Освобождение шпиона

Марина закрыла лицо ладонями. На правом пред­плечье синели овальные пятна: следы от сдавления пальцами — классика судебной медицины.

— Это деньги труппы, Пупырь передал в кассу!

— И это тоже Пупырь?! — он показал на синяки.
– Или они тоже не твои?

Она заплакала и опустилась в ванну.

— Кому ты заговаривала зубы?! Ты забыла, что я не Пупырь?! Выкладывай все, иначе хуже будет!

Юра не представлял, что может быть хуже. Сердце бешено колотилось и грозило проломить грудную клет­ку. Хуже всего мог быть только инфаркт. Он знал такие случаи.

Марина сидела среди мокрых денежных купюр, об­хватив руками колени, и, всхлипывая, смотрела куда-то вниз.

— Говори! И в глаза смотри, в глаза!

Она не подняла голову и ответила не сразу.

— Они все шлюхи, вышедшие из стриптиза, — произ­несла она наконец. — Он специально набирал именно таких.

— И что? Он заставлял вас...

— Нет. Никто никого не заставлял. Просто все хоте­ли заработать бабок. Все были в курсе. Даже областная администрация... В смысле, мужики из администрации. Это так, полуофициально. Вечерний концерт в филар­монии, а потом до утра — шансон с голыми задницами на столах, в дачах и саунах...

— Я же с самого начала говорил тебе, что так и будет!

— Я не знала, что задумал Пупырь, когда поняла, уже было поздно... Но я ни с кем не спала... Вот синяки, это меня тянул один... Но я вырвалась...

— А деньги откуда?! Дура! Тупица! Не говори мне, что это в кассу, а то я не знаю, что с тобой сделаю!

Марина вздохнула, умылась, выключила воду.

— Да, это не в кассу, — мертвым голосом сказала она. — Но пойми, я могла доработать до конца, поло­жить деньги в банк, и ты бы ничего не узнал! Там долж­на была набежать большая сумма. Но я почувствовала, что не могу, это все не мое! И с этим покончено...

— Неужели? Большая радость!

Она шмыгнула носом и виновато посмотрела на него.

— В конце концов, у меня есть муж. Я поняла, что он самый лучший. Ты ведь меня не бросишь?

Некоторое время Евсеев стоял молча, в тяжелом раз­мышлении. Потом стал стаскивать тренировочный ко­стюм.

—Посмотрим на твое поведение, — буркнул он.
– Давай, становись!

* * *

Брут мел хвостом по паркету и пускал радостные слюни, что было на него совсем не похоже. Значит, зна­ет, что за ним пришли... На обеих передних лапах у не­го красовались повязки из эластичного бинта.

— Да вот как-то сам не пойму, откуда что берется, - Петр Данилович задумчиво почесал затылок. — Какая- то зараза прямо. Ветеринар сказал, через месяц прой­дет, если лечиться по науке. Только вы не бросайте уко­лы-то. Артроз - штука опасная, забросите, - Бруту по­том мучиться.

— А мать как? — спросил Евсеев.

— Ничего, держится мать. Ходит. В магазин сама от­правилась, сказала — если будет сидеть на месте, точно за полгода каких-нибудь рассыплется... Сами-то как? Помирились?

— Мы и не ссорились вроде.

— Как «не ссорились»? Я по голосам все чувствую, по интонациям. Да и вид у тебя мрачный... Старого чекис­та не проведешь. Выкладывай, что там у тебя стряслось. На работе, что ли?

Евсеев потрепал Брута по шее, сел в кресло. Петр Данилович остался стоять, руки сложил на груди. От­ставной комитетчик слов на ветер не бросает, он задал вопрос и ждет ответа.

— Ладно. Синцова моего помнишь? — сказал Евсе­ев. — Лешего? Который Амира брал? — Пётр Данилович кивнул.

– Отличный мужик, профи экстра-класса. Ни­когда никаких вопросов... А теперь трения какие-то на­чались дурацкие. Считай, на почве личной неприязни. Несходства характеров, что ли...

Евсеев вкратце описал отцу ситуацию с Лешим: экспедиция на четвертый горизонт, версия о зага­дочных карлах, его собственная реакция, реакция Огольцова, дело о сатанистах, внезапно обнаружив­шаяся любовь Лешего с Герасимовой, и так далее и тому подобное. Он не вдавался в подробности, хотя отцу мог доверять полностью, даже больше, чем себе самому.

— Так в чем проблема?
– не понял Петр Данило­вич.
– Ты все правильно сделал. Огольцов твой дурак, но ты за начальника не в ответе. И Синцов твой дурак, только...

Он развел руками.

— Только за него уж тебе ответить придется, если что. Надо ж смотреть ему, с кем любовь крутить. Если она фигурант по делу, то это никуда не годится.,.

Петр Данилович сурово покачал головой.

— Ничего, Юрка. Он сам к тебе придет и сам миро­вую предложит, когда успокоится. Это не проблема, из- за которой серьезный человек должен себе голову ло­мать...

Из кухни донеслось рассерженное шипение кофей­ника. Петр Давидович исчез, а через минуту появился с подносом с кофе.

— Во. Гейзерный какой-то, по итальянскому рецепту. «Нескафе» это хваленое нам с матерью врач запретил, так я вот купил себе игрушку... Жалко, не было таких кофейников во времена моей молодости, да и кофе хо­рошего не сыскать было тоже. Это сколько ж ночей я смог бы не спать, сколько сделать бы успел!.. Может, и в полковники выбился бы, кто знает.

Он поставил поднос на ручки кресла, сам сел ря­дом, взял чашку. Тонкий хрупкий фарфор в его крес­тьянской руке казался каким-то ненастоящим, игру­шечным.

— Не пойму только, с чего этот твой Синцов, неглу­пый мужик, чеченскую кампанию прошел, чего это он так уверовал в каких-то карлов подземных?

Петр Данилович посмотрел на сына.

— Вроде сказочка какая-то детская, а он на стену ле­зет. А?

— Да не лезет он никуда, пап. Он и не рассказывает ничего без крайней необходимости. Даже рапорты пи­сать не любит, я говорил ведь... И он никогда не врет. Вот в чем загвоздка,

— Так что, выходит — под нами и в самом деле живут какие-то маленькие человечки? Пигмеи, как в Африке? Так, что ли?

— Я не знаю, пап. Но кто-то живет. Вон, группу Син­цова обстреляли на глубине двести метров, в старой за­брошенной штольне. Из автоматического оружия. И следы они там видели — не только «пигмейские», а обычные человеческие. Следы от сапог. И грибок там стоял — такой, от дождя защищаться, как на постовом участке. Краска на грибке этом свежая, и телефон ви­сит, все, как положено. Кто-тО ведь красил его... Кто-то стрелял...

— Грибок, говоришь.
– Петр Данилович одним глот­ком прикончил остывший кофе. Глаза его загорелись. Даже Брут, улегшийся у ног Евсеева-младшего, при­поднял голову, посмотрел вопросительно. Тоже заинте­ресовался.