Осуждённые грешники

От вертикального положения кружится голова, поэтому я хватаюсь за боковые перекладины кровати и смотрю на ярко-голубое небо в обрамлении окна, ожидая, когда пройдет головокружение. Когда в поле зрения попадают туманные облака и парящие птицы, эмоции подкатывают к горлу, угрожая наполнить мои глаза новой волной слез.

— А ты знала, что если две тысячи раз нахмурить брови, это будет равно одной морщинке?

Я напрягаюсь при звуке приятного голоса, доносящегося из-за двери, поворачиваюсь, морщась от стягивающего шею напряжения, и встречаюсь взглядом с девушкой, которой он принадлежит.

Шелковистые светлые волосы и золотистый загар, не имеющий смысла в холодном декабре. Глаза большие и голубые, наполненные невинностью, на которую может претендовать только одна девушка на этом побережье.

Рэн Харлоу.

Стиснув зубы, чтобы мой стон не был слышен, я заставляю себя улыбнуться. Из всех людей, которых я хотела бы видеть, когда у меня намечается нервный срыв, Рэн занимает довольно низкое место в этом списке. И не потому, что она нехорошая — совсем наоборот. Она слишком милая. Настолько, что на Побережье ее называют Доброй Самаритянкой. В Бухте не проходит ни одной пятницы или субботы, чтобы она не прочесывала улицу и не помогала пьяным. Она раздает пластыри и шлепанцы девушкам с усталыми ногами. Вызывает такси для пьяных и буйных. Она такая милая, что мне аж больно смотреть на нее.

Ее взгляд перебегает с моей раны на голове на ноги и обратно. Может быть, это от обезболивающих препаратов, но я не могу не заметить, что лак для ногтей у нее точно такого же розового оттенка, как и платье-рубашка.

У меня такое чувство, что она сделала это специально.

Она жуёт жвачку, потом надувает пузырь и лопает его.

— Ты думаешь о чем-то плохом?

Нахмурившись, я подавляю желание сказать ей, что это не ее дело. Отчасти потому, что мне больше не нужна плохая карма, а отчасти потому, что Рэн относится к тому типу девушек, которые, вероятно, никогда не сталкивались даже с лающей на них собакой, не говоря уже о неряшливой рыжеволосой девушке, переживающей экзистенциальный кризис.

— Может быть.

— Когда у меня возникают плохие мысли, я стараюсь отвлечься.

Я потираю переносицу, изо всех сил стараясь держать рот на замке. Последнее, что мне сейчас нужно, это импровизированный сеанс психотерапии от девушки с бесплатным билетом в рай.

— Как? Вышивая крестиком свои любимые стихи из Библии? — бормочу я себе под нос.

Она опускается на изножье кровати, вытягивая свои длинные ноги, облегающие в узком платье, по полу из плитки.

— Нет, пройдясь по алфавиту и придумав ругательство для каждой буквы, — ее голубые глаза встречаются с моими, когда она надувает еще один пузырь и лопает его. — Например, «У» — ушлёпок, — говорит она с темным блеском в глазах.

Несмотря на жгучую боль в голове и грехи, тяжелым грузом лежащие на моей груди, я не могу удержаться от хрипловатого смеха.

— Трогательно.

Она тоже улыбается, красивой улыбкой, которая смягчает черты ее лица, а потом кивает на место над моей бровью.

— Выглядит не очень приятно.

— И чувствуется также.

— Хочешь что-то сладкое?

Я моргаю и прежде чем успеваю спросить, о чем она говорит, она вскакивает, ныряет в коридор и возвращается с тележкой.

— У меня есть все классические сладости, плюс картофельные чипсы и банки с газировкой, — она присаживается на корточки и, прищурившись, смотрит на нижнюю полку. — У меня также есть несколько бутербродов с ветчиной и сыром, но Билли с восьмой палаты взял четыре, хотя обед будет через час.

Она встает в полный рост и выжидающе смотрит на меня. Когда я ничего не отвечаю, она берет с тележки две шоколадки Hershey и бросает одну мне на колени. Зажав вторую между зубами, она перетаскивает кресло через всю палату и ставит его рядом с моей кроватью.

Я смотрю на шоколадку, зажатую между бедер.

— Ты здесь работаешь?

— Нет, просто волонтер.

Логично.

Она опускается в кресло и ставит свои ботинки на край кровати.

— Я работаю в «Ржавом якоре» уже около года. А чем ты занимаешься? Я давно не видела тебя на побережье.

Я игнорирую ее вопрос, потому что все еще зациклена на ее работе.

— В портовом баре?

— Угу, — мой взгляд инстинктивно падает на блестящую розовую заколку, обернутую вокруг ее высокого хвоста, и она смеется. — На самом деле, все не так плохо, как ты думаешь.

В последний раз, когда я ступила на порог «Ржавого якоря», я ушла с шестью занозами и сальмонеллой от куриного бургера. Полагаю, что если бы такая девушка, как Рэн, зашла в «Ржавый якорь», она бы самопроизвольно сгорела от грехов, которые живут в нем.

Она выбрасывает жвачку в мусорное ведро, разрывает шоколадный батончик и смотрит на мою рану.

— Что ты вообще делала в порту? Я уверена, что видела тебя на свадьбе вчера вечером. Или я выпила слишком много лимонада?

— Нет, я была там, — мои пальцы снова ползут к кулону. — Но я пошла прогуляться по дороге домой.

— Боже. Не повезло.

А то я не знаю.

— Ну, все могло быть гораздо хуже. Работая в «Ржавом якоре», я знаю почти всех, кто пострадал, — у нее перехватывает дыхание. — И тех, кто не выжил.

Мое горло пересыхает быстрее, чем Сахара после бури.

— Сколько человек погибло?

— Трое. Во всяком случае, пока.

Господи.

— Что, блять, произошло, прорвало газовую трубу или что-то в этом роде?

Откусив кусочек шоколада, она некоторое время задумчиво жует.

— Террористический акт, — пробормотала она, размазывая конфету по зубам.

— Что?

— Понятия не имею, кто это сделал. Вчера вечером все вели себя очень тихо.

Теперь я начинаю думать, что от этих обезболивающих у меня крыша поехала.

— Зачем кому-то понадобилось взрывать этот крошечный порт?

— Потому что он принадлежит Висконти.

Висконти. Эта фамилия вылетает изо рта Рэн, наполненного шоколадом, и ударяет меня в грудь, как пуля. Конечно, Висконти владеют этим чертовым портом.

— Это слишком большое совпадение, что Анджело объявляет, что возвращается обратно в Дьявольскую Яму, а затем порт взрывается в день его свадьбы.

Мой взгляд скользит к её.

— Анджело возвращается?

— Конечно. Рори не хочет покидать побережье, — вздыхает она, набивая рот шоколадом. — Бедная Рори. Похоже, она все-таки не поедет в медовый месяц.

Несмотря на то, что смесь из обезболивающих средств снимает боль, медленный ужас, наполняющий мой желудок, кажется слишком реальным. Если Анджело вернулся на Побережье, то что это значит для его братьев?

— Только он?

— Что ты имеешь в виду?

Мы слишком долго смотрим друг другу в глаза, а затем ее розовые губы растягивает знакомая ухмылка.