От Франсуа Вийона до Марселя Пруста. Страницы истории французской литературы Нового времени (XVI-XIX века). Том II
Шрифт:
Вместе с тем любовь, по мысли писателя, прекрасна всеми своими проявлениями – и как телесное наслаждение, то примитивно грубое, то утонченное, и как духовное рабство, преображающее человека, и всеми своими атрибутами – изысканными женскими украшениями, возбуждающим убранством спален, изощренными ласками нагих прекрасных тел. Потому что любовь красива, эстетически значима и самоценна. Да, она также – страдание, гибель, смерть. И, быть может, такая неизбежная развязка делает любовь еще желаннее, еще ценнее и необоримей. И все это – и само чувство, и его аксессуары (от томительной чувственности до точнейших бытовых деталей, до блестящих морских пейзажей) выписано Луисом очень зримо, красочно и очень всерьез.
«Веселого сладострастия не существует. Удовольствие сродни боли, а не веселью». Это говорит герой другого романа Луиса – книги «Приключения короля Павзолия» (1901), – как бы подхватывающей и развивающей темы первого романа писателя.
Между «Афродитой» и «Приключениями короля Павзолия» стоит повесть Луиса «Женщина и паяц» (1898), плод его испанских впечатлений и почти откровенного подражания «Кармен» Мериме.
«Афродита» была посвящена Альберу Бенару (1849 – 1934), модному в
Если повесть «Женщина и паяц» – это опять книга о любви, о любовном рабстве и любовном плене, то совсем иначе трактуется любовь в новом романе Луиса. Вернее, не трактуется, а разрабатывается. Роман этот во многом пародийный. Пародийность его, конечно, не в веселом переиначивании заголовков популярнейших книг предшественников («Опаловый манекен» – вместо «Ивового манекена» и «Аметистового перстня» Франса, «Слезы одной души» – вместо «Простой души» Флобера); а в озорном осмеянии и модных в начале века воззрений на свободную любовь, и прекраснодушного либерализма и филантропизма, и политических, правовых, нравственных установлений французского общества. Пародийны эпиграфы к каждой главе, либо заимствованные не просто из редких, а из редчайших книг (не забудем, что Луис был страстным библиофилом), либо просто сочиненные самим писателем, пародийна нарисованная картина вымышленной страны Трифеи с ее своеобразными, вывернутыми наизнанку по сравнению с общепринятыми нравами и обычаями. Изображенная Луисом страна вымышлена откровенно, с озорной веселостью, вполне в духе стойкой традиции фривольного, чуть-чуть скабрезного романа. Александрия же в «Афродите», тоже, конечно, придуманная, подавалась с установкой на достоверность и вне всяких сомнений всерьез.
В книге о короле Павзолии открылись новые грани таланта Луиса, прежде всего его склонность к юмору, умение виртуозно им пользоваться (и здесь писатель прекрасно вписывается в национальную традицию, идущую от средневековых фаблио и Рабле через Вольтера к Франсу). Далеко не случайно в романе очень скоро на первый план выдвигается паж Жиль (Жиглио, Джилио), эдакий современный (вернее, вневременной) Панург, начинающий как трикстер, нарушитель спокойствия и разрушитель «устоев», и становящийся основным и по сути дела единственным двигателем интриги, придающий повествованию увлекательный и самый непредсказуемый ритм. Вместе с тем юмор Луиса далек от сарказма, от вольтеровской едкости и непримиримости. Юмор этот мягок и добродушен и распространяется на все проявления бытия – и на несуразные государственные установления, и на глупые нормы морали и общежития, и на любовные отношения героев. В изображении последних Луис не лишен определенного лиризма и несомненного сочувствия молодым людям в их сердечных переживаниях и любовных авантюрах. Лиризмом же отмечены и «французские» эпизоды книги, особенно описания французской провинции (например, скромной крестьянской фермы в кн. II, гл. VII).
После трагического звучания «Афродиты» «Приключения короля Павзолия» умиротворяют. Однако это тоже откровенно эротический роман. Культ любви, эстетизация прекрасного нагого тела пронизывает книгу, но все это носит здесь, если угодно, оптимистический характер и окрашено в радостные светлые тона.
Роман этот – последняя большая книга, которую Луис завершил и издал. Но и позже он много писал – опять эротические стихотворения, всевозможные статьи, рассказы. Работал он и над двумя новыми романами. Античная тема снова возникла в его незавершенной книге «Психея», современная – в повести «Три дочери своей матери». И тут присутствуют эротические сцены и положения, которые подчас – особенно во второй повести – толкают писателя к созданию болезненных фантасмагорий, стоящие на грани откровенной порнографии. Далеко не случайно книги эти Пьер Луис не опубликовал. Это был несомненный творческий тупик. Тупик вовсе не неожиданный, в какой-то мере даже логичный: изощренный любовный эксперимент, искусственно перенесенный на бумагу, не мог не обернуться разрушением и отстаиваемых писателем эстетических ценностей, и самого жанра фривольного эротического романа, имеющего столь давние и столь стойкие традиции во французской литературе.
Две бесспорно лучшие книги Луиса – «Афродита» и «Приключения короля Павзолия» – два принципиально различные (но все-таки подчас перекрещивающиеся) пути эволюции этого жанра и, в какой-то мере, его пределы. Один путь вел к сгущенной эротике, к тому же воспринимаемой трагически, другой – к легкой и веселой ее трактовке. По этим двум путям и пошло дальнейшее развитие французского фривольного романа, как правило, обогащаемое социальными и, что так естественно, психологическими мотивами.
ПОЧЕМУ ЖАН САНТЕЙ? (ОБ ИМЕНИ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ ПЕРВОГО РОМАНА МАРСЕЛЯ ПРУСТА)
Известно, что Пруст колебался, выбирая имя герою своего первого романа, романа, который не был им завершен и был опубликован только через тридцать лет после смерти писателя, в 1952 году. Эти колебания отразились в рукописи (В. N. n. a. fr. 16615 – 16616), где герой неизменно называется Жаном, но его патроним постоянно варьируется – то это Жан Франкей (Fran-coeuil), то Жан Франтей (Franteuil), то Жан Франкей (Francueil), то, наконец, Жан Сантей (Santeuil). Возможно, в рукописи попадаются и другие варианты, например, неустойчивость написания последнего патронима – Santeuil и Santeul), но издатели их не указали (речь идет о единственном пока научном издании романа [592] ), выбрав один как чаще остальных встречающийся, и этот вариант стал названием книги уже при первой, впрочем, довольно несовершенной, ее публикации [593] . Мы, к сожалению, не знаем, насколько часто встречается именно этот вариант, не знаем также, какова вообще дистрибуция этих вариантов и какой из них
хронологически первый. Впрочем, в исследовании, специально посвященном этому произведению Пруста, говорится, что имена героев меняются постоянно, чуть ли не на соседних страницах [594] . Думаем, это утверждение несколько поспешно и не вполне корректно, по крайней мере нуждается в тщательной проверке: вполне может оказаться, что в связных кусках текста (а рукопись книги в основном состоит из достаточно больших – от пяти-шести до сорока страниц – блоков последовательного текста) нет колебаний в номинации главного персонажа, а если они и есть, то являются результатом последующей правки, хронология которой совершенно неясна.592
Proust М. Jean Santeuil pr'ec'ed'e de Les plaisirs et les jours. Edition 'etablie par P. Clarac avec la collaboration d’Y. Sandre. Paris, 1971 (Biblioth'eque de la Pl'eiade).
593
См.: Proust M. Jean Santeuil. Edition 'etablie par B. de Fallois. Pr'eface d’A. Maurois. 3 vols. Paris, 1952.
594
См.: Marc-Lipiansky M. La Naissance du Monde Proustien dans Jean Santeuil. Paris, 1974. P. 13.
Пруст в своей переписке нигде не называет героя романа по имени, в отличие от некоторых других персонажей [595] . Он и вообще пишет о своей работе над книгой крайне редко – матери [596] , близкому другу музыканту Рейнальдо Ану [597] , его родственнице Мери Нордлингер [598] . Творческая история этой книги изучена еще плохо, хотя о ней постоянно упоминается в большинстве посвященных писателю работ. О происхождении патронима центрального персонажа, как правило, не задумывались.
595
См., например: Correspondance de Marcel Proust. Texte 'etabli, pr'esent'e et annot'e par Ph. Kolb. Paris, 1976. T. 2. P. 214.
596
Ibid. P. 124, 137.
597
Ibid. P. 52, 118.
598
Ibid. P. 377.
Лишь Жан-Ив Тадье коснулся этого вопроса; в своей капитальной биографии Пруста он высказал верное, с нашей точки зрения, предположение, что речь может идти о полузабытом поэте XVII столетия Жане Сантее, но тут же предпочел ему топонимы – название двух небольших деревень (обе называются Сантей), одна из которых находится в долине реки Виены (приток Уазы), северо-западнее Понтуаза, другая – относительно недалеко от Шартра (а следовательно, и от Иллье), юго-восточнее этого города [599] .
599
См.: Tadi'e J.-Y. Marcel Proust: Biographie. Paris, 1996. P. 338.
Ход рассуждений Ж.-И. Тадье в общем верен: в художественном мире Пруста топонимы играли очень большую роль, они нередко давали имена персонажам (таковы Германты в «Поисках», Ревейоны в «Жане Сантее»).
Однако представляется, что имя поэта XVII века здесь явно предпочтительнее. Что, когда и откуда узнал о нем Пруст, что мы знаем о нем?
Жан-Батист Сантей [600] родился в Париже в 1630 году. Выходец из слоев зажиточной буржуазии, он был плоть от плоти этого города. Выбрав церковную карьеру, он очень рано, примерно в двадцать лет, стал каноником знаменитого монастыря (аббатства) Сен-Виктор, игравшего, как известно, заметную роль в жизни парижского университета. Сантей не имел священнического сана и далеко не всегда жил в монастыре. Он много времени проводил в городе, во дворцах вельмож, от которых нередко получал щедрые вознаграждения за свои латинские стихи. Сантей был, бесспорно, очень значительным поэтом-гимнографом, возможно, последним действительно крупным латинским поэтом. Его гимны печатались в виде листовок, входили в многочисленные молитвословы, собирались в отдельные сборники. Среди последних укажем: «Hymni Sacri» (1685, 1694, 1698), «Opera poetica» (1698), «Opera omnia» (1729), «Oeuvres, avec les traductions par differents auteurs» (1698).
600
См. о нем: Dictionnaire des lettres franзaises: Le XVIIе siиcle. Paris, 1996. P. 1153; Dictionnaire du Grand Siиcle. Paris, 1990. P. 1406 – 1407.
Но Жан Сантей был знаменит не только своими духовными стихами, которые в самом деле заслуживают внимания, но и всевозможными выходками, скандалами, стишками на случай, вплоть до озорных надписей на парижских фонтанах. Сантей был очень популярен и как официальный поэт, и как острослов, и как завсегдатай салонов, литературных кафе и просто кабачков. Он сам творил о себе легенду, добавляя к своему облику поэта и человека все новые штрихи. Вот почему его жизнь и его стихи и крылатые высказывания вскоре стали предметом своеобразного собирательства и публикации [601] .
601
См., например: Vie et bons mots de Santeul (Cologne, 1735); Dinouart J.-A.-T. Santoliana (Paris, 1764).