Остзейские немцы в Санкт-Петербурге. Российская империя между Шлезвигом и Гольштейном. 1710–1918

Вот поэтому-то так важно, в какую церковь записывали чухонцев. На каком языке к конфирмации готовиться. С точки зрения русской бюрократии логично, что если из германских провинций, то в немецкую. И сами немцы чутко стояли на страже своей монополии – чтобы взносы мимо кассы не прошли. Но чухонцы вроде как и не немцы. Обидно им стало. И дома немцы-господа угнетают, и в Петербурге – пастор-немец. Но наступила эпоха романтизма. Пошла и у эстляндцев мода на национальную романтику. Барон Егор фон Розен либретто к русской национальной опере написал – «Жизнь за царя». Разрешили тогда чухонцам от немцев отмежевываться. Ушли эстонцы и латыши из прихода Святого Михаила. К началу 40-х годов XIX века в Петербурге сформировался самостоятельный эстонско-язычный приход.

Смоленское лютеранское кладбище поражает «мерзостью запустения». Где-то здесь находится могила Корнелия Лаланда и его жены Августы, урожденной Фрезе. Июль 2010 г. Фото автора.

Событие это сродни революции. Назовем ее этнической. В самой Эстляндии о таком и помыслить было нельзя – чтобы самостоятельный приход на эстонском языке организовать. Но начинало уже что-то страгиваться. Начинали селяне превращаться в «милый эстонский народ». Выкристаллизовываться из чухонского бульона. Отделяться не только от немцев, но и от финнов, латышей. И катализатором этого процесса, зримым воплощением и манифестацией стало строительство национальной церкви.

Храм построить – это большое мероприятие. У некоторых народов много веков на это ушло. Денег много надо. Бюрократию царскую пробить – легко ли? В тюрьме-то народов. Для целей национально-эстонского лютеранского богослужения снимали самоопределившиеся эстонцы сначала маленький домик в Коломне, в Дровяном переулке. «У Покрова стояла их смиренная лачужка за самой будкой…» (Пушкин А. С. «Домик в Коломне». – С. Г.). Отдельный домик – уже победа. Но домика мало. Без пастора даже у лютеран церковной жизни нет. У них обряд хоть и простой, но, по словам поэта, строгий и важный. Здесь вера «еще не перешла порогу, еще за ней не затворилась дверь» (Тютчев Ф. И. «Я лютеран люблю богослуженье. – С. Г.). Без пастора даже лютеранам никак нельзя. Но где же взять лютеранского пастора для эстонско-язычного прихода?

Жил-был Корнелий Лаланд, один из первых эстонцев, закончивших теологический факультет университета в Дерпте. На родине не нашлось Корнелию пасторской кафедры. Отец его – вчерашний крепостной. Вскладчину выкупили его отца у помещика доброхоты. Корнелий в университете, конечно, по-немецки научился говорить, и даже без акцента. Но все-таки… Как это – пастор из мужиков будет баронских детей конфирмировать? Баронских барышень причащать? Баронам проповеди читать? Не готовы были бароны к такой революции. Пришлось Корнелию в Петербург перебраться. Петербург тогда островком свободы был. В национально-культурном смысле. Вот и нашелся пастор для эстонцев. Самый что ни на есть свой, из селян. Корнелий Лаланд потом долго в Петербурге состоял пастором, высоко в иерархии поднялся. В 1877 году получил он назначение генеральным суперинтендантом петербургской консистории евангелически-лютеранской церкви – высшая церковная должность для лютеранина. Считайте, епископ столицы, архиепископ. Члены императорской семьи из лютеран теперь у него причащаются – а каких-то тридцать лет назад провинциальные барончики его в свою сельскую церковь не захотели взять. Большой человек. Сам помещиком стал – приобрел деревню Демкино. Но своих сородичей не забыл. Помогал устраиваться в Петербурге эстонцам, которые из Эстляндии бежали. Содействовал становлению эстонских национальных обществ. Скончался в 1891 году, похоронен на Смоленском лютеранском кладбище.

Решили эстонцы с новым пастором тогда новый храм строить, да такой, чтобы разнеслась слава далеко за пределами Петербурга. Чтобы и на родине услышали, что воспрянул эстонский народ от 700-летнего рабства. Но одного субъективного желания мало. Должно было много векторов совпасть, чтобы этническая революция победила, хотя бы в отдельном взятом городе Петербурге.

Вот какой вектор помог. 1830—1850-е годы – эпоха строительства армейских церквей в Петербурге. Царь Николай I извлек уроки из декабрьского восстания 1825 года. Гвардейцы поддержали мятежников. Тревожный сигнал. Для исправления ситуации стали строить храмы. Духовную язву врачевать. В идеале, каждому гвардейскому полку – свой храм. Не только место молитвы, но и символ единения – с полком, царем, Отечеством. Памятник боевой славы. Хранилище реликвий. Ну и способ подчеркнуть близость ко двору – у кого краше храм, у кого ближе ко дворцу стоит. Преображенскому полку построили Преображенский собор (1832 г.), Измайловскому полку построили Измайловский Троицкий собор (1835 г.), Семеновскому полку – Введенский собор (1842 г.), Конной гвардии – Благовещенскую церковь (1849 г.), лейб-гвардии Егерскому полку – Мироновскую церковь (1855 г.) и т. д.

Православные служивые получили место духовного окормления. Стали думать, что делать с инославными. В столичных частях служили рекруты из западных губерний, лютеране. Нельзя, чтобы они остались неохваченными этой программой церковного строительства.

Троицкий Собор Измайловского полка. Июль 2010 г. Фото автора.

И вместо скромного домика к 1860 году воздвиглось в Коломне, на Офицерской улице (ныне – улица Декабристов), представительное здание сакрального назначения. Эстонская церковь. Для эстонских солдат. Не поскромничали униженные и оскорбленные. Начиная с проектной стадии бросается в глаза нерасчетливая щедрость в затратах. Проект храма заказали не студенту какому-нибудь. Казалось бы, бедные селяне, солдаты да извозчики, должны были бы каждую копеечку считать. На проекте могли бы сэкономить. Но не стали. А заказали проект профессору архитектуры Петербургской академии художеств Гаральду Боссэ. Самому дорогому придворному (с 1858 г. – архитектор Высочайшего двора) архитектору, который заказы только от царской семьи да высших сановников империи принимал. Допустим, Гаральд Эрнестович родился в Лифляндии, так что мог снизойти до земляков, уважить просьбу. Если бы например, ему особо больше делать нечего было. Но не задаром же. К тому же он был просто завален работой на Высочайшую семью. Находился в зените своей славы, на пике карьеры. Именно в это время работал над созданием загородных резиденций для великих князей Николая (Знаменка) и Михаила (Михайловка) Николаевичей.

И все-таки заказ от эстонского прихода он принял. Смело экспериментировал стилями и материалами, опирался на опыт европейской практики. Для церкви подготовил проект в неороманском стиле. Практично к решению подошел – и с теоретической, и с жизненной точки зрения. «По моему внутреннему убеждению, строгой простоте и духу реформатского учения более всего соответствует стиль романский. Простота форм и отсутствие штукатурки как нельзя более характеризуют серьезное назначение постройки. Задающиеся профили весьма практичны в нашем всеразрушающем климате. Выгода была и та, что кирпичные постройки не требуют усиленного ежегодного ремонта» [126] . В общем, для строгого и простого обряда строгий и простой храмчик за 65 тысяч рублей серебром, в неороманском стиле, чтобы строгости обряда соответствовал. Ну и чтобы штукатурить не надо было часто. И небесам потрафил, и земному дань отдал. «Здание вмещало 800 человек и снаружи было украшено перспективным порталом и колокольней высотой 18 саженей (~40 метров) со шпилем, покрытым цинком. На фасаде все выступающие части были сделаны из фасонного кирпича. Д. И. Иенсен исполнил терракотовые украшения… Внутри она выглядела довольно скромно: облицовка „под дуб", две люстры, хоры, резная кафедра и большое распятие. Хорошую акустику создавали перекрытия из деревянных балок» [127] . Финансирование строительства храма и дома при ней взяла на себя в значительной степени царская казна.

126

Цит. по: Тыжненко Т. Е. Гаральд Боссе. Зодчие Санкт-Петербурга XIX – начало XX веков. СПб., 2000. С. 358, 359. Сказано, впрочем, по поводу Реформатской церкви на Мойке, построенной чуть позже – в 1862 году.

127

Антонов А. А., Кобак А. В. Святыни Санкт-Петербурга. СПб., 1996. Т. 3. С. 248.

Построили здание в рекордные сроки – за год. В Иванов день 1859 года пастор К. Лаланд заложил первый камень Иоанновской (Яновской) церкви, а в ноябре 1860 года он уже освятил готовый храм. Скорость постройки – от фундамента до шпиля – удивительная для XIX века. Главный православный храм столицы – Исаакиевский собор – строили почти 50 лет. А церковь для эстонских солдат и чернорабочих – внушительных размеров кирху по проекту придворного архитектора – построили за год. И в значительной степени за счет государства. Вот тебе и «тюрьма народов». Почему же эстонцам так повезло? Откуда такая щедрость? Какой-то третий вектор могущественной силы проглядывает за всеми этими чудесными метаморфозами. Возможно, секрет в том, что эстонцам покровительствовал барон Егор Федорович фон Мейендорф, командир всей гвардейской кавалерии, да к тому же президент Генеральной консистории.

Эстонская церковь Святого Иоанна.

Мыза Кумна – наследственное владение Мейендорфов – сохранялась в их собственности до 1940 г. Современный вид. Июль 2010 г. Фото автора.

Егор Федорович Мейендорф родился в 1794 году на мызе Охт (эст. Охту) близ Ревеля. Ему, не просто эстляндцу, но внуку командира голштинских драгун, любимого полка Петра III, было гарантировано блестящее будущее. Разумеется, служил он в гвардии и быстро продвигался по службе. Служба проходила, как водится, традиционно – между балами и игрой. К тридцати годам считался лучшим танцором Ревеля, завидным женихом (и конной гвардии полковник, и метит в генералы). «Ревель тогда славился гостеприимством, красавицами и танцами. Балы у губернатора барона Будберга, графа Буксгевдена, барона Деллинсгаузена, графа Мантейфеля были изящны; редко проходил день без танцев… Из числа молодых жен всех более блистали графини Мантейфель, а из девиц – графиня Тизенгаузен. Танцоры были почти исключительно одни военные, всех полков гвардии и армии; на бал являлись всегда в чулках и башмаках; в красных мундирах были два кавалергарда и шесть конногвардейцев. Лучше всех танцевали граф Ферзен и барон Мейендорф» [128] . Ничто не выдавало пока в молодом повесе того священного огня, который освятил его зрелые годы и передался по наследству внукам и правнукам. В польскую кампанию 1831 года Егор Федорович Мейендорф совершил свой главный военный подвиг. Собственно, подвиг состоял в диалоге. В одном бою польский офицер сделал в него два выстрела, но ни разу не попал. В третий раз пистолет дал осечку. Поляк отбросил пистолет и с изумлением заметил русскому офицеру: «Re respect aux braves» («Почтительность подобает храбрецам»). Но Мейендорф этой похвалы не оценил. В ответ он произнес: «Je meprise le respect dun rebelled» («Я презираю почтительность мятежника»), после чего хладнокровно зарубил поляка. Вот так – поговорили, поговорили как рыцари, а потом – хрясь! И нет поляка… Яркий этот диалог-подвиг произвел на государя Николая I большое впечатление, и именно поэтому он взял барона к себе флигель-адъютантом и назначил командиром лейб-гвардии Конного полка. Тут незаметно для барона что-то перевернулось в его душе – шутка ли, убить безоружного, фактически сдавшегося человека… И разгорелся священный огонь. Генерал стал истово верующим человеком. В лютеранском смысле. Например, он заказал Петру Клодту памятник Мартину Лютеру и поставил его на высоком постаменте недалеко от своей мызы Кумна в Эстляндии.

128

Розен А. Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984 г. Текст цитируется по сайту: http://www.hrono.ru.

Памятник Мартину Лютеру близ Кейла (уничтожен в 1949 г.). Авт. – П. Клодт.

Яновская церковь, вид со стороны двора. Современный вид. Апрель 2010 г. Фото автора.

В 1840-е годы генерал-адъютант, командир гвардейской кавалерии, обер-шталмейстер высочайших дворов – он был назначен императором президентом Генеральной консистории евангелическо-лютеранской церкви империи, то есть стал фактическим главой лютеранской церкви в России. Такая у лютеран вера – во главе высшего органа церковного управления, аналога Священного синода, и обер-шталмейстер может побыть. Хороший человек, и ладно. Барон Мейендорф устроил Корнелия Лаланда пастором в свою дивизию, когда тому некуда было податься. Потом храм решили вместе строить. Злые языки говорили, генерал старается вовсе не из чистой религиозности. Кажется, пустые сплетни. Он был женат на Ольге Потемкиной, хоть и немке по происхождению (урожд. Брискорн), но православной. И дети все у них были православными. Последний в роде он оставался в лоне церкви своих рыцарских предков. Вот и хотел память оставить. Чтобы смотрели потомки на монументальные памятники и архитектурные сооружения, созданные по его заказу и под его покровительством, и вспоминали – был-де такой президент консистории Евангелическо-лютеранской церкви Егор фон Мейендорф. Внуки и правнуки барона все очень религиозными оказались, пусть и православными. Явно от него огонь перекинулся. Правнук его священник Иоанн Мейендорф – один из основателей автокефальной Американской православной церкви. Другой правнук Владимир Родзянко – архиепископ Калифорнийский и Сан-Франциский Василий. Правнучка Алена Слободская, урожденная Лопухина, – автор православной «Азбуки», по которой тысячи детей русских эмигрантов второй волны учились русскому языку в Америке. А память? Что ж. Егор Федорович, конечно, давно и успешно забыт. И в Эстонии, и в России.

Памятник Лютеру снесли еще в 1949 году. Церковь на Офицерской (ныне – Декабристов) улице обезобразили и превратили в склад. Но городское предание гласит, что фигуру царя Николая I для конной статуи на Исаакиевской площади Клодт лепил с барона Мейендорфа. На Лютера был непохож. Но для императора сгодился. Так что какая-то память осталась. А церковь, кстати, восстанавливают на средства, выделенные правительством Эстонии.

Глава 16 Рудольф Бернгард