От мира сего

Он знал, все то, что говорили обе женщины о Вареникове, чистая правда. Но как начать разговор с ним? И будет ли Вареников слушать его? Может статься, оборвет на первом же слове: дескать, какое ты имеешь право упрекать меня? Это все наговор, пустая сплетня, ровным счетом ничего не значащая, полная ерунда. Как возразить ему? Чем убедить?

Мысли Вершилова прервал телефонный звонок. Звонила Лера, жена.

— До сих пор еще торчишь в своем заведении? Сколько так можно? Неужели нельзя хотя бы на минутку вспомнить, что у тебя семья?

Тонкий, пронзительный голос Леры, казалось, колол самое ухо, Вершилов даже трубку слегка отодвинул в сторону, а Лера между тем продолжала:

— Надеюсь, ты все-таки не забыл, что я тебя просила купить молока, хлеба, сметаны? И еще просила, если не забыл, попросить у Зои Ярославны талон на заказ, она тебе не откажет, скажешь, что у меня день рождения или у Тузика — или еще что-нибудь в этом роде…

— Сейчас пойду домой, по дороге все куплю… — ответил Вершилов.

— Сперва попроси у Зои Ярославны талон, — перебила его Лера.

— Она же недавно давала нам талон…

Невозможно было прорваться сквозь поток ее слов, Вершилов уже и не пытался вставить хотя бы слово, положив на стол трубку, терпеливо пережидал, когда Лера наконец устанет.

— Непременно спроси у Зои Ярославны талон, в конце концов, ты — заведующий отделением и никогда ничем не пользуешься, не стараешься хотя бы как-нибудь подчеркнуть свое положение. Нельзя же быть таким вот молчуном и скромнягой, заруби себе на носу — нельзя! Иначе — поверят, что ты именно такой, и заклюют, да-да, так и знай, заклюют!

Лера давно уже бросила трубку, но голос ее, пронзительно-звонкий, как бы продолжал еще звучать в тесной комнате.

«Да, я молчун и скромняга, — подумал Вершилов, все еще сидя за своим столом. — Что же делать, если таким уродился? Вон даже и отвечать как следует не умею и, например, к Володьке не знаю, как подступиться, хотя бы — как начать разговор с ним?»

Вновь зазвонил телефон, Вершилов уже с некоторой опаской снял трубку, но никто ему не ответил. Наверное, Лера проверяла, ушел он уже или еще сидит в своем кабинете. Это была ее манера — проверять на каждом шагу.

«Мой девиз, — нередко говорила она. — Не доверять никому, даже, если хотите, самой себе, так-то!»

Вершилов познакомился с Лерой почти четверть века тому назад, на какой-то вечеринке.

Встретились они у некоей, решительно незнакомой девицы, обладавшей крайне изысканным именем — Розита.

Привел его к Розите приятель, один из тех бесчисленных дружков-товарищей, которые в ту пору возникали словно грибы после дождя и так же мгновенно бесследно исчезали.

Приятеля звали Гера, он сулил ему бездну невероятных наслаждений в этом прекрасном доме.

Гера так и сказал: «В этом прекрасном доме». Слова его внушали надежду, и Вершилов, обычно не очень охотно ходивший к незнакомым людям в гости, на этот раз согласился пойти.

— Виктор, поверь, — продолжал обольщать его Гера. — Поверь, не пожалеешь!

Он называл его на французский манер «Виктор» с ударением на «о». Вершилова это смешило, но он не противился. Виктор так Виктор, не все ли равно?

Дом был развалюха в два этажа, правда в чудесном районе, на Малой Бронной, наискосок от Патриарших прудов.

Розита жила в коммунальной квартире, видимо густо населенной, в коридор выходило множество дверей, кругом тесно стояли сундуки, кофры, чемоданы без ручек, на стенах висели велосипеды.

Комната Розиты была в дальнем конце коридора, маленькая, продолговатая, с узким, подслеповатым окном.

Над столом непременный в те годы оранжевый шелковый абажур с висюльками, на столе древний патефон с прорванной обивкой, его надо было заводить долго и упорно, а он все не желал слушаться и поначалу хрипел с надрывом, потом, однако, начинал исправно работать, и тогда маленькая комната оглашалась звуками «Лунной рапсодии» и «Утомленного солнца».

Кроме Розиты были еще две ее подруги, Вершилову приглянулась темноглазая, розовощекая крепышка, одетая в полосатую майку со шнуровкой на груди.

Но крепышку подхватил Гера, и Вершилову не оставалось ничего другого, как пригласить другую девицу, сидевшую с нею рядом.

На первый взгляд, она была непривлекательна, очень худая, белокурая, бледная, с едва намеченными бровями и длинными, но тоже светлыми, а потому невидными ресницами.

«Бесцветна, — определил Вершилов про себя. — Но танцует хорошо».

Она и в самом деле танцевала отлично, слушаясь каждого его движения, и была такая легкая, почти невесомая.

Он спросил:

— Простите, как вас зовут?

— Прощаю, — ответила она, — Валерия.

Танцуя, он разглядел ее: вовсе она не была дурнушкой, даже скорее миловидной, особенно когда улыбалась, блестя очень белыми зубами, щеки ее розовели от улыбки, глаза начинали сиять, но она была совсем не в его вкусе. Ему нравились веселые, румяные, уверенные в себе, вот такие, вроде той, что умыкнул Гера.

Розита тоже не нравилась ему: костистая, угловатое, лошадиное лицо, густо напудренное, на щеках румяна, бесформенный рот щедро намазан жирной малиновой помадой.

Розита прилежно меняла пластинки, заводила патефон и курила, мечтательно глядя в пространство, время от времени картинно стряхивала пепел на пол, делая вид, что ее ничто не интересует. Розите не достался партнер для танцев, но она была хозяйка, понимала, что следует помнить о долге гостеприимства.

Расходились поздно, чуть ли не во втором часу ночи. Валерия спросила:

— Где вы живете?

— Где бы ни жил, — ответил Виктор, — я провожу вас.

Она честно предупредила:

— Я живу в Черкизове.

— В Черкизове? — переспросил он. Мысленно ужаснулся. Черкизово от Варсонофьевского переулка, где он жил, невероятно далеко.

Надо думать, прошастаешь всю ночь напролет с этими проводами. Но что же делать? Не оставлять же девушку одну брести по ночной Москве!

— Я провожу вас, — повторил он.

Она благодарно пожала его руку.

Шли пешком через весь город, мимо площади трех вокзалов, мимо Сокольнического парка.