Освобождение шпиона

Башнабаш сел. Расстреляны, отдавалось эхом в го­лове. Расстреляны члены ЦК... Кем? За что?! Перед гла­зами возникла картина: заснеженная Красная площадь, зловещее черное каре в ее центре, черные мундиры и кожаные плащи СС... И нет больше рубиновых звезд на башнях Кремля, вместо них корячится пауком фашист­ская свастика, а из репродукторов льется кичливый не­знакомый марш... Внутри каре — сколоченный наспех деревянный помост из неструганых досок. Там стоят, гордо подняв голову, члены и кандидаты в члены Цент­рального комитета партии - в костюмах, при галстуках, но почему-то босиком. Звучит отрывистая немецкая команда, вздымаются винтовки, лязгают затворы. Чей- то крик: «Прощай, Родина! Сталину — слава!». Взмах черной руки. Выстрелы. Падают тела на холодные зано­зистые доски...

Расстрелять членов ЦК могут только фашисты. Баш­набаш ни минуты не сомневался в этом. Немецкие, американские, китайские фашисты. А тем более — об­винить товарища Сталина в каких-то злоупотреблени­ях... Больше никто не смеет Поднять руку на самое свя­тое для советского человека.

Значит — все-таки война? Все-таки Борисенко был прав, а Климов — врал?

У Башнабаша даже дух захватило. Он быстро одел­ся, схватил автомат. Очень скоро они будут здесь. Черные, красно-желтые, красно-синие, полосатые, все равно какие. Он примет последний бой, он убьет хотя бы одного из врагов, а потом взорвет командный пункт...

Его вдруг осенило: раз заработала радиоточка, мо­жет, и линия связи с командованием тоже наладилась? Он сорвал трубку с аппарата, крикнул;

— Пост номер шесть, рядовой Башмакин у аппарата!

Прислушался, подул. Мертвая тишина.

— ...Сталин был человек очень мнительный, с болез­ненной подозрительностью... Имея неограниченную власть, он допускал жестокий произвол, подавлял че­ловека морально и физически. Создавалась такая об­становка, при которой человек не мог проявить свою волю...

Башнабашу даже больно стало от этих слов, будто са­погом в самое сердце двинули.

— ...Единовластие Сталина привело к особо тяжким последствиям входе Великой Отечественной войны. Если взять многие наши романы, кинофильмы и исторические «исследования», то в них совершенно неправдоподобно изображается вопрос о роли Сталина в Отечественной войне...

— ...грозная опасность, которая нависла над нашей Ро­диной в первый период войны, явилась во многом результа­том порочных методов руководства страной и партией со стороны самого Сталина...

Он так и застыл на месте, сжимая ППШ побелевши­ми пальцами и сверля глазами черный диск репродук­тора. На другом конце линии, у микрофона, сидел враг. Он пытался сломить его волю, помутить его разум, за­ставить поверить в невозможное.

«Разбить к чертям собачьим эту брехалку», — поду­мал Башнабаш. Но ноги будто приросли к полу. Он не знал еще толком, почему точка заработала после долгого молчания и как такое могло оказаться воз­можным. Он даже не успел толком насладиться своей ненавистью к этому густому начальственному голо­су... и сразу - разбить? Снова остаться в полной ти­шине, в изоляции? Снова лишь шорохи и сопение низкорослых уродцев, Да еще приказы, которые он сам себе и отдает?

— ...Товарищи! Нам нужно решительно, раз и навсег­да развенчать культ личности Сталина, сделать над­лежащие выводы как в области идейно-теоретической, так и в области практической работы. Для этого необ­ходимо...

Товарищи? Они себя называют товарищами?.. Баш­набаш перестал что-либо понимать. Если это фашисты, они должны говорить друг другу «господин» или «мис­тер», это каждому мальчишке ясно. Товарищей они не любят, это слово для них как ругательство. Нестыко- вочка какая-то. Может, издеваются так?.. Но в голосе не слышалось никакой издевки, вообще никаких эмо­ций. Конечно, враг мог вероломно присвоить себе на­ше гордое имя - как присвоил наши радиостанции, на­ши города, заводы, фабрики, трактора, машины, само­леты, — всё, всё...

Башнабаш вдруг представил, как в кабине его ста­ренького полуторатонного «ГАЗ-АА», на котором он возил когда-то колхозное зерно, восседают глумливые фрицы в кепках с козырьком и, регоча, говорят друг другу: «Тафарыш! Таф-фарыш!»...

Он упустил момент, когда голос исчез, а вместо него зазвучали бодрые фортепианные аккорды. Знакомая мелодия. «На зарядку, на зарядку - становись!» Башна­баш потряс головой, зажмурился. Открыл глаза.

— ...Начнем, как обычно, с разминки. Ноги на шири­не плеч, руки подняты вверх. Круговые движения кис­тями... Начали!

Ага. Руки вверх - это они хорошо придумали, к мес­ту. Башнабаш никогда не делал утреннюю гимнастику под радиоприемник, но ему показалось, что такого уп­ражнения раньше не было — «руки вверх...». А может, и было, кто его знает.

Он выбежал из жилблока, включил прожекторы, ос­мотрелся, прислушался. Пока что все тихо. Сбегал в ар­сенал, принес коробки с патронными лентами для ДШК, сложил рядом с пулеметом. Что еще?

Да, самое главное. Так называемый «пээсэл- один», пульт системы ликвидации, находился на главном командном пункте. Башнабаш прошел через устланные коврами коридоры блока высшего коман­дования, открыл тяжелую герметичную дверь. В по­мещении ГКП Башнабаш немного оробел. Все здесь было строго и значительно, даже торжественно — сталь, латунь, полированное дерево, портреты вож­дей на стенах... Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Вы­полненный в простой черно-белой гамме портрет Ге­нералиссимуса висел как раз над «пээсэл», смотрел на Башнабаша с пристальным и тревожным внима­нием. Почему, солдат, опускаешь глаза? Ты же прочел инструкцию? Оставшийся в живых боец должен включить систему самоуничтожения! Что тут неясно­го? Или колеблешься? Не чувствуешь в себе доста­точно силы-,, чтобы исполнить приказ?

— Никак нет, — ответил Башнабаш и сглотнул. — То есть чувствую. Достаточно.

— Может, ты сомневаешься? Думаешь о злоупотреб­лениях?.. О перегибах? О культе личности?

Башнабаш сглотнул еще раз. Слова с трудом протис­кивались наружу:

— Не сомневаюсь, товарищ верховный главнокоман­дующий... Никак нет. Просто... Вспоминаю пункты ин­струкции. Имею большое искреннее желание все сде­лать правильно и не посрамить...

— В минуту, когда судьба Советского государства и мировой революции находится в твоих руках, рядовой Башмакин, вспоминать поздно! Нужно действовать!

—Так точно!
– сказал Башнабаш.

Он сдернул чехол с пульта системы самоликвида­ции, быстро нашел тумблеры режима ожидания и пе­ревел их в рабочее положение. Не поднимая глаз, ждал, когда загорится световое табло, подтверждаю­щее исправность электрических цепей системы. Дождался. Теперь достаточно было разбить заплом­бированный стеклянный колпак над главным тумб­лером и включить его - тогда, через выбранное вре­мя, «Старая Ветка», а вместе с ней и все склады, и ко­мандный пункт, и сам Башнабаш превратятся в... Он не знал, во что они превратятся. Наверное, это будет как извержение вулкана. Или как землетрясение. Пу­стота, заполненная огнем.

Башнабаш четко, как на плацу, повернулся кругом и вышел из КП. Кстати, здесь тоже были радиоточки, но они по-прежнему не работали.

Когда он вернулся в жилое помещение, фортепиа­но барабанило бравурный марш, которому кто-то громко вторил: раз-два, раз-два, не отстаем!.. Затем Башнабашу еще раз пожелали доброго утра и посове­товали перейти к водным процедурам. Будьте здоро­вы, товарищи!

* * *

Если не считать новостей и информационных спецвы­пусков, передачи остались прежними. «С добрым утром», «Пионерская зорька», «В рабочий полдень», «Клуб знаме­нитых капитанов»... И те же артисты пели все те же песни: «Ландыши», «Подмосковные вечера», «Синий плато­чек»... Великанова, Шульженко, Утесов, Бернес, Тро­шин... Как будто ничего не случилось. Да, появилась, правда, какая-то новая артистка с подозрительной фами­лией... то ли Пеха, то ли Пьека, Башнабаш так и не разо­брал толком. И песню пела не на нашем языке, ни слова не понять, и голос у нее не наш, визгливый какой-то, рас- хлюстанный. Башнабаш сразу ее невзлюбил.