От красного террора к мафиозному государству: спецслужбы России в борьбе за мировое господство

— Я вообще не была в подчинении у Надежды Константиновны и не спрашивала ее разрешений.

— Но ведь письмо Ленина («К вопросу о национальностях или об “автономизации”») было направлено против Сталина?

— Не только против него. Также и против Орджоникидзе и Дзержинского.

— Да, да, но главным был ­все-таки Сталин. И вы передаете ему. То есть заблаговременно вооружаете его. [...] Но хоть бы посоветовались с Марией Ильиничной.

— А Мария Ильинична вообще ничем не распоряжалась. Все предоставляла Надежде Константиновне. [...] Если бы Владимир Ильич был здоров, то он обязательно бы пригласил Сталина и поговорил бы с ним. А тут письмо заменило разговор.

— Почему же об этом ничего не сказано в дневнике дежурных секретарей? [...]

— Туда мы писали вовсе не то. [...]

— А почему, Лидия Александровна, в дневнике ничего не записано о том, что Владимир Ильич продиктовал последнюю часть «завещания», то есть ту часть, где говорил о Сталине?

— Это было секретно. Поэтому я и не занесла.

— Но и предыдущие части тоже были секретными. [...] Володичева рассказывает, что и «завещание» ему было известно. Она сама, кажется, передавала. И Сталин сказал: «Сожгите».

— Володичева — больной человек. Ничего этого не было, — и неожиданно нервно: — Уходите, уходите с вашими вопросами!171

Ленин активно диктовал в период с 23 декабря по 23 января, то есть ровно месяц. Затем в его работе наступил неожиданный и не случайный перерыв. 24 января он дал Фотиевой поручение «запросить у Дзержинского или Сталина материалы комиссии по грузинскому вопросу» и столкнулся с сильным противодействием и первого, и второго. Дзержинский кивал на Сталина, тот прятался за решение Политбюро. Ленин начал подозревать Фотиеву в двой­ной игре. Он сказал ей: «Прежде всего по нашему “конспиративному” делу: я знаю, что Вы меня обманываете». На ее заверения в противном Ленин ответил: «Я имею об этом свое мнение».

В четверг, 25 января, Ленин уточнил, получены ли материалы. Фотиева ответила, что Дзержинский приедет лишь в субботу. В субботу Дзержинский сказал, что материалы у Сталина. Фотиева послала письмо Сталину, но того не оказалось в Москве. 29 января Сталин позвонил и сообщил, что материалы без Политбюро дать не может; начал подозревать Фотиеву в двой­ной игре, спрашивал, не говорит ли она Ленину «­чего-нибудь лишнего, откуда он в курсе текущих дел?» Так, его статья «Как нам реорганизовать Рабкрин» (законченная 23 января и уже прочитанная Сталиным) «указывает, что ему известны некоторые обстоятельства».

Фотиева заверила, теперь уже Сталина, что лишнего она не говорит и не имеет «никаких оснований думать, что он в курсе дел».

30 января, узнав от Фотиевой об отказе Сталина выдать ему материалы комиссии Дзержинского, Ленин сказал, что будет настаивать на выдаче документов.

1 февраля Политбюро разрешило выдать материалы Фотиевой для Ленина, но при условии, что Фотиева оставляет их у себя для изучения и доклад Ленину на эту тему без разрешения Политбюро не делает. Иными словами, Политбюро материалы выдало, но доступа к ним у Ленина нет, так как они находятся у сталинской шпионки Фотиевой.

Фотиева при этом, видимо по указанию Сталина, тянет время и заявляет Ленину, что для изучения материалов ей понадобится четыре недели172. Хотя Фотиева всего лишь секретарша, передаточное звено.

Ленин планировал начать открытый бой. Но и Сталин не бездействовал. За несколько дней до трагикомедии с материалами по грузинскому вопросу, 27 января, Сталин от имени Политбюро и Оргбюро ЦК разослал во все губкомы РКП(б) закрытое письмо по поводу последних ленинских статей, подписанное членами Политбюро и Оргбюро: Андреевым, Бухариным, Дзержинским, Калининым, Каменевым, Куйбышевым, Молотовым, Рыковым, Сталиным, Томским и даже Троцким. Смысл письма заключался в том, что Ленин болен и уже не отвечает за свои слова.

Неизвестно, знал ли Ленин об этом письме, или же изоляция его, с одной стороны, и нежелание близких волновать — с другой, достигли такой степени, что о происках Сталина ему не сообщили. Однако не позднее 3 февраля Ленин из разговора с Фотиевой понимает, что с ним запрещено разговаривать, точнее — ­что-либо обсуждать:

Владимир Ильич вызывал в 7 ч. на несколько минут. Спросил, просмотрела ли материалы. Я ответила, что только с внешней стороны и что их оказалось не так много, как мы предполагали. Спросил, был ли этот вопрос в Политбюро. Я ответила, что не имею права об этом говорить. Спросил: «Вам запрещено говорить именно об этом?» — «Нет, вообще я не имею права говорить о текущих делах». — «Значит, это текущее дело?» Я поняла, что сделала оплошность. Повторила, что не имею права говорить. Сказал: «Я знаю об этом деле еще от Дзержинского, до моей болезни. Комиссия делала доклад в Политбюро?» — «Да, делала, Политбюро в общем утвердило ее решения, насколько я помню». Сказал: «Ну, я думаю, что Вы сделаете Вашу реляцию недели через три, и тогда я обращусь с письмом»173.

12 февраля против Ленина вводят очередные санкции по его изоляции, и у него случается новый приступ. Фотиева делает в «Дневнике» запись:

Владимиру Ильичу хуже. Сильная головная боль. Вызвал меня на несколько минут. По словам Марии Ильиничны, его расстроили врачи до такой степени, что у него дрожали губы. Ферстер накануне сказал, что ему категорически запрещены газеты, свидания и политическая информация. [...] У Владимира Ильича создалось впечатление, что не врачи дают указания Центральному комитету, а Центральный комитет дал инструкции врачам.

Так и было. Ферстер как раз считал, что Ленину вредны не работа, а запреты.

Подозрительный Ленин понимал, что его убивают, скорее всего, отравляют, категорически отказывался принимать лекарства и требовал освободить его от присутствия врачей, нанятых Сталиным и Дзержинским и укорачивавших ему жизнь. Ферстера Ленин не выносил уже до такой степени, что тот прятался от него в соседних комнатах, чтобы не попадаться ему на глаза.

14 февраля (через две недели после получения материалов из Политбюро) Фотиева записывает:

Владимир Ильич вызвал меня в первом часу. Голова не болит. Сказал, что он совершенно здоров. Что болезнь его нервная и такова, что иногда он совершенно бывает здоров, т.е. голова совершенно ясна, иногда же ему бывает хуже. Поэтому с его поручениями мы должны торопиться, т.к. он хочет непременно провести кое-что к съезду и надеется, что сможет. Если же мы затянем и тем загубим дело, то он будет очень и очень недоволен. [...] Говорил опять по трем пунктам своих поручений. Особенно подробно по тому, который его всех больше волнует, т.е. по грузинскому вопросу. Просил торопиться. Дал некоторые указания.

Эти указания также касались грузинского дела174.

Понятно, что в тот же день всю эту информацию доложили Сталину, и он предпринял против Ленина некие новые шаги, о которых мы не знаем. Очевидно, что в период с 15 февраля по 5 марта 1923 года Ленин был трудоспособен, так как 2 марта закончил статью «Лучше меньше, да лучше». Но записей с 15 февраля по 4 марта в «Дневнике дежурных секретарей» нет175.

Из лаконичной записи врача Кожевникова от 25 февраля мы узнаем, что Ленин работоспособен и чувствует себя хорошо: утром Ленин «читал и разговаривал о делах... Вечером читал и диктовал больше часа»176. (Что же он диктовал? Сколько страниц текста?)