Остров на болоте

Осуществлявший строительство крепости полковник Изюмского казачьего полка Григорий Захаржевский на собственные средства заложил в 1684 году пятиглавый Спасо-Преображенский собор, простоявший три столетия и разрушенный во время последней войны. В собор этот после Полтавы заезжал царь Пётр, а в сентябре 1825 года, по пути в Таганрог, Александр I сделал остановку в Изюме и две недели приходил в Преображенский собор на молитву. Восстановили взорванный собор только в 1955 году.

Ещё осенью, копая во дворе яму для нового нужника, Валерий наткнулся на засыпанный с войны окоп. Чёрная, перемешанная с песком земля была нашпигована патронами и обрывками пулемётных лент. Валерий руками стал просеивать землю и насобирал за час целое ведро патронов, а вдобавок вытащил из земли саблю, неизвестно каким образом в этом окопе оказавшуюся. Следы войны в городе были видны повсюду. По рассказам дяди Пети, после боёв в реке на мелководье скопилось столько трупов, что по ним, как по мосту, можно было переходить реку. А на зелёных берегах Северского Донца ещё в изобилии ржавели сгоревшие немецкие танки.

Был месяц май, в садах цвели черешни и абрикосы. Между станциями Фёдоровка и Цыганская, где работал Валерий, сошёл с рельсов товарный состав. Виноват был машинист, превысивший скорость на дуговом участке дороги, но зачем тогда нужен стрелочник, если на него нельзя списать чью-то вину? Время было непростое, страна готовила костры «инквизиции» для врачей-вредителей, а что могла стоить жизнь какого-то стрелочника?

Дядя Петя, как человек многоопытный и быстро уловивший дуновение ветра, посоветовал Валерию, не раздумывая, забирать семью и поскорее уезжать «от греха подальше». Выбора не было…

Собрав вещи, уложив сына в оцинкованное корыто, оставив дом и саблю, припрятанную на чердаке, Валерий усадил семью в поезд и повёз обратно – в глухомань болот, на песчаный остров, откуда ещё год назад уезжал с надеждой, что навсегда. Нина вернулась на старую работу в больницу, и руководство, обрадованное её возвращением и тем фактом, что семья в пути подросла, выделило ей комнату в деревянном двухэтажном бараке. Это был неожиданный подарок судьбы. Вновь семья стала обживаться: купили две новые кровати, заказали в столярной мастерской комод, стол, табуретки, даже подставки для цветов. В этой комнате, разделённой ситцевой занавеской, семье предстояло прожить следующие пять лет.

6

Узкоколейная железная дорога, соединявшая районный центр Колокольск с рабочими посёлками добытчиков торфа, протянулась на двадцать пять километров. От огромной тепловой электростанции, построенной в годы первых пятилеток, до конечного пункта – посёлка Подозёрского было пять промежуточных станций: Ухтохма, Островок, Труж-ный, Лесной и Полуднево. Посёлок Полуднево был самым большим и благоустроенным среди остальных. Раскинулся он на пологом песчаном холме, окружённом со всех сторон торфяными болотами.

Когда-то на этом холме, среди высоких сосен и берёз, стояла деревенька Полуднево, и жил в ней лесной, припадавший на «о» народец. Промышлял он охотой, грибами да сбором клюквы и брусники. В зимние базарные дни в расположенное в восемнадцати верстах торговое село Писцово привозили полудневцы на продажу шипучий морс из брусники, связки сушёных грибов, солёные в кадушках грузди и рыжики и пунцово-красную замороженную клюкву. Когда в конце двадцатых годов началось строительство посёлка, к нему в приданое отошло и название деревеньки.

Через весь посёлок с востока на запад вытянулась Главная улица. Она начиналась от слияния трёх дорог в районе подстанции и шла, начиная от общественной бани, через весь посёлок: мимо школы, клуба, детского сада – до Большого двора, образованного двумя двухэтажными бревенчатыми домами, в одном из которых ранее проживала Серёжина семья. У Большого двора дорога поворачивала направо и через версту упиралась в узкий, сырой перешеек, на котором сходилось пять дорог. Когда-то в этом месте была протока, полностью отделявшая остров от большой земли. Протоку периодически засыпали, и возникала непролазная грязь, которую могли преодолеть только гусеничные трактора. И только когда проложили дренажные трубы, обеспечив воде свободный проход из одного болота в другое, перешеек стал доступен для транспорта.

Посёлок рос, и стоявшая за перешейком деревенька Меленки слилась с ним и стала называться районом Меленки. Дальше простиралось поле и Семёновский лес, а за лесом на высоком голом холме, с которого открывался красивый вид на среднерусскую равнину, стояло вымирающее село Семёно-Сарское с разорённой и заброшенной церковью восемнадцатого века. У Семёно-Сарского болота заканчивались, и дальше была другая жизнь.

От Меленок и перешейка в сторону посёлка штанинами расходились две улицы, застроенные частными домами. Правая штанина вела к Большому двору, а левая тянулась вверх по холму, мимо футбольного поля, на самую вершину, где на зелёном лугу слева от дороги утопало в тени рябин и сирени деревянное здание больницы. За ним возвышалась белая водонапорная башня. От больницы улица спускалась вниз и состояла из четырёх домов: роддома, детских яслей и двух жилых домов, последним из которых был дом, в котором жила семья Серёжи. Со временем улица приросла ещё одним частным домом. Между домами образовался маленький дворик, в который выходили калитки. На этой нейтральной территории встречались взрослые и любили играть дети.

Прямо от больницы, под прямым углом к дороге, спускалась широкая полоса зелени, задуманная как бульвар, но так и не ставшая оным. Эта длинная, вытянутая роща, заросшая клёнами и липами, была пересечена «козьими» тропами, и только с одной стороны её робко прижимался к забору тротуар, собравший на себя здания поссовета, библиотеки и торфкома. «Бульвар» пересекал Главную улицу, подхватывал слева всегда сырой и грязный сквер и вливался дворовым пространством в группу почерневших двухэтажных деревянных домов. На этом миссия «бульвара» заканчивалась, дальше следовала торговая лужайка, окружённая конторой, двумя магазинами и розовым зданием рабочей столовой. Лужайка замыкалась цветочным сквером, обсаженным по краям кустарником. По этому скверу в обеденный перерыв спешили в столовую конторские служащие.

Столовая на посёлке была особым центром притяжения.

Вытянутый вдоль улицы корпус столовой утопал в зелени окружающего палисадника. Длинный, в шесть метров высотой, обеденный зал украшали высокие окна, занавешенные белым драпированным шёлком. Зал, как церковный алтарь, заканчивался эркером, который, на случай каких-либо мероприятий, мог отделяться раздвижным занавесом. Два ряда белоснежных столов, окружённых стульями, заполняли пространство вдоль окон. На всех столах в широких вазах под накрахмаленными салфетками лежал нарезанный белый и чёрный хлеб. Хлеб был бесплатный. Даже в пасмурный день в зале царил праздник. Справа от входа торцевую стену зала украшал буфет, где на витрине красовались с одной стороны – всевозможные лёгкие закуски: солёные огурчики и грузди, селёдка с луком и отварным картофелем, заливная треска, копчёная мойва и даже золотистые шпроты, аккуратно уложенные на стандартные ломтики чёрного хлеба. Другая витрина была заполнена сладостями и свежей выпечкой. Выпросив у родителей мелочь, детвора бежала в столовую и покупала себе кусочек детского счастья, который переливался солнечными лучиками в янтарном петушке на палочке. Вечерами в буфете продавали в розлив спиртное, но только исключительно под закуску! Таким образом в сознание рабочего населения ненавязчиво внедрялась культура выпивки.

За сквером простиралась зелёная луговина размером с футбольное поле – главная площадь посёлка. На ней устраивались все массовые мероприятия во время праздников, а зимой заливался лёд. В пятидесятые годы на противоположном конце луговины, у самой дороги, отгороженные невысоким штакетником, стояли соседями два любимых и востребованных народом сооружения: крытый деревянный базар и неказистая приземистая пивная – центры торговли и отдыха трудящихся. Обшитая дощечками в ёлочку и выкрашенная для убедительности в синий цвет, пивная оказывала необыкновенное магнетическое воздействие на всех, кто оказывался в зоне её притяжения. На прямоугольном фронтоне над входом гордо красовалась единственная в посёлке вывеска: «Голубой Дунай». Правда, из этого трофейного названия прижилось только слово «Дунай», ставшее со временем нарицательным.

К Дунаю, как к Риму, вели все дороги и тропки посёлка. Если пропадал вышедший «на минутку» за спичками муж или долго не приходил с работы «кормилец», любая жена знала, где его искать. В тёмном, заплёванном и смрадном от махорочного и папиросного дыма чреве Дуная всегда гудел пчелиный рой раскрепощённых и свободных голосов.

– Эй, Пармёныч, ты как там? – заглядывая периодически под стойку, спрашивали работяги, обступившие высокий круглый стол, заставленный кружками с пивом и шелухой от воблы.