внушала уважение, что там ни говори. Каменный барон де Френ остановился посредине сцены и вперил в меня ледяные глаза.

— О боже! — воскликнула Верка и рухнула на подмостки, причем обморок ее был не притворным.

Не знаю, что думали по поводу статуи командора зрители, но я уловил исходящий от нее запах серы.

— Дай руку мне, — прогремел командор, и его голос гулом отозвался под сводами зала.

— Зачем? — спросил я.

Реплика моя была в данном случае совершенно неуместной, и зал отреагировал на нее возмущенным шиканьем. Видимо, сегодня в зале собрались сплошь обманутые мужья и женихи, страстно жаждущие, чтобы порок в моем лице был наконец-то наказан.

— Тащи его в ад! — крикнул какой-то раздолбай из зала и нашел понимание у публики.

— Демона — в ад! Демона — в ад! — начали скандировать зрители, словно присутствовали на футбольном матче.

— А судью на мыло, — поддержал их я.

Эта моя реплика встретила одобрение только в первых рядах, а задние ее, по-моему, не услышали, поглощенные страстным желанием погубить душу вполне приличного человека. С чего эти придурки вообще взяли, что я Дон-Жуан, к тому же демон? Мало ли что наплетет в расстроенных чувствах согрешившая женщина. Лично я за собой никакой вины не чувствовал. Девственниц уж я точно не соблазнял, тем более на глазах у почтенной публики.