Остров Буян

– Шах! – произнес боярин и, поманив пальцем мальчика, прошептал ему несколько слов.

Мальчик снова наполнил кубки и стал возиться с полированным деревянным ящиком, стоявшим на отдельном столике иноземной работы.

Голландец закрылся пешкой.

– Шах! – настойчиво повторил боярин, передвигая ферзя.

Голландец теперь совсем растерялся. Он двинул ладью и потерял пешку, двинул пешку и потерял своего ферзя…

– Шах! – повторил боярин еще раз, и это было в последний раз: вторая ладья голландца погибла.

– Мат! – сказал Никита Иванович.

Голландец зааплодировал победе противника. Боярин ничем не выдал своего торжества, кроме одного движения: сверху донизу он провел тонкой рукой с играющим перстнем по широкой и длинной седой бороде.

Мальчик-слуга нажал кнопку на полированном ящике, и вдруг оттуда раздались веселые звуки цимбал… Боярин смешал фигуры. Стукнувшись кубками, выпил с голландцем и выжидающе, несколько недоброжелательно, повернулся к Нумменсу.

– К справедливому и милостивому боярину с великим челобитьем Логинко Нумменс, свейский торговый гость, – перевел толмач, пришедший с рижским купцом.

Нумменс выжидающе и с надеждой поглядел на боярина. Никита Иванович разгладил бороду, блеснул перстнем и повернул шахматную доску к Нумменсу.

– Поратуем во шахмат, герр Логин, – неожиданно предложил он, будто бы и не слыхал ничего ни о каком деле.

Смущенный Нумменс забормотал вежливый отказ.

– Шахматы – потеха ратных начальников да воевод. Здесь потребна ратная мудрость, – сказал за него переводчик. – Мой господин сказывает, что неискусен к такой потехе.

– Добрая потеха, – возразил боярин, – и торговым, и ратным, и думным людям к пользе потеха сия! У нас на Руси ее любят! Ну, не хошь – не надо!.. Зачем же пожаловал? – произнес он, медленно потягивая темное вино.

Нумменс заговорил. Боярин слушал молча немецкую речь и безотчетно, почти не глядя, расставлял фигуры для новой игры.

– У моего господина сбежал слуга Иоганка Либхен, – вслед за Нумменсом произнес по-русски толмач. – Тот слуга господина покрал, сидел в тюрьме в городе Туле, из тюрьмы дан на поруки моему господину, а в Москве опять убежал. Сказывают, боярин, он у тебя на вашем боярском дворе схоронился. Господин мой твоей справедливости челом бьет: ты бы велел того Иоганку в твоем дворе изловить и выдать головой господину его, Логину Нумменсу…

– Зо, зо! – подтвердил Нумменс, показав тем самым, что хотя и не говорит по-русски, но понял речь толмача и подтверждает свою просьбу.

– Неладно сказываешь: на моем дворе беглых не держу и нет у меня таких изб, где беглые укрываются. Может, у вас, в неметчине, хоронят чужих людей по вельможным дворам, а я никому не укрытчик!..

Нумменс понял свою ошибку. Он вдруг смутился и покраснел весь: сначала залились краской розовые детские ушки, потом жирная короткая шея, и, наконец, покраснели пухленькие веснушчатые короткопалые ручки. Он растерянно заморгал бесцветными ресницами и забормотал, оправдываясь.

– Мой господин не хотел молвить обидного слова, – сказал толмач. – Люди сказывали, что Иоганка на твоем боярском дворе, а сам он не видел. Просит он справедливости твоей, за какую справедливость благодарить станет. – И Нумменс, слушая переводчика, глядел в рот боярина с таким выражением, словно ожидал, что оттуда вылетит райская птичка или извергнется пламя.

– За бесстыдство купчишку погнать бы метлой со двора, да не наш обычай гнать чужеземного гостя: может, по глупости молвил неладно, а может, и вправду вельможи в неметчине татей в домах укрывают! – сказал боярин, обратясь к толмачу. – Скажи ему, мол, боярин хоть пособить его горю не может, а гостю рад. Пусть расскажет, чем торг ведет, с чем приехал на Русь да какие товары купляет. Может, мы с ним не в сыске, так в торге поладим, и то добро…

И Нумменс не посмел настаивать на своем, не посмел и отказаться от предложенной беседы. В душе его шевельнулась надежда на то, что за беседой боярин смягчится и, может быть, все же позволит ему пройтись по тем избам, где, по слухам, скрывалось множество всевозможного беглого люда.

– На Русь привожу я железо и всякий железный товар, да ружья, да сабли, да жесть. С Руси везу мех соболий, да куний, да лисий, да сало, да хлеб, да мед, да пеньку, да всяческой снеди. Торгую сам по себе, не в кумпании, – переводил толмач. – А ныне ее величество королева милость мне даровала: велела с московского государя долг получить, выкупные деньги за беглых людей, да на те выкупные деньги хлеба купляти для свейской казны. Коли, боярин, жита продашь, и то я куплю по сходной цене.

– Хлеба в чужие земли один государь продать мочен. Надо тебе знать, Логин, – строго сказал Романов. – А вдругорядь, когда с добрым товаром приедешь – сабля добрая будет, может, пистоль, – и тогда заезжай, – заключил боярин.

Нумменс уже раньше слышал о том, что дядя царя, боярин Никита Иванович, благоволит к иноземцам недаром: он ведет большой торг с иностранцами, вечно нуждается в деньгах, как все русские, и оттого весь в долгу у англичан, датчан, голландцев, шведов и даже – у безденежных литовцев. Зато, как говорили, у Романова никогда не бывает отказа в любой просьбе иноземца и он пользуется своим влиянием в Боярской думе, чтобы помогать иностранным купцам… Если бы речь шла просто о поимке беглого слуги, Логин Нумменс не погнался бы за дорогой честью быть принятым у корыстного, хитрого боярина, но этот слуга был особый…

Карл Либхен – отец Иоганна Либхена, кузнец, подданный короля Густава-Адольфа, попал в плен к русским и после Столбовского мира остался на службе у царя Михаила. Кузнец женился в России; в России, в Туле, родился у него сын Иоганн, и сыну передал он все знание своего ремесла. Все лучше и лучше с каждым годом научались кузнецы работать, перенимая друг у друга навыки и сноровку – русские у иноземных, иноземные у русских, пока это не начало внушать беспокойство сильным соседям.

Тогда шведский резидент в Москве, Карл Поммерининг, послал к тульским лучшим кузнецам, выходцам из Швеции, верного человека с предложением уехать «на родину», на королевские литейные и ружейные заводы, пообещав им большие деньги на королевской службе. Кузнецы соблазнились. Из Москвы и из Тулы их собралось около десятка, и они просили выпустить их домой… Отношения со Швецией были таковы, что могли испортиться из-за всякого пустяка, и царь Алексей Михайлович вынужден был отпустить кузнецов.

Рижский купец Логин Нумменс взял на себя спровадить мастеров домой. Он дал им одежду и денег на прокорм до шведского рубежа, а чтобы это не вызвало подозрений у русских, он порядил тех мастеров в слуги, частью – к себе, частью – к другим шведским купцам.

Иоганн Либхен, который в России уже давно стал называться Иваном Липкиным, должен был выполнять обязанности слуги. Но вольный кузнец не умел угождать господину. Тогда в запальчивости Нумменс накричал, что, если бы не приказ королевы, он бы никогда не связался с таким ленивым и нерадивым слугой, но что, слава богу, он может не ломать палки об эту дурацкую голову, потому что тюремщики и палачи сделают это за него. Он назвал Иоганна русской свиньей, изменником, из-за которого гибнут железные заводы ее королевского величества.

– Значит, нас поставят на заводы, дядюшка, а не повесят, раз ее величеству нужны кузнецы! – засмеялся Иоганн.

– Дурак, – сказал Нумменс. – У нас такого добра много, и королеве вы не нужны. Главное – чтобы вы не служили русским.

Это была чистая правда. С одобрения королевы Христины [153] , ее резидент в России Карл Поммерининг хлопотал лишь о том, чтобы не дать развития русским железным заводам. Для того он и вывозил иностранных кузнецов. В запальчивости Логин Нумменс сказал Иоганну правду, и сколько же раз он потом о ней пожалел!

153

Христина (1626–1689) – шведская королева, дочь Густава II Адольфа.