От Кибирова до Пушкина
Шрифт:
Шульговский окончил гимназию Императорского Человеколюбивого общества и поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета; во втором семестре отчислялся за участие в студенческих беспорядках [1524] , но вскоре был восстановлен. Уйдя из университета по собственному желанию после первого курса, он несколько месяцев проучился в Институте инженеров путей сообщения, откуда также уволился. С сентября 1900 года он был зачислен на юридический факультет университета; в 1904–1905 годах несколько месяцев провел в Германии, занимаясь в Гейдельбергском и Мюнхенском университетах; в 1906-м получил диплом об окончании юридического факультета. Параллельно с обучением на юридическом он слушал лекции и на историко-филологическом факультете, в конце 1904-го даже официально восстановился там, но так его и не окончил [1525] . В 1909 году Шульговский был оставлен для приготовления к ученой степени при кафедре государственного права, однако фактически с самого начала пребывания в университете занимался на кафедре энциклопедии и философии права у профессора Л. И. Петражицкого, был многолетним секретарем, затем председателем и историографом его знаменитого кружка [1526] .
1524
Любопытно, что в цит. автобиографии 1922 года, написанной по просьбе П. Я. Заволокина, Шульговский обходит этот момент молчанием, не упоминая о своих «революционных заслугах».
1525
Шульговский участвовал в работе Научного литературного общества при историко-филологическом факультете, которое посещали, среди прочих, также А. А. Блок и В. Пяст (см. воспоминания об обществе и участии в нем Шульговского в кн.: Пяст В. Встречи / Сост., вступ. ст., науч. подгот. текста, коммент. Р. Д. Тименчика. М., 1997. С. 25).
1526
См. составленную Шульговским книгу: Кружок философии права профессора Л. И. Петражицкого при СПб. университете за десять лет существования. Исторический очерк в связи с кратким изложением основных идей учения Петражицкого. СПб., 1910.
Карьера Шульговского как юриста-теоретика складывалась вполне успешно. Сразу по окончании университета он выпустил две книги: «Право на жизнь. Социологический очерк с психологической точки зрения» (СПб., 1906; вышла в течение года двумя изданиями; первая публикация — «Вестник права». 1903. № 12) [1527] и «Идеал человеческого поведения. Правнополитическое исследование» (СПб., 1907). Однако отвращение к практической юриспруденции [1528] и желание целиком посвятить себя литературным занятиям заставили его отказаться от этого пути. С 1907 года Шульговский публикуется как прозаик («Нива». № 41; подпись Н. Чипнан), двумя годами позднее в журнале «Мир» (1909. № 1) было напечатано его стихотворение «Песня о Лотосе» [1529] . С этого времени на протяжении десяти лет он регулярно выступает в периодике (преимущественно — в тонких иллюстрированных журналах) со стихами и рассказами [1530] .
1527
Книга посвящена обоснованию взглядов Шульговского — пацифиста, вегетарианца и противника смертной казни. В дальнейшем
1528
«Очень рад, что кончил юридический факультет, ибо научился понимать жизнь и всю пакость юридической оценки ее. Суд ненавижу (уголовный, гражданский — лучше) больше, чем войну, больше, чем дуэль» (РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 711. Л. 32 об., письмо к Розанову от 13 апреля 1912 года).
1529
Стихи Шульговский писал с 8 лет, но детские и гимназические опыты впоследствии сжег.
1530
Активнее всего Шульговский публиковался в изданиях С. И. Таубе (Аничковой) «Весь мир» и «Сказки жизни». Воспоминания Таубе о Шульговском и его участии в «Вечерах Случевского» см. в кн.: Даманская А. На экране моей памяти; Таубе-Аничкова С. Вечера поэтов в годы бедствий / Публ., подгот. текстов, вступ. ст., коммент. О. Р. Демидовой. СПб., 2006. С. 28, 33, 96, 373.
Проза Шульговского так и не вышла отдельным изданием, хотя в 1917 году анонсировался сборник его рассказов «Души страдавшие». Стихотворные же произведения собраны в двух книгах: «Лучи и грезы» (СПб., 1912) [1531] и «Хрустальный отшельник» (Пг., 1917). Рецензенты справедливо отмечали несамостоятельность и сентиментальность поэзии Шульговского, отсутствие у автора собственного лица. Его словарь анахронистичен и изобилует штампами (начиная с названия первого сборника), поэтика лишена цельности. Особенно заметно это в «Хрустальном отшельнике». К моменту выхода второго сборника Шульговский сближается с новокрестьянскими поэтами [1532] . Книга пронизана антиурбанистическим пафосом и насыщена диалектизмами, по преимуществу почерпнутыми из словаря В. И. Даля. Она даже сопровождается послесловием-манифестом «Об особенных словах этого сборника», где лексика «живого русского языка» противопоставляется «искусственному» словотворчеству поэтов (тенденция, очевидная уже в публикуемых письмах и оформленная в «Теории и практике…»). Все это, казалось бы, должно сообщить книге чаемое единство. Однако на самом деле «особенные слова» практически бесследно растворяются в условно-поэтическом словаре Шульговского [1533] , а антиурбанизм, призванный, по замыслу автора, сыграть роль своеобразной скрепы, объединяющей книгу, существует словно бы отдельно от остальных мотивов сборника и не организует их в систему. Банальность содержания особенно заметна на фоне строфических и ритмических экспериментов, к которым прибегает Шульговский. Максимума этот контраст достигает в стихотворении «Вопрос» («Лучи и грезы»), построенном на образе «океана земных слез» и при этом написанном верлибром.
1531
Сюда, впрочем, вошел и ряд «прозаических миниатюр».
1532
См. о совместном вечере Шульговского с Н. А. Клюевым, С. А. Есениным, П. И. Карповым и др. на квартире Шульговского 23 апреля 1918 года: Летопись жизни и творчества С. А. Есенина. Т. 2. М., 2005. С. 113. В 1916 году Шульговский написал для «Ежемесячного журнала» статью «О „Мирских думах“ Н. А. Клюева», однако она была отвергнута редакцией (опубликована С. И. Субботиным: kluev.org.ua/critics/shulgovsky.htm).
1533
Характерно, что даже весьма расположенный к Шульговскому рецензент был вынужден отметить, что его «новые слова» «немного режут ухо и приводят в недоумение неподготовленного читателя; они были бы уместнее в колорите быта и соответствующей обстановки» (В. Лазурин-Ленский — «Весь мир». 1918. № 8. С. 29).
Стихи Шульговский продолжал писать и в советское время, однако в печати они не появлялись [1534] . В эти годы он работал над романом «Те, кто умел любить» и «главным трудом жизни, который едва ли когда-либо будет осуществлен» [1535] , — трагедией в стихах «Вечные грани». Шульговский читал курс «Основные вопросы изучения поэзии» в Доме искусств, входил в «Кольцо поэтов им. К. М. Фофанова». На жизнь он зарабатывал сочинением пьес для детей и переводческой работой (среди переводившихся им авторов — Р. Роллан и С. Цвейг). В 1926 году в научно-популярной серии ленинградского издательства «Время» вышла его книга «Занимательное стихосложение» [1536] . Умер он в феврале 1933 года в Ленинграде. Незадолго до этого архив Шульговского был изъят сотрудниками НКВД в ходе обыска у него дома и, по-видимому, не сохранился [1537] .
1534
Ряд его рукописных книг и поэм 1920-х годов отложились в архивах: ОР РНБ. Ф. 290 (П. Я. Заволокин). Ед. хр. 218; РГАЛИ. Ф. 232 (М. А. Кузмин). Оп. 1. Ед. хр. 501; Ф. 300 (Н. О. Лернер). Оп. 1. Ед. хр. 459.
1535
Цит. автобиография, л. 7.
1536
Тремя годами позднее переиздана под названием «Прикладное стихосложение». Современное переиздание с произвольными редакционными изменениями вышло в московском Издательском доме Мещерякова в 2008 году.
1537
См. о судьбе Шульговского и его архива: письмо В. Д. Бонч-Бруевича к начальнику ленинградского управления НКВД Л. М. Заковскому от 27 июля 1936 года — РГАЛИ. Ф. 612. Оп. 1. Ед. хр. 2864. Л. 28–28 об.
Розанову Шульговский впервые написал в самом конце 1908 года, прося разрешения прочесть ему свою драму «Аза», действие которой происходит в Александрии в V веке н. э. [1538] Между двумя писателями завязалась переписка, вскоре состоялось и личное знакомство. Розанов помогал Шульговскому в хлопотах о публикации и постановке «Азы» (пьеса была запрещена к представлению театральной цензурой). По выходе драмы отдельным изданием (СПб., 1910) автор рассчитывал на розановскую рецензию, но, несмотря на настойчивые просьбы Шульговского, Розанов мельком упомянул о «прелестной благовоспитанной „Азе“» лишь через год после ее издания — в статье, посвященной совсем другому вопросу [1539] .
1538
С такой же просьбой Шульговский в те же дни адресовался к Л. Н. Толстому, однако тот отказался принять его (см.: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. и писем. Т. 78. М., 1956. С. 375).
1539
Розанов В. В. Таинственная посетительница // «Новое время». 1911. 10 мая. Перепечатано в его собр. соч., [т. 21]: Террор против русского национализма. М., 2005. С. 95.
На «Лучи и грезы» Розанов, напротив, откликнулся практически сразу [1540] , однако рецензия вызвала негодование Шульговского. Рецензент представил книгу плодом досугов молодого ученого, у которого «левый карман наполнен стихами, а правый наполнен деловыми <…> бумагами», и отказал ее автору в праве называться поэтом. Шульговский отозвался резким письмом, предположив, что Розанов написал рецензию, «пробежав два, три стихотворения», и предложил ему прочесть всю книгу целиком и написать о ней еще раз — «да не рецензию, а статью, и искреннюю и достойную Вас» [1541] .
1540
«Новое время». 1912. 11 апреля. Перепечатано в его собр. соч., [т. 22]: Признаки времени. М., 2006. С. 78–80.
1541
РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 711. Л. 39 об. (письмо от 11 апреля 1912 года).
В следующих письмах Шульговский смягчает тон, однако от намерения заставить Розанова повторно написать о сборнике не отказывается. В качестве дополнительного аргумента он рассказывает адресату о своем столкновении с Вячеславом Ивановым, о принятом на «башне» решении «утопить» автора «Лучей и грез» и о начавшейся его «травле» в контролируемой модернистами прессе. Не исключено, конечно, что Шульговский ради достижения практического результата сознательно сгущал краски. Однако, по всей вероятности, он действительно воспринял ироническую реплику Иванова как проявление страха перед потенциальным соперником и объявление войны.
С Ивановым Шульговский познакомился, видимо, через М. А. Кузмина [1542] . По выходе «Лучей и грез» он просил последнего о встрече, чтобы «поднести» ему свою книгу: «Хорошо бы в такое время, когда и Вяч<еслав> Иванович будет дома, ибо и его мне очень желательно повидать» [1543] . Встреча Шульговского с Ивановым произошла во второй половине апреля 1912 года [1544] (возможно, в среду, 18-го, когда на «башне» был очередной журфикс, один из последних: вскоре Иванов уехал за границу, а по возвращении оттуда поселился в Москве), тогда же написано первое из публикуемых писем (недатированное). Второе публикуемое письмо (от 1 мая) является последним из сохранившихся в розановском архиве писем Шульговского. Отношения между ними, впрочем, окончательно не прервались — четыре года спустя Розанов получит открытку с бюстом Антиноя: «Привет Василию Васильевичу из Рима от уважающего Н. Шульговского. Лучшие пожелания!!» [1545]
1542
С Кузминым Шульговский начал общаться не позднее весны 1911 года — первое упоминание о нем в дневнике Кузмина относится к 28 мая, тремя днями позднее Кузмин записывает: «Приходил Шульговский: трогательная, несколько тупая тетка» (Кузмин М. Дневник 1908–1915 / Предисл., подгот. текста и коммент. Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина. СПб., 2005. С. 287; франц. «tante» — «тетка» — имеет жаргонное значение «гомосексуалист»).
1543
РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 450. Л. 1 (письмо от 3 марта 1912 года).
1544
В письме Розанову от 15 апреля Шульговский об инциденте еще не упоминает; в письме от 1 мая уже открывает имя «ихтиозавра».
1545
РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 711. Л. 41 об.
Заметим, что повторно о «Лучах и грезах» Розанов так и не написал. Однако не исключено, что настойчивость Шульговского все же принесла свои плоды. Вполне вероятно, что именно Розанов способствовал упоминанию своего корреспондента в анонимном «нововременском» обзоре важнейших литературных событий года — в контексте весьма лестном:
Из поэтической молодежи обращают на себя внимание: А. Ахматова с ее изысканно-утонченными переживаниями, облекаемыми в капризную форму; «искатель новых впечатлений» Н. Гумилев, часто почерпающий вдохновение под чужими небесами; Л. Столица, разрабатывающая мотивы славянской мифологии; Н. Шульговский, расширяющий сферу своей поэтической деятельности за пределы узких личных переживаний и прекрасно владеющий техникой стиха; Вл. Бестужев, в лирике которого заметно влияние поэзии Тютчева (что совсем неплохо), и Вс. Курдюмов, находящийся под влиянием А. Блока (что уже гораздо хуже). [1546]
1546
«Новое время». 1913. 1 января.
Оригиналы публикуемых писем хранятся в фонде Розанова в РГАЛИ: Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 711. Л. 21–24 об., 27–30 об. Ответные письма Розанова, видимо, пропали вместе со всем архивом Шульговского.
Благодарим за помощь в подготовке настоящей публикации А. Г. Румянцева (Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга) и И. Б. Роднянскую.
я не стал бы беспокоить Вас снова письмом и просьбой, если бы не произошло одного явления, о котором я пишу Вам. Повторяю, значит, что сам по себе я больше бы не упоминал о Вашей рецензии, ибо все это дело не только не нарушило, а даже укрепило дружественные отношения между нами, а это, конечно, поважнее всяких критик и рецензий. Но есть обстоятельства, которые, вероятно, оправдают в Ваших глазах мое теперешнее письмо, а во всяком случае, Вам и как философу, и как просто человеку, оказывающему мне такое внимание, будут интересными.
Книга моя застряла. Не только 50 экз<емпляров>, на продажу которых Вы надеялись, но и десятка [1547] еще не продано [1548] . В магазины сдана маленькая часть, а новых требований нет. Тем более, книга дорогая [1549] , а несмотря даже на дорогую цену, в случае распродажи всех экземпляров не получилось бы чистого дохода, достаточного даже для второго издания. Публикации съели массу денег. Но дело тут даже не в этом, а вот в чем.
Общий тон, возвышающий и
Я отдаю должное «модернистам». У меня у самого много совершенно нового и в форме и в содержании. Но мне противны деланный мистицизм, деланное кривлянье,
И вот там решено меня утопить. Ляганья печатные (не критика, а именно ляганья) уже начались. Это хороший симптом. Если бы книга была бездарной, нечего было бы и злиться. Значит, что-то есть, что нужно лягать.
Но ведь публика глупа. Она не знает подкладки (мелочно-пакостненькой подкладки) травли, для нее ругаемая книга похоронена, если ругань проста, без скандала. Если есть скандал, тогда другое дело. Результат налицо. Книга останется на полках, не идет.
Надежда на «Новое Время» теперь потеряна (ведь читают 300 000 человек, это что-нибудь да значит). Вы сами знаете теперь, что я не в «мундире» явился на Парнасе [1553] , ведь эту одежду одели Вы не по книге, а по постороннему, оказавшемуся после несправедливым, соображению. За критику всей книги, но подробную и обоснованную, я был бы только благодарен.
Вот у меня теперь такая к Вам просьба. Если Вы сами не хотели бы больше писать обо мне, то ведь у Вас есть знакомые в редакции. М<ожет> б<ыть>, Вы были бы добры, приняв во внимание то, что я описал теперь, поговорить с ними и попросить их разобраться в моей книге. А то, оказывается, все «Н<овое>
Вр<емя>» меня не признало (ибо заметка была в «Библиографии», т<о> е<сть> как бы от самой газеты). А от того лагеря изойдет только травля (критики, конечно, не будет). Я не столько лично забочусь о себе, сколько принципиально. Евреи поддерживают своих и кричат о них, а русскому в настоящее время войти в литературу почти невозможно, возможно только путем подлизывания. А я к этому органически неспособен, так же ненавижу и саморекламу. Боюсь я только за судьбу той работы, о которой я Вам говорил [1554] . Ведь создадут такое положение, что я не найду издателя. Одним словом, русскому человеку теперь крышка, и я, не будучи ничьим «гробом», наблюдаю это просто как характерный факт. Действительность и есть действительность. В этом-то и трагедия.Все это и хотелось мне Вам, как человеку пламенному, высказать. Простите, что снова тревожу. Сердечн<ы>й привет Вашим.
1547
Здесь и далее курсивом /в файле — полужирным — прим. верст./ набраны слова, подчеркнутые в оригинале одной чертой.
1548
«Лучи и грезы» вышли тиражом 1100 экземпляров.
1549
Цена сборника составляла 2 рубля.
1550
Здесь и далее курсивом вразрядку набраны слова, подчеркнутые в оригинале двумя чертами.
Прим. верст.: в книге по тексту письма курсив вразрядку не проставлен (кроме первого случая, который выделен кодом); далее по тексту используется выделение только курсивом и полужирным (в файле, соответственно, полужирный и полужирный + код) — определить, какие слова выделены курсивом вразрядку, не представляется возможным.
1551
Намек на сонет Иванова «Себе самим мы Сфинкс единый оба…» (см. примеч. 18). Свои претензии к «напевности» и «чащобе» Шульговский повторил в «Теории и практике поэтического творчества»: «Слово „чаща“ одними своими звуками переносит мысль в глубину дремучего леса. Стоит только вслушаться в красоту и образность этого слова, чтобы оценить его достоинство. Между тем, у некоторых стихотворцев на смену этому чудному слову появляется нелепая выдумка: „чащоба“, нужная для рифмы на „оба“. И получается грубое сочетание звуков, действующее на слух отрицательно и ничего не говорящее мысли. Так же вместо чудного слова „певучий“ появляется модное — напевный, и все считают своим долгом вводить в свою поэзию мертворожденные слова. Нет необходимости перечислять их. При чтении модернистов они прямо бросаются в глаза <…> Все эти „зорности“, „сиянности“ и т. д. никогда не войдут в живую речь» (с. 294–295; здесь же указание на словарь Даля как на резервуар подлинно поэтической лексики).
1552
Здесь и далее полужирным шрифтом /в файле — полужирным + код — прим. верст./ набраны слова, подчеркнутые в оригинале тремя чертами.
1553
В рецензии на «Лучи и грезы» Розанов писал: «Волоса всклокочены, платок забыт, одной пуговки не застегнуто, галстук набок: вот признаки поэта! В мундире не показывайся на Парнасе, хотя бы ты и нес голову сахара на плече. Хитрый Меркурий возьмет от тебя приношение, но к Аполлону не пропустит, оставив плутать в перелесках у подножия Парнаса… Мне кажется, Шульговский тут и плутает». Ср. в письме Шульговского Розанову от 13 апреля 1912 года: «Что касается пуговиц и галстука, то, прочитав Вашу заметку, тетя сказала: „ах, если бы это было так, как Р<озанов> пишет. А то, уж что про галстуки говорить, сапоги-то все в дырках и заплатках, и локти продраны“» (РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 711. Л. 33).
1554
Шульговский имеет в виду «Теорию и практику поэтического творчества».
Спасибо Вам, дорогой Василий Васильевич, за Ваше внимание ко мне. Очень рад, что Вы нашли мою «мотивировку» правильной. Всем лицам, о которых Вы пишете, я книгу уже послал. Если Вы им скажете несколько слов от себя, то будет очень хорошо.
Я не написал имя «ихтиозавра» поэзии нарочно, чтобы мое письмо не носило характер сплетни. Между нами, я сообщаю его Вам теперь. Это не Бальмонт (он сейчас за границей) [1555] , не Ал. Блок (это очень нежный и деликатный человек, а в том кружке, несмотря на «ты», ему снисходительно «разрешают» прочесть стихи) [1556] . Нет, мастодонт поэзии не кто иной, как Вяч. Иванов, человек, которого вообще я очень уважаю и за образованность и за интересность личности, но не за «деланные» кундштюки [1557] . Я никак не думал, что появление моей книги вызовет в нем такое «волнение». У каждого свой путь, к чему же тут недоброжелательство и зависть. Столкновение вышло с самого начала. Даю книгу, он смотрит и с видом олимпийца говорит: «А знаете, мы запретили слово: грезы» [1558] . Меня взорвало — как это кто-либо может запрещать слова народного языка, слова, которые есть у Даля! Я влюблен в русский язык, я иногда просто, теряя значение слов, слушаю самую гармонию речи в самом обыкновенном разговоре и, как пишу в одном из новых стихотворений, «очарованный, величие народа в величьи постигаю языка» [1559] . Я и ляпнул в насмешку: «А я разрешил», а потом и сказал, что никто не может ни запрещать, ни разрешать слова живой речи, как бы они ни были обыкновенны. И главное, кто мы! Те, что портят язык идиотскими, искусственно изобретенными словами, нетворческими, противными. Карамзин, Пушкин вводили новые слова, но ведь какие это были слова! Не чета теперешним «изобретателям»! Дай Бог разобраться в готовой сокровищнице языка, бери Даля и столько нового найдешь там; мы еще так мало знаем свой язык, но это новое будет чудесным, ошеломляющим по красоте! А это: «мы запретили» живое слово прозвучало во мне так, как будто бы кто запретил целовать любимое существо в губы, потому что это часто или всегда делается, а целуй непременно в нос, что ли, ибо этот прием реже встречается. Господи, да любимое существо всюду поцелуешь, на то оно и любимое! Поэтому-то меня и задела эта самозваная академичность, это пренебрежение к языку! Дело не в словах, а в том, что они выражают и как звучит их совместная гармония в стихе. Уж чего, кажется, «банальнее»: море — горе, даль — печаль, а между тем, какою прелестью дышит стих Вал<ерия> Брюсова:
Когда встречалось в детстве горе Иль безграничная печаль, — Все успокаивало море И моря ласковая даль. [1560]Право, по-моему, все «ухищренные» произведения того же поэта не стоят этих, полных прелести простоты, «банальных» строк.
Из-за этого столкновения и пошло начало «травли». До такой сте<пе>ни, что одному молодому поэту, с которым я дружен десять лет, Вячеслюк рекомендовал раззнакомиться со мной — «помилуйте, он может иметь влияние на Вас, Вы должны пойти к „высшим“, у них учиться!» [1561] Но учиться выражениям «факел смольный» [1562] , «вы<,> темные, поемные, парные берега» [1563] , «кромешная не погребла чащоба» [1564] , «до ярых нег змеиного узла» [1565] , «рдяный, медом пьяный» [1566] , «и ныне стал я сам женою темнолонною, отверстой небесам» [1567] и т. п.!
Ляганье уже началось. Многого я еще не видел, не достав пока газет, но мне говорили [1568] . А вот прилагаю образец из «Речи» [1569] . Написано, следуя пословице: «в огороде бузина, а в Киеве дядька», ибо речь во всей статье идет не обо мне, но задеть все-таки надо. И это идет по дружбе оттуда, из «Академии»! [1570]
Вот тебе и «дружная, общая работа», о которой я говорил в предисловии к книге! [1571] Ах, как мне это все чуждо и противно!
Еще раз благодарю Вас, дорогой В. В.! Конечно, раз Вы переговорите с критиками, они не откажутся написать о моей книге.
1555
К. Д. Бальмонт пробыл за границей с 1906 по 1913 год.
1556
Возможно, искаженный отзвук реального «башенного» эпизода, когда Иванов резко раскритиковал первую редакцию поэмы А. А. Блока «Возмездие» (см.: Городецкий С. М. Воспоминания об Александре Блоке // Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 1. М., 1980. С. 340). Самым полным сводом сведений об отношениях Блока и Иванова в рассматриваемый период остается работа ЕЛ. Белькинд «Блок и Вячеслав Иванов», сопровождающая публикацию писем Блока к Иванову (Блоковский сборник. [Вып.] 2. Тарту, 1972). Шульговский подарил Блоку «Лучи и грезы» и «Теорию и практику поэтического творчества» («Одному из самых любимых мною поэтов, Александру Александровичу Блоку, с искренним уважением Н. Шульгов[ский]» // Библиотека А. А. Блока. Описание. Кн. 2. Л., 1985. С. 412). См. также примеч. 22 /В файле — примечание № 1539 — прим. верст./.
1557
Несколько стихотворений Иванова использованы в качестве иллюстративного материала в книге Шульговского «Теория и практика поэтического творчества». Определенное влияние Иванова заметно в лирике Шульговского: торжественные архаизмы в венке сонетов, составные эпитеты — ср., напр.: «За четою темнорунной / Искривленных верб» (стихотворение Шульговского «Пред зарею» — «Сказки жизни». 1912. № 5. [С. 1]; то же — «Хрустальный отшельник». С. 35) и «женою темнолонною» (стихотворение Иванова «Истома», см. примеч. 50 /В файле — примечание № 1567 — прим. верст./).
1558
Ср. в рецензии Розанова: «Господин Н. Шульговский <…> выступает теперь со сборником стихов преувеличенно нежного заглавия — „Лучи и грезы“. Заглавие нам не нравится: что-то уж очень молодое».
1559
Стихотворение не выявлено.
1560
Из стихотворения «У моря» («Urbi et Orbi»; у Брюсова — «беспричинная печаль»). Письма Шульговского к Брюсову 1916–1917 годов — ОР РГБ. Ф. 386. Карт. 109. Ед. хр. 256. См. также примеч. 22 /В файле — примечание № 1539 — прим. верст./.
1561
Видимо, речь идет о Вадиме Гарднере (1880–1956), который одновременно с Шульговским учился на юридическом факультете Петербургского университета и посещал кружок Петражицкого, а в рассматриваемый период общался с покровительствовавшим ему Ивановым (два письма Гарднера к Иванову от 29 апреля и 6 мая 1912 года опубликованы Н. А. Богомоловым — «Новое литературное обозрение». 1996. № 19. С. 191–194). Возможно, Гарднер был источником сведений о настроениях и репликах Иванова, приводимых в письмах Шульговского к Розанову. Шульговский дважды рецензировал книгу стихов Гарднера «От жизни к жизни» («Весь мир». 1913. № 1. С. 21, подпись: Лирик; «Сказки жизни». 1912. № 10. Стб. 31), использовал несколько примеров твердых строф из его поэзии в «Теории и практике поэтического творчества», посвятил ему вошедшее в «Хрустальный отшельник» стихотворение «Сонет» (в ответ на посвященный «дорогому Николаю Николаевичу Шульговскому» «Сонет» Гарднера — Гарднер В. Стихотворения. Сборник первый. СПб., 1908. С. 25). Подробнее о Гарднере см. статью Д. М. Магомедовой (Русские писатели: 1800–1917. Биографический словарь. Т. 1. М., 1989) и работу: Кучинская М. В. Вадим Гарднер. Материалы к библиографии // Диаспора: Новые материалы. Вып. IV. СПб., 2003. С. 657–670.
1562
Из поэмы Дж. Г. Байрона «Остров, или Христиан и его товарищи» в переводе Вяч. Иванова (1906).
1563
Из стихотворения «Истома» (раздел «Эрос» книги «Cor Ardens»).
1564
Из сонета «Себе самим мы Сфинкс единый оба…» («Cor Ardens»).
1565
Из сонета «Одной судьбы двужалая стрела…» («Cor Ardens»).
1566
Шульговский искаженно цитирует заключительный терцет сонета Иванова «Мы — две руки единого креста…» («Cor Ardens»): «Бог-дух, тебе, земли креститель рдяный, / Излили сок медвяный, полднем пьяный, / Мы, два грозой зажженные ствола».
1567
Из стихотворения «Истома» (у Иванова — «как будто стал я сам…»).
1568
Шульговский либо заблуждается, либо сознательно дезинформирует адресата. Упоминание «Лучей и грез» Городецким в «Речи» (см. примеч. 52) оставалось на момент написания письма единственным негативным газетным отзывом о сборнике (не считая рецензии самого Розанова). Еще одна пренебрежительная газетная рецензия — С. Кречетова в «Утре России» («Редко я встречал такую неинтересную книгу, как „Лучи и грезы“ <…> В моросящем дожде этих гладеньких, приличненьких стихов ни одного подлинного слова») — вышла позже (26 мая 1912). Другие отрицательные отклики — краткий Брюсова (он отнес Шульговского к тем литераторам, которые «пишут стихами, а не прозой» потому лишь, «что в прозе убожество их мыслей и неоригинальность их чувств выразились бы слишком явно» — «Русская мысль». 1912. № 7; перепечатано: Брюсов В. Я. Среди стихов. 1894–1924. Манифесты. Статьи. Рецензии / Сост. Н. А. Богомолов и Н. В. Котрелев; Вступ. ст. и коммент. Н. А. Богомолова. М., 1990. С. 375) и развернутый В. И. Нарбута («Современник». 1912. № 5; перепечатано: Нарбут В., Зенкевич М. Статьи. Рецензии. Письма / Сост., подгот. текста и примеч. М. Котовой, С. Зенкевича, О. Лекманова; Вступ. ст. О. Лекманова. М., 2008. С. 25–27) — также появились позднее, не в газетах, а в «толстых» журналах, и едва ли могли быть восприняты как инспирированные Ивановым. Рецензенты «Русской Ривьеры» (С. Недолин — 1912. 31 марта) и еженедельника «Против течения» (1912. № 24; подпись: Л. Л.) отозвались о книге Шульговского вполне комплиментарно (впрочем, Недолин, назвавший Шульговского «поэтом „милостью Божией“», отметил в его стихах «неправильные ударения и часто корявые, затасканные образы»). Положительными были и отзывы в тех изданиях, где сотрудничал сам Шульговский: «Сказки жизни» (1912. № 5. Стб. 30), «Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу „Нива“» (1912. № 4. Стб. 720). Особого внимания заслуживает рецензия в журнале «Весь мир» (1913. № 1. С. 21; подпись: Лирик), автором которой был… сам Шульговский: «Книга Н. Шульговского — „Лучи и грезы“ — собрание лирических стихотворений, поэм и миниатюр — отмечена печатью несомненного, серьезного таланта. Лирические пьесы его — отзвучия женственно-нежной души, дышащей широкой человечностью, проникнутой глубокой любовью ко всему прекрасному в природе, души, понимающей эту природу, души восторженной, музыкальной. Оранжерейная, душная атмосфера разных „поэз“ и тому подобных стихотворческих трюков представителей лжемодернистской поэзии (представителей истинно-поэтического модернизма, каковы, например, Александр Блок, Валерий Брюсов и др., я ставлю очень высоко) нас уже утомила, более того, нам опротивела, и от всего сердца приветствуешь те произведения, в которых чувствуется свежесть, искренность и преемственная связь с творчеством прежних лучших поэтов. Таким поэтом является Н. Шульговский. На его стихах можно отдохнуть».
1569
К письму приложена вырезка из газеты «Речь» от 30 апреля с отзывом С. М. Городецкого на «Стихи» Н. В. Грушко: «Стихи Наталии Грушко обличают дарование, жестоко пострадавшее от провинциализма, от наивного невежества. Тем хламом, который в архивах поэзии носит ярлык „мечты и грезы“ (или по новому варианту „лучи и грезы“, как называется книга Н. Шульговского), завален юный лирический порыв Наталии Грушко» (выделения в тексте сделаны Шульговским).
1570
Общество ревнителей художественного слова («Академия стиха», «Поэтическая Академия») возникло вокруг Иванова при журнале «Аполлон» в 1909 году. Подробнее о нем см.: Шруба М. Литературные объединения Москвы и Петербурга 1890–1917. М., 2004.
1571
В «Лучах и грезах» Шульговский использовал изобретенную им твердую строфу — «декаду» (так называются три стихотворения книги), состоящую из десяти стихов, объединенных рифмовкой abbaccdeed. В предисловии автор выражал надежду, что «эта форма заинтересует других поэтов и при дружной, общей работе будет приведена из стадии первоначальной намеченности к более совершенному и законченному виду».