Остров живых

А вот заявившийся Дункан мешает. Он возбужден, шумлив и совершенно не обращает внимания на то, что тут вообще-то некоторые труженики тыла героически пытаются поспать. Он восторжен до неприличия, словно ребенок на елке с Дедом Морозом.

Я думал, что наши не будут участвовать в рубке, отслужив службу стрелков. Ан нет, лихорадка охватила и Серегу, и Вовку. Ильяса с нами нет, оказывается, ему жена запретила в доспехах на топорах драться. Сейчас он ей вкручивает, что, разумеется, как всегда, будет сугубо стрелком с самой дальней дистанции.

Уснуть при таком тарараме, который устроил тут чертов омоновец, невозможно, и я, приподнявшись на локте, удивляюсь:

– А как же это получается, что властелин и показатель, кто в доме хозяин, так перед женой трепещет? Он же тут, было дело, рассказывал, как у него в доме все по струнке ходят?

– Так все правильно! Все по струнке и ходят. Вот и он сам тоже по струнке. И вообще, кто спорит с женщиной, укорачивает себе жизнь. Старая восточная мудрость, между прочим, – вразумительно отвечает Вовка. Он крутит в руках какую-то железяку с ремешками, регулирует что-то, и я готов о заклад побиться, что это скорее всего деталь брони. А этой брони у нас навалено много – шлемы, кирасы, наплечники, кольчуги.

– Он, видишь, даже свой доспех сюда не приволок – у Павла Алисаныча оставил.

– Похоже. Павел инфаркт чудом не схватил. В основном-то оружие и доспех взяли из экспозиции средневекового оружия, а нашему батыру зачесалось, чтоб обязательно у него восточное было. Надыбали ему какой-то сбродный персидско-китайский наряд. Просил по-дружески, чтоб мы при чужих над ним не смеялись. Стесняется, похоже, слышь, Вовик!

– Ага, командирскую честь блюдет.

– Парни, вы что, всерьез все это натеяли? Ну ладно Дункан – ему фатум такой, но вы же стрелки!

Дункан даже как-то обижается:

– А что я? Ваша же богадельня, сам же знаешь: чтобы оборудование оставить целым, стрелять нельзя. Для вас же стараюсь, живорезы.

– Ну ладно, ладно. Не хотел обидеть, просто удивило, с чего это вам резню захотелось устроить…

– Кто б про резню говорил, а кто б и помолчал, видывали, знаем, как оно руки к жопе пришивают…

Мне не очень нравится эта тема, вот просто не нравится, и я стараюсь с нее съехать:

– Ну а чего вы все западноевропейское взяли? Почему не японское?

Дункан подпрыгивает:

– У джапов только реклама отличная, а оружие паршивое. Отлегендировано знатно – не отнимешь, но их дурацкие катаны ни в чем не лучше немецкого или испанского клинка, про наше не говорю – тоже лучше. И доспех у них дерьмо на веревочках, тряпочки с камышом лакированным, кожей обтянутое. Как познакомились с европейскими доспехами, так тут же на вооружение и кирасы взяли, и шлемы.

Ребята заинтересованно отрываются от своих дел и глядят на вскипевшего омоновца.

– Вона как ляпнул! А ты катану в руках держал? Это оружие мастера по пять лет делали! – Володя вроде говорит серьезно, но мне кажется, подначивает простодушного дылду. С Вовки станется, любит разыгрывать, особенно раньше Сереге доставалось.

– Вовик! Катаны я в руках держал, потому за свои слова отвечаю, – ласково улыбаясь, отвечает Мак-Лауд. – Так вот, катаны всякие были. Большая часть – фигня с ручкой, кавказские шашки и наши сабли и немецкое с испанским лучше. А насчет пяти лет на клинок, это вранье. От кузнеца Масамунэ из Сагами сохранилось пятьдесят клинков. Это ж сколько он жил, а? Кузнец Цуда Сукэхиро за двадцать пять лет работы сделал тысячу шестьсот двадцать клинков! Так что не надо киношную чушь выдавать за правду. А еще у катаны идиотские ножны и дурацкий эфес, очень, знаешь ли, недолговечное все. Да и слово само, умные люди говорят, от португальского названия абордажной сабли. Другое дело, японцы все свое превозносят и почитают, и окружающих заставляют в это поверить, потому как сами верят.

– То есть японское оружие – говно?

– Этого я не говорил, не передергивай. Я сказал просто, это не вундервафля, а обычные клинки весьма разных кондиций – до откровенно эрзаца, такого тоже полно. Вот разрекламировано оно не в меру, потому как в массе европейское и наше оружие лучше. А реклама, это особ статья, и все японское, кстати, тоже не в меру разрекламировано. Японские ножи, сюрикены, ниндзя, гейши, харакири, саке с суши… Тут джапы на втором месте после амеров. Что, доктор, ухмыляешься, не так, что ли?

– Ну так. Просто вспомнил: у нас тут был в гостях японский профессор, но из таких, знаешь, второсортных, не шибко что с него было можно поиметь. Вот меня ему в провожатые и выделили, для проформы. Он посмотрел-посмотрел на кучу наших «суши-баров» и сильно удивился. Выразил это деликатно, по-японски: «Мнение, что достаточно взять в повара какого-нибудь азиата, дать ему размороженную рыбу и назвать все это «японской кухней», – ошибочно. Японская кухня, это очень свежая рыба, повар японец, обученный не по книжке, а вживую опытным учителем, и еще пара десятков не менее важных условий». И категорически отказался зайти хоть в один. «Я, – говорит, – вижу, что тут повар – бурят. Вот пусть он и готовил бы бурятскую еду»

Я запинаюсь, вспоминая свой конфуз, когда японец искренне удивился преподнесенному ему теплому сакэ и даже предложил мне денег. Оказалось, что, как все нормальные люди, японцы пьют охлажденный сакэ. А вот теплый – или когда очень холодно и надо быстро согреться, или по бедности, когда денег мало и надо меньшей дозой добиться большего.

А японскую саблю я видал у старушки, которая меня английскому языку учила. Из трофеев американской армии. Она переводчицей была в посольстве в США, там подарили. Боевая такая саблюка, вся в зазубринах, ага. Но в руке не сидит, это есть такое. Неудобная.

– Вот! Потому я лично предпочту нюрнбергский или толедский клинок! Алебарду я себе подобрал – загляденье. Всегда мечтал попробовать себя в такой средневековой зарубе, чтоб глаза в глаза и с хрустом – у кого хребет крепче…

– И, похоже, ничего в тебе не екнет! – грустно как-то замечает лелеющий маслом и тряпочками новоприобретенный пулемет Серега.

Дункан аж подпрыгивает повторно, словно его оса ужалила:

– А что во мне должно екать? Враг есть враг, его надо уничтожать – и без соплей. Развели антимонии на ровном месте. Сопли-вопли. Ты еще про тварь дрожащую вспомни и пристыди меня.

– Это ты о чем?

– Если человек всерьез считает, что он тварь дрожащая, если не убил себе подобного, то это уже и не человек вовсе.

– А кто?

– Дык тварь! Он же себя сам так посчитал. И всей разницы – дрожащая он тварь, или если убьет кого – так уже недрожащая. Но по-любому не человек.

– Странно от тебя слышать.

– Убийца, типа, рассуждать не должен?

– Нет, просто кто сейчас Достоевского читает… А что касается убийцы, так ты ж себя до того тварью дрожащей не считал? Не считал, так что говорить…