Остров Буян

– Геть с дороги! С дороги! – крикнул возница с саней, запряженных парой, в которых сидел, запахнувшись шубой и развалясь на сене, сын боярский Туров.

Въехав в Петровские ворота, в узкой улочке, позади дворянских санок, остановился длинный обоз крестьянских саней, укрытых рогожами.

– Что стряслось? Что за битва? – выкрикнул Туров. – Места иного нет для побою!..

Он торопился, заметив давно уже, что его догоняет какая-то вереница саней. Он боялся, что это немец для скупки, и гнал обоз. Задержка его разозлила.

– Тебя не спрошали, где бить! – дерзко ответил молодой посадский.

Туров выхватил из руки возницы длинный ременный кнут, нетерпеливо вскочил в санях и хлестнул по лицу посадского крикуна.

Тот в бешенстве кинулся на обидчика. Сиротка схватился за саблю.

– Братцы! Бьет горожан сын боярский, – вскрикнул побитый малый, попятившись перед саблей.

– Бей Мишку Турова! – закричала звонкоголосая баба в толпе. – Мы тут голодны сидим, а он, вишь, обозами хлеб Емельянову тащит!

Бросив недобитого вора, вся толпа теперь повернулась против Сиротки. Рассвирепевшим горожанам было мало одной жертвы. Медленно окружали они сына боярского. Ямщик соскочил с облучка, чтобы попытаться вывести коней из толпы под уздцы.

– Мамыньки! Мишку мово за что же? Голубчики, Мишку мово! – закричала девка, сидевшая на облучке у Сиротки.

– Мишке твому давно бы свернуть башку! – крикнули ей из толпы.

– Куды ж меня, молодушку, вдовой! Не трожьте его – хлеба воз подарю вам, берите любой позади, только Мишку не трожьте! – запричитала девка.

– Что, дура, врешь?! – крикнул Туров и ткнул ее кулаком в шею.

Девка вдруг обернулась и смазала сына боярского по носу.

– Не поспел жениться – дерешься! – выкрикнула она густым басом.

Туров плюхнулся в сани на сено. Толпа заревела хохотом.

Молодуха прыгнула с облучка к нему в сани и, не давая опомниться, влепила ему затрещину в ухо.

– Пропаща душа, дерешься! На то меня маменька с бачкой за сына боярского отдали замуж! На то меня поп с тобой венчал! – голосила она, продолжая лупить обалделого Турова.

– Любовь да совет молодым! – подзадоривали с хохотом из толпы.

– Вот так молодка! Наддай еще!..

– Братцы, брешет она! – закричал сын боярский.

– Кто брешет?! Я?.. Я?! – орала рассвирепевшая молодуха, одной рукой схватив за глотку, другой колотя по расплывшейся роже Сиротки. – Братцы! Коль так, забирай все приданое мое. Тащи с возов хлеб, не жалко! – гаркнула девка.

Бросив Турова, выскочила она из саней, подбежала к первому возу и, живо содрав рогожу, сбросила на дорогу куль хлеба.

– Бери, кому надо!..

Куль разорвался. Зерно широкой струей потекло на снег.

– Что творишь, окаянная! – крикнул мужик-подводчик.

– Стой, проклятая, стой! – взвизгнул Туров.

– Сыплешь куды добро! – завопила женщина из толпы и стала горстями сбирать в подол рожь.

– Подбирай! – заорали в толпе.

Несколько человек окружили куль.

– Бери, кому надо! – громче прежнего голосила девка.

Со второго воза куль хлеба упал на дорогу, третий, четвертый…

Толпа не стерпела. Все бросились на обоз…

– Братцы, братцы, ведь хлеб-то не девкин, а мой! – бормотал растерянный Туров. – Братцы, девка-то – не девка, а малый… Братцы!..

Туров расставил руки, как хозяйка, ловящая кур, хотел не пускать толпу… Какой-то посадский зуботычиной сбил его с ног… Толпа затоптала его у первого воза…

Девка, вскочив на один из возов и вложив в рот три пальца, свистнула богатырским свистом.

Никто в сумятице не заметил, как скрылась Сироткина молодая жена, как, выбравшись на четвереньках, пустился бежать сам Сиротка, как запнулся он за ноги мертвеца у Емельяновой лавки, вскочил и пустился дальше.

Емельяновские приказчики поспешно заперли лавку и торопливо ушли – подальше от греха.

– Вишь ты, нескладный-то малый! Много ли в шапку войдет! Ты опояшься потуже да в пазуху сыпь, дай подсоблю, – говорила немолодая торговка рыжебородому мужику, только что битому толпою за покражу у мертвеца и теперь подбиравшему в шапку кучку зерна вместе со снегом.

– Да ты с кулем ему дай, с кулем, пусть несет, дети малые у него, вишь, дома! – кричала вторая.

В Петровских воротах, запруженных буйствующей толпой, застряли широкие расшитые сани воеводского сына Василия.

4

Не в силах больше терпеть дороговизну, опасаясь, что Федор не остановится на полдороге и, как прежде с солью, так теперь с хлебной скупкой приведет к голоду и болезням весь город, толпа человек в триста меньших и середних посадских с утра направилась ко владыке Макарию просить заступничества за город и управы на Федора. Посадские шли к архиепископу, а не к Собакину, потому что все видели, что воевода дружит с Федором Емельяновым, и не надеялись на его справедливость.

Выборные посадских – с десяток человек «лучших» людей – вошли к Макарию в келью, пока остальные толпой ждали у Троицкого двора. Толпа горожан у дома архиепископа возрастала с каждой минутой.

Макарий, узнав о приходе посадских, понял, что настало его время показать воеводе свое значение.

Величавый и вместе кроткий сидел Макарий в кресле, перебирая янтарные четки, когда возбужденно и с шумом вошли к нему земские старосты Подрез и Менщиков, торговый гость Устинов, несколько уличанских старост, ремесленных старшин и выборные монастырских посадов.

Со смирением и кротостью поднявшись навстречу, Макарий благословил их и, прежде чем спросить, для чего они явились, сам стал на молитву, а за ним, поневоле умолкнув, повернулись к иконам и пришедшие горожане.

– С чем пришли, дети? – тихо спросил Макарий, окончив молиться, когда прошло достаточно времени, чтобы все успокоились.

– Смилуйся, владыко, вступись за сирот! Пропадает город от Федькина воровства! – сказал всегородний староста Подрез. – Без хлеба сидим: метится Федор за прошлый год. И воевода ему потакает. Усовести воеводу, владыко!