Остров. Тайна Софии

Холодные пальцы доктора, мягко сжавшие ее руки, говорили Марии так много и так выразительно, как не могли бы сказать никакие слова. Живое ощущение прикосновения плоти к плоти переполнило, захватило ее.

Во все те часы разговоров, что они с Киритсисом провели вместе, говоря об отвлеченных предметах, Мария постоянно ощущала: даже в те моменты, когда беседа затихала и воцарялось молчание, ей было спокойно и хорошо. Это немного напоминало те ощущения, которые она испытывала, найдя потерянный ключ или кошелек. После долгих отчаянных поисков наступал момент тишины и удовлетворения. Именно так было рядом с доктором Киритсисом.

Мария невольно постоянно сравнивала доктора с Маноли, чья веселость и кокетливость были такими несдержанными, все это било из него, как фонтан воды из прохудившейся трубы. При их первой встрече в доме Вандулакисов Маноли схватил Марию за руки и поцеловал их, как будто уже был страстно влюблен. Мария теперь с полной уверенностью могла сказать, что Маноли вовсе не был страстно влюблен именно в нее, он был влюблен в идею страстной любви. И вот теперь перед ней был Киритсис, по которому сразу видно, что он не осознает собственных чувств. Он всегда слишком погружен в свою работу, чтобы заметить какие-то признаки или симптомы.

Мария посмотрела на доктора. Теперь не только их руки, но и взгляды встретились. Взгляд Киритсиса был переполнен добротой и состраданием. Ни один из них не знал, как долго это продолжалось, но достаточно долго для того, чтобы закончилась одна эпоха их жизни и началась другая.

– Увидимся на следующей неделе, – наконец произнес Киритсис. – Надеюсь, к тому времени доктор Лапакис назначит вам дату первого приема лекарства. До свидания, Мария.

Когда Киритсис вышел, Мария провожала взглядом его стройную фигуру, пока доктор не исчез за углом. Ей казалось, что она знает его целую вечность. Да и на самом деле прошла немалая часть ее жизни с тех пор, как она впервые увидела Киритсиса, когда тот приезжал на Спиналонгу незадолго до германской оккупации. И хотя тогда он не произвел на Марию особого впечатления, она обнаружила, что ей трудно вспомнить что-либо другое, кроме любви к нему. Теперь же Киритсис занимал огромное место в ее душе.

И хотя между Марией и доктором не было сказано ничего конкретного, не прозвучали никакие признания, все равно девушке было что рассказать Фотини. Когда Фотини приехала в следующий понедельник, ей сразу стало ясно, что с подругой что-то произошло. Давняя дружба позволяет заметить даже едва заметные перемены настроения. Самые легкие признаки горя или нездоровья сразу выдают и состояние волос, которые становятся тусклыми, и изменившая оттенок кожа, и глаза, утратившие привычный блеск. Женщины сразу замечают такое друг в друге, точно так же, как замечают сверкание глаз и неудержимую улыбку. В этот день Мария сияла.

– У тебя такой вид, словно ты уже выздоровела, – пошутила Фотини, ставя на стол свою сумку. – Ну же, рассказывай! Что случилось?

– Доктор Киритсис… – начала Мария.

– Как будто я сама бы не догадалась, – поддразнила ее Фотини. – Дальше!

– Не знаю, как и рассказать, правда. Он даже не сказал ничего.

– Но он что-то сделал? – подтолкнула ее Фотини, горя желанием узнать все подробности.

– Он держал меня за руки, вот и все, но это было не просто так… Я в этом уверена.

Конечно, такой жест может показаться ничего не значащим кому-то, кто оставался частью большого мира, но даже на Крите по-прежнему существовали определенные правила поведения для мужчин и женщин, если они не были женаты.

– Доктор Киритсис сказал, что меня скоро начнут лечить новым препаратом и однажды я смогу покинуть этот остров. Он сказал это так, словно ему это действительно небезразлично.

Да, все это могло показаться ненадежным свидетельством любви. Фотини не была знакома по-настоящему с доктором Киритсисом, так как же ей судить? Но она видела перед собой свою лучшую подругу, источавшую счастье. И это было реальностью.

– А что бы подумали люди здесь, на Спиналонге, узнай они, что между тобой и доктором что-то происходит?

Фотини была человеком практичным. Она знала, как любят сплетни жители небольших поселений, а Спиналонга в этом отношении ничуть не отличалась от Плаки, где связь между доктором и пациенткой родила бы сплетни в одну минуту.

– Незачем им знать. Конечно, кто-нибудь наверняка видел, как доктор приходит в мой дом по утрам в среду, но никто ничего мне не сказал. По крайней мере, в лицо.

Мария была права. Кое-кто, особо язвительный на язык, пытался распустить сплетню, но Марию слишком любили на острове, и злобный говорок лишь добавил непопулярности тем, кто себе его позволил. Но люди могли подумать, что Марию лечат более тщательно, чем других, или, например, без очереди делают инъекции, или дают возможность подработать, пусть и за гроши, – и это действительно могло возбудить зависть. А такое может дурно отразиться на Киритсисе, и Мария была полна решимости сделать все, чтобы оградить его.

Люди вроде Катерины Пападимитриу, любившие вмешиваться в чужие дела, видели, как Киритсис не раз и не два заходил в дом Марии. Жена старосты изо всех сил старалась выяснить у девушки, почему к ней заходит Киритсис, но Мария намеренно не шла на сближение. Она ведь имела право на личную жизнь.

Другим источником беспокойства была Кристина Крусталакис, неофициальный деревенский глашатай, чьи попытки так или иначе опорочить Марию не прерывались в последний год. Крусталакис каждый вечер появлялась в кофейне и, были у нее к тому основания или нет, бросала направо и налево намеки на то, что Марии Петракис не следует доверять.

– Да она же путается с тем специалистом, вы его знаете, – сообщала она театральным шепотом. – Попомните мои слова: ее вылечат и она сбежит с острова раньше всех нас!

Кристина Крусталакис изо всех сил старалась возбуждать вокруг гнев и недовольство, это придавало ей сил. Она уже пыталась – правда, неудачно – проделать то же самое с матерью Марии, теперь Крусталакис из кожи вон лезла, чтобы лишить Марию присутствия духа. Но девушка была достаточно сильна и могла противостоять подобным попыткам, кроме того, она слишком любила доктора. Так что ее счастью трудно было помешать.

Мария начала принимать новый препарат уже в этом месяце. С тех пор как она приехала на остров, симптомы ее болезни развивались очень медленно, и благодаря анестетикам пятна на ее коже за прошедшие восемнадцать месяцев распространились не сильно. В отличие от многих обитателей Спиналонги Мария не ощущала онемения в подошвах и ладонях, а это значило, что ей вряд ли грозили гнойники и язвы, из-за которых многие прокаженные теряли способность ходить и ухаживать за собой. Если под ногу Марии попадался острый камень, она сразу это чувствовала, а ее гибкие пальцы с прежней легкостью охватывали ручки больших кастрюль, которыми пользовались в «блоке». Конечно, это превращало Марию в одну из редких счастливиц, но теперь она все равно испытывала чувство облегчения при мысли о том, что наконец-то ее болезнь будет побеждена. Хотя проказа еще не искалечила тело Марии, она уже нанесла огромный урон ее жизни.