От мира сего
Шрифт:
И, только сев у себя за стол, неожиданно вспомнил: Алевтина походила на знаменитую «Девочку с персиками» Серова, те же глаза, та же легкая, едва заметная улыбка, тот же персиковый, смугло-розовый румянец.
Он закурил, стоя возле окна, отгоняя табачный дым ладонью. Хороший человек Алевтина, надежно-хороший. Само собой, она простит старика, уже простила, да и куда деваться? Что с ним поделаешь?
Однажды доктор Вареников сказал о ком-то:
— Он его пожалел, а оказалось, не стоило.
— Почему не стоило? — спросили его.
— Потому что за добро ему
— А вот мы с Алевтиной не будем осторожничать, — громко произнес Вершилов. — Мы останемся такими, какие есть…
Тут же испуганно обернулся: не слышал ли кто-нибудь, как он разговаривает сам с собой вслух?
Но в кабинете, кроме него, никого не было, и он успокоенно закурил третью за это утро сигарету.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Бабушку медсестры Алевтины Князевой звали Алла Борисовна, на работе сослуживцы называли ее, само собой за глаза, Дориана, потому что она была поразительно моложава и красива, несмотря на свои годы.
Она была врач-кардиолог, заведовала медсанчастью крупного станкостроительного завода.
У нее было овальное, нежно очерченное лицо, упругие по-молодому щеки в зареве неяркого румянца, чуть приподнятые к вискам иссиня-серые глаза. Ямочка на подбородке, золотистые, всегда хорошо уложенные волосы схвачены на затылке крупной заколкой. И почти ни одной морщинки на выпуклом, открытом лбу.
Даже неправильные, слегка налезавшие друг на друга зубы придавали особую прелесть ее улыбке. Она не мазалась, не красила брови и ресницы, единственной, как она выражалась, уступкой возрасту был золотистый цвет волос.
— Я вся седая, — говорила, — а в молодости была блондинкой, и вот как-то захотелось продлить этот цвет…
Ей исполнилось шестьдесят лет, и она никогда не скрывала свой возраст.
— Мне шестьдесят, иными словами, седьмой десяток, ну и что с того?
И неподдельно восхищалась искренним удивлением, которое от нее не пытались утаить: в самом деле, ей можно было дать не больше сорока пяти, ну, сорока семи, но уж никак не шестьдесят.
Соседка по дому сказала ей как-то:
— Наверно, у вас жизнь была легкая, потому и выглядите такой…
Она ответила:
— Я была на фронте с сорок первого до самого последнего дня. А на фронте, как известно, год за три считается, не меньше, так что, если хотите, мне уже по этому счету чуть ли не на восьмой десяток перевалило. Правда, — добавила она, — у меня было счастье, самое настоящее: хороший муж, работа, которую я любила, и еще хороший сын тоже. Работа и сын остались, а мужа уже нет…
Еще в детстве Алевтина мечтала стать врачом, как бабушка.
Любимая игра ее была в доктора: нацепив на голову белую бабушкину докторскую шапочку, взяв в руки молоточек, она с серьезным видом выстукивала, выслушивала своих подружек и немедленно ставила диагноз:
— У вас воспаление легких… А у вас язва желудка, надо будет лечь в клинику… А у тебя
открытый перелом со смещением…Иные удивлялись: почему у девочки такое странное имя? Вроде бы устаревшее, совершенно немодное, даже и не очень удобное для произношения. Алевтина поясняла терпеливо: в ее имени отражены два имени, бабушки Аллы и дедушки Левона, по-русски Льва.
Незадолго до рождения внучки умер дед Левон. Бабушка сказала тогда:
— Пусть в ее имя войдут оба имени, мое и Левона.
— Как это может быть? — удивилась невестка.
— Что-нибудь придумаю, — ответила бабушка. И придумала.
Девочку назвали Алевтиной, позднее, в детском саду и в школе, ее все звали Алей, но дома только полностью, без сокращений — Алевтина.
Жили они все вместе: отец, мать, дочка и бабушка.
Отец Алевтины в юности хотел, подобно бабушке, стать врачом. Бабушка первая воспротивилась:
— Ты — хороший парень, но нетерпеливый. А врач должен прежде всего обладать большой выдержкой, если хочешь, даже ангельской, вот так-то!
Он и в самом деле был хороший парень, с покладистым характером, с чувством юмора, помогавшим переносить некоторые личные неудачи.
Он не нравился девушкам, потому что был чересчур маленького роста, довольно невзрачный. Спорить с бабушкой не стал, в их семье не принято было возражать бабушке, и потому поступил в МВТУ, решив стать инженером.
— Дело, — одобрила бабушка, — это по тебе.
Прошло года два с половиной, и однажды он привел в дом девушку, маленькую, чуть ниже его ростом, беленькую, с виду не очень красивую, однако она понравилась родителям неподдельной искренностью и открытостью, которые ощущались во всем ее существе, врожденной, непоказной мягкостью.
Сын, привыкший всегда и во всем советоваться с родителями, сказал на этот раз утвердительно:
— Мы решили пожениться. Мы любим друг друга.
— Хорошо, — сразу же согласился отец, мать помедлила немного:
— Пусть будет так, но жить будем вместе. Так и скажи своей избраннице.
Свадьбу справили богатую, невеста была круглая сирота, воспитывалась в детском доме, с ее стороны не было ни единого родича, одни подруги да соседи по общежитию, зато со стороны жениха наехало полным-полно родни из Еревана — и чего-чего только они не привезли с собой! Мясо молодого барашка для шашлыка, кур для сациви, гранаты, виноград, дыни. Двоюродная тетка отца тетя Ануш, самая старейшая из гостей, ей шел уже восемьдесят третий год, привезла огромную кастрюлю с долмой.
— Что же это за свадьба без долмы? — громогласно спросила тетя Ануш. — Неужели я зря старалась?
— Что вы, тетя, — сказал жених, — конечно, не зря!
— Тогда ешьте все, — приказала тетя Ануш, — чтобы тарелки сверкали, как алмазы!
И тарелки сверкали, словно алмазы, и гости, как это обычно водится на всех свадьбах, дружно кричали «горько», и невеста в белом крепдешиновом платье с серебряной цепочкой на шее, оживленная и разрумянившаяся, казалась почти хорошенькой, но, само собой, даже несмотря на разницу лет, она намного уступала матери жениха.