От мужского лица (сборник)

— Угу.

Судя по всему, выбора у меня не было.

— Иваныч, у нас с тобой три пути: шахматы, бильярд или смотреть, как Санькины бойцы устраняют выявленные недостатки. Что выбираешь?

— Да в шахматы я как-то слабенько…

— Всё ясно. Значит, так: лёгкий завтрак, одна сигарета с кофе, другая с пивом для настроения — и за работу.

— За какую? — не понял он.

— Тянуть время, дорогой мой Виктор Иванович. Без ущерба для психики — это одна из самых трудных задач современного человека. Так что бильярд так бильярд.

— Ну, ты скажешь! — он немного повеселел. Всё было готово, и мы сели завтракать.

Наши истинные намерения обладают парочкой блестящих, я уверен, свойств. В отличие от намерений обыкновенных — когда мы что-то планируем, собираемся сделать или просто мечтаем. Истинное намерение никогда не имеет цели. И всё же тут же рождает план реализации. Странно, да? Но это только на первый взгляд. Мудрые люди говорят, что тайна эффективности состоит не в том, чтобы делать определённые вещи. А в том, чтобы не делать определённых вещей. Но для этого, согласитесь, тоже требуется план. Но не тот, что хотелось бы обсудить с собственным подсознанием или с соседом. У плана истинного намерения не существует отдельных пунктов — он монолитен. И всё же ясность бывает столь предельной, что может быть представлена алгоритмом. Время не играет роли. Опасности усомниться в плане нет, ведь он принимается как должное, не являясь альтернативой, но лишь выражением сущности, если не вещей вообще, то свойств твоей натуры наверняка. План — это безупречное стечение действий и обстоятельств. План — это когда ты замечаешь, что судьба подмигнула тебе. Смысл происходящих внутри плана вещей скрыт его тонкой организацией и даётся лишь в ощущениях, и ты просто двигаешься, ведомый их ароматами. Нельзя сказать, что ты являешься частью плана. Нельзя также сказать, что это твой план. Всегда не данное нам в словах нечто концентрируется в точке, создаёт и растворяется без следа, оставляя тебя и план, без сомнения, неразрывно связанными.

А пока мы играем партию за партией, Виктор Иванович пытается рассказывать о себе. В основном — это история географии его денег. История мании трудоголика. Сам Виктор Иванович всплывает на поверхность только при упоминании о дочери. И хотя я не обладаю непосредственным опытом отцовства, так как всегда жил один, сделав лишь пару раз исключения, впрочем, неудачные, — понять метания отца, ограничившего себя рождением единственного чада, могу. Поэтому Восток мне всегда был ближе — чем больше детей в семье, тем больше гарантия, что кто-то из них «выбьется в люди», удовлетворив тем самым все сокровенные чаяния родни. Такова, к сожалению, психология родителей: сделанная ставка должна сыграть. У кого — в адекватной благодарности за их любовь и заботу, у кого — в социальном статусе, росте благосостояния… У кого в чём. Здесь есть лишь одна заминка. Если ребёнок достаточно умён, то переигрывает родителей в этой игре. Значит, она умная. Кто? Дочь Виктора Ивановича, разумеется. Ах, вот оно что… Не сбивай! Да… Как уже сказал, я живу и предпочитаю жить один. Но я не говорил, что меня не привлекают женщины. Привлекают. Как это можно, чтоб не привлекали?! Существа с других планет привлекают нас, жаждущих познания двуножек, по определению.

Где-то в начале четвёртого через открытое мансардное окно мы услышали звук приминаемой покрышками щебёнки. На временно отсыпанную стоянку на участке Виктора Ивановича, рядом с его статусно-пузатым «Шевроле», припарковался голубой «Гольф», и из него вышли две женщины.

— Пойду встречу, — бросил Иваныч уже с лестницы.

— Давай. Сейчас спущусь. — Я закурил, подождал, пока он замаячит на улице, и не спеша двинулся следом.

Когда я подходил к машинам, Санькины бойцы уже торопливо семенили к дому, нагруженные кульками и сумками, вслед за ними двигалось всё семейство.

— Добрый день.

— Здравствуйте, — супруга вопросительно взглянула на Виктора Ивановича. Всё банально до тошноты. Кто-то, наверное, придумал измерять надменность и лукавство в градусах, отсюда и пошло выражение «обжечься».

— Добрый! — Девушка лет тридцати, крохотная, как фарфоровая статуэтка, смотрела прямо мне в глаза.

— Меня зовут Андрей, я ваш сосед, — представился я, махнув рукой в сторону своего дома.

— Любовь Петровна.

— Маргарита. Можно Рита, — протянутая рука, лёгкое соприкосновение пальцев.

— Виктор Иванович, наверное, ещё не успел вам сказать, — начал я, упреждая неловкие оправдания вечно виноватого главы семейства. — Тут по моей вине у вас в доме случилась небольшая авария, к вечеру обещали всё исправить. Ну а я — как провинившийся — приглашаю всех к себе. С собой можно ничего не брать. Обязуюсь накормить вас вкусным ужином. Кстати, совсем не буду возражать, если женщины мне немного помогут. А когда в вашем доме воцарится порядок, вы сможете избавиться от моего назойливого гостеприимства.

Маргарита внимательно смотрела на меня несколько секунд.

— По-моему, неплохая мысль! — Она глянула на небо, потом опять на меня. — Если не вдаваться в подробности. — И добавила, обращаясь к родителям: — Пойдёмте. По крайней мере, вечером на планете скучно будет не нам одним.

Виктор Иванович явно не успевал с реакцией, зато Любовь Петровна, вышколенная целой эпохой мохеровых беретиков, реагировала моментально:

— Нет. Всё это крайне неудобно, и вообще, мы хотели бы побыть…

— Мама! — Тембр этого голоса заставил меня усомниться, является ли всё происходящее результатом работы моего намерения, или из неизвестного пункта «В» навстречу мне вышел другой паровоз?

— Что?

— Мама. — Волны стали потише. — Нет ничего неудобного в том, что человек сам предлагает, чем бы он ни руководствовался. — (Браво!) — А что мы будем делать дома — все знают. Расползёмся по углам после ужина и станем мусолить ностальгические чувства пятнадцатилетней давности, да поможет мне бог! Извините. — Последнее — это уже ко мне. И извинялась она, конечно, не за резкость, а за столь непримиримую откровенность игры, которую все, кроме меня, принимали всерьёз. Настолько всерьёз, что в Викторе Ивановиче проснулся талант подыгрывать чужим намерениям.

— Ну ладно, Люб. Мы ж с Андрюхой друзья, всё нормально. Я и сам хотел вам предложить, думал, вот сейчас разгрузимся…

— А что дома-то, я не пойму?… — остаточный эффект. Победа за сильнейшими.

— Лучше вам этого не знать, Любовь… э-э… Петровна, — я посмотрел на Риту.

План — великая вещь.

Она приехала недели через две. Одна. Иваныча дома не было — пропадал где-то уже три дня. Не думаю, чтобы она не знала этого.

Собак у меня нет. Ни дом, ни калитка никогда не запираются. Так что она просто вошла. Я был на втором этаже и пытался работать.

— Кто-нибудь встретит усталого путника?

— Конечно, — ответил я, не поднимая глаз от калькулятора, на котором подбивал сумму.

— Ждал?

— Разумеется.

— Что, даже сомнений не было?

— Не было.

— Да-а… — Рита поставила на пол небольшую сумку и подошла ближе к столу. — Ты всегда такой?

— Нет. Я гораздо хуже, — я поднял голову и посмотрел на неё. — Можешь ничего не говорить.

— А я и не собиралась ничего говорить.

Маленькая, хрупкая, бесстрашная. И напряжена, и расслаблена одновременно. Такими бывают только кошки. Я обошёл стол и встал у неё за спиной.

— Пальто?

Одежда скользнула на пол. Я и не пытался поймать. Когда бог создавал время, он создал его достаточно…

Не умей мы говорить, как, например, собаки, — всё могло бы быть иначе

Угасло сердце, тихо тлея,

Сквозь патину золы без сил.

Неправда — полюбить труднее,

Чем разлюбить, когда любил [3] .

1

3

Парафраз-антитеза на известную сентенцию Ларошфуко: «Легче полюбить, когда никого не любишь, чем разлюбить, уже полюбив».