Остров в глубинах моря

Гальбо при организации нападения надеялся на свой военный опыт, а также на регулярные белые войска, которые незамедлительно встали на его сторону, устав от унижений, причиняемых цветными офицерами. Большие белые никак не проявлялись, в то время как маленькие белые и матросы обходили за кварталом квартал, сшибаясь с кучками рабов, которые воспользовались ситуацией, чтобы тоже пограбить. Негры провозглашали себя сторонниками Сонтонакса, чтобы бросить вызов своим хозяевам и насладиться несколькими веселыми часами, хотя им было абсолютно безразлично, кто победит в этой драке, в которую они вовлечены не были. Обе группы погромщиков напали на портовые склады, где хранились приготовленные для транспортировки бочки с ромом, и скоро уже спиртное рекой текло по уличным мостовым. Между пьяными бегали крысы и растерянные собаки: налакавшись рома, они оступались и падали. Семьи офранцуженных забаррикадировались в своих домах, пытаясь защищаться по мере своих возможностей.

Тулуз Вальморен отпустил своих рабов, поскольку они в любом случае сбежали бы, как поступило большинство. Лучше не иметь врага в доме, как пояснил он Тете. Рабы были не его собственными, а взятыми напрокат, и проблема их возвращения ложилась на плечи их хозяев. «На коленях приползут, когда все войдет в норму. И в тюрьме сильно прибавится работы», — добавил он. Хозяева в городе предпочитали не пачкать себе руки и отсылали провинившихся рабов в тюрьму, чтобы государственные палачи взяли на себя труд наказать их за весьма умеренную плату. Но повар уходить не захотел и спрятался в дровяном сарае во дворе. Никакими угрозами невозможно было извлечь его из того угла, в который он забился. На него нельзя было рассчитывать даже по части супа, и Тете, которая едва умела разжигать огонь, потому что среди ее многочисленных обязанностей никогда не значилась готовка, была вынуждена покормить детей хлебом, фруктами и сыром. Она рано уложила их спать, стараясь выглядеть спокойной, чтобы не испугать, хотя сама просто дрожала от страха. В последующие часы Вальморен учил ее заряжать огнестрельное оружие — работа непростая, которую любой солдат исполнял за считаные секунды, а у нее это дело занимало несколько минут. Вальморен роздал часть своего оружия другим патриотам, но и себе оставил дюжину — для защиты. В глубине души он был уверен, что необходимости использовать оружие у него не возникнет: не его это дело — сражаться, на это существуют солдаты и матросы Гальбо.

Вскоре после захода солнца три молодых заговорщика, которых Тете частенько видела на политических собраниях, появились с известием, что Гальбо взял арсенал и освободил арестованных, которых Сонтонакс держал на кораблях для последующей депортации, и, естественно, все они поступили в распоряжение генерала. Решено было использовать дом как казарму, в силу его выгодного расположения: он хорошо был заметен из порта, а там можно было рассчитывать на корабли и бесчисленные шлюпки, постоянно перевозящие людей. Перекусив, они отправились сражаться — так они выразились, — но энтузиазма хватило ненадолго: не прошло и часа, как они вернулись обратно, чтобы распить несколько бутылок вина и, установив очередь, улечься спать.

В окна было видно, как прошла толпа погромщиков, но прибегнуть к оружию для защиты дома его обитателям пришлось всего раз, да и то не против негритянских банд или солдат Сонтонакса, а против собственных союзников — группы пьяных матросов, вознамерившихся заняться грабежом. Их отпугнули, выпустив в воздух несколько пуль, а Вальморен и вовсе утихомирил, предложив тафии. Одному из патриотов пришлось высунуть нос на улицу, выкатывая бочку ликера, а другие тем временем держали эту шантрапу на мушке, высунув из окон мушкеты. Матросы тут же откупорили бочку, и после первого же глотка кое-кто свалился на мостовую в последней стадии опьянения: пили-то они с самого утра. Наконец они убрались, возвещая громкими криками, что предполагавшаяся битва — настоящее фиаско, ведь биться-то им было не с кем. И это было верно. Большая часть войск Сонтонакса покинула улицы, не вступая в схватку, и теперь войска стояли в окрестностях города.

Утром следующего дня Этьен Реле, с пулей в плече, но и в окровавленной форме твердо стоящий на ногах, в очередной раз объяснял Сонтонаксу, который переместился со своим Главным штабом на одну из близлежащих плантаций, что без дополнительной помощи разгромить врага они не смогут. Нападение уже не напоминало карнавал, как в первый день: Гальбо удалось организовать своих людей, и он уже практически овладел городом. Накануне вспыльчивый комиссар отказался слушать аргументы, даже когда уже стало очевидным подавляющее превосходство сил противника, но на этот раз он выслушал Реле до конца. Информация Захарии подтверждалась практически буквально.

— Мы будем вынуждены вести переговоры о достойной капитуляции, комиссар, поскольку я не вижу, откуда можно взять подкрепление, — резюмировал Реле, бледный, с темными кругами под глазами, с примотанной к груди рукой на кое-как состряпанной перевязи и свисающим пустым рукавом мундира.

— Я знаю, подполковник Реле. И я хорошо это обдумал. Под Ле-Капом лагерями стоят более пятнадцати тысяч мятежников. Они и станут тем подкреплением, в котором мы так нуждаемся, — ответил Сонтонакс.

— Негры? Не думаю, что они захотят вмешаться в это дело, — высказался Реле.

— Они это сделают — в обмен на освобождение. На свободу для них и их семей.

Эта идея принадлежала не ему, она пришла в голову Захарии, которому удалось увидеться с комиссаром во второй раз. К тому времени Сонтонакс уже навел справки и точно знал, что Захария — раб, и понял, что тот поставил на кон свою жизнь, потому что если бы победил Гальбо, что выглядело уже неизбежным, и если бы стало известно о его роли информатора, то он был бы разъят на куски — прилюдно колесован на площади. Как объяснил Захария, единственным подкреплением, которое мог заполучить Сонтонакс, были мятежные негры. Только нужно предложить им достаточный стимул.

— Кроме того, они получат право на добычу в городе. Что вы думаете об этом, подполковник? — с видом триумфатора заявил Сонтонакс Реле.

— Рискованно.

— Сотни тысяч восставших негров рассеяны по острову, а я добьюсь того, чтобы они присоединились к нам.

— Большая их часть сейчас на испанской стороне, — напомнил ему Реле.

— В обмен на свободу они встанут под французское знамя, уверяю вас. Я знаю, что Туссен, между нами, желает вернуться в лоно Франции. Наберите небольшой отряд чернокожих солдат и сопроводите меня для переговоров с мятежниками. И поберегите руку, братец, как бы не было воспаления.

Этьен Реле, не веривший в успех этого плана, был изумлен, увидев, с какой быстротой восставшие негры приняли их предложение. Белые не раз их предавали, тем не менее они уцепились за эту слабую надежду освобождения. Разграбление города было почти таким же мощным стимулом, как и свобода, потому что они уже неделями сидели без дела и тоска начинала разъедать их души.

Кровь и пепел

Тулуз Вальморен первым с высоты своего балкона увидел черную массу, катившуюся на город с холма. Он не сразу понял, что это такое, ведь зрение его было уже не таким острым, как раньше; к тому же в воздухе висела дымка, а очертания предметов как бы подрагивали от жары и влаги.

— Тете! Иди сюда, — позвал Вальморен. — Скажи мне, что это там такое!

— Негры, месье. Тысячи негров, — ответила она, не удержавшись от дрожи — смеси ужаса перед тем, что на них надвигалось, и надежды на то, что среди них был Гамбо.

Вальморен разбудил храпевших в зале патриотов и отправил их объявить тревогу. Вскоре горожане бросились по домам, закрывая за собой на засовы окна и двери, в то время как люди генерала Гальбо приходили в себя после попойки и спешно готовились к битве, проигранной еще до ее начала, хотя в тот момент они этого еще не знали. На каждого белого солдата приходилось пятеро негров, и эти негры надвигались, воспламененные безумным мужеством, источником которого был Огун. Сначала послышался ужасающий шквал визга, воинственных воплей и режущего слух воя военных раковин, громкость которого все возрастала. Мятежники оказались гораздо более многочисленны и находились гораздо ближе, чем кто-либо мог заподозрить. Они обрушились на Ле-Кап в сопровождении оглушительного шума, почти голые, плохо вооруженные, без порядка и согласованности, готовые сровнять с землей буквально все. Теперь они могли отомстить за себя и отвести душу, разрушая все вокруг при полной безнаказанности. В мгновение ока появились сотни факелов, и город превратился в единый язык пламени: деревянные дома загорались один от другого, улица за улицей, целыми кварталами. Стало невыносимо жарко, небо и море расцвели красными и оранжевыми красками. Среди потрескивания пламени и грохота разваливающихся в дыму домов ясно слышались триумфальные крики негров и проникнутые животным ужасом — их жертв. Улицы наполнились телами, попираемыми и ногами атакующих, от которых в панике бежали их жертвы, и копытами тысяч сбившихся в кучи лошадей, вырвавшихся из конюшен. Никто не мог оказывать сопротивление подобному натиску. Большая часть матросов была уничтожена в первые же часы. Однако регулярные войска Гальбо еще пытались спасти белое гражданское население. Тысячи беглецов устремились к порту. Некоторые пытались нагрузиться узлами, но через несколько шагов бросали их, подгоняемые спешкой бегства.

Из окна второго этажа Вальморен имел возможность с одного взгляда оценить ситуацию. Пожар был уже близко, и одной искры хватило бы, чтобы дом его превратился в костер. По боковым улочкам бежали банды блестящих от пота и крови негров, без всяких колебаний бросающихся на оружие тех немногих солдат, что еще стояли на ногах. Атакующие падали дюжинами, но сзади уже напирали другие, перепрыгивая через груды тел своих товарищей. Вальморен увидел толпу негров, которые окружили белую семью, пытавшуюся добраться до мола: две женщины и несколько ребятишек под защитой пожилого мужчины, по всей видимости отца семейства, и пары юношей. Белые, вооруженные пистолетами, смогли сделать по одному выстрелу в упор, но тут же их поглотила черная орда, и они исчезли. Пока несколько негров повыше поднимали за волосы отрезанные головы, другие выбили дверь уже занявшегося с крыши дома и устремились туда с громкими воплями. И тут же полетели из окон обезглавленное тело женщины, потом мебель и пожитки, пока самих нападавших из дома не выгнали языки пламени. Через несколько секунд Вальморен услышал первые удары в парадную дверь теперь уже своего дома. Ужас, сковавший его, не был для него внове — это чувство ему уже случилось пережить, оно было точно таким же, как когда он бежал с плантации, следуя за Гамбо. Он отказывался понимать, как все могло так быстро перевернуться, как совместное буйство пьяных матросов и белых солдат на улицах, которое, как уверял Гальбо, продлится всего несколько часов и закончится несомненной победой, сменилось этим кошмаром разъяренных негров. Пальцы, которыми он сжимал оружие, были так сведены судорогой, что стрелять он все равно не смог бы. Его заливал кислый нот, зловоние которого было узнаваемо: это запах бессилия и ужаса истязаемых Камбреем рабов. Он чувствовал, что жребий его брошен, как у рабов на его плантации, и выхода у него нет. Накатила сильная тошнота и невыносимое желание забиться в угол в параличе отталкивающей трусости. Горячая жидкость смочила панталоны.