От неолита до Главлита

ПОСЛЕ ВЕЛИКИХ РЕФОРМ

По воцарении Александра II общество снова вздохнуло с облегчением: началась подготовка крестьянской реформы. Журналистике наконец дозволено было касаться политических вопросов, цензура стала либеральней, хотя и по-прежнему непредсказуемой. 6 апреля 1865 года вышел высочайший именной указ «о даровании некоторых облегчений и удобств отечественной печати»; тогда же появились временные правила о цензуре и печати, которые тем не менее просуществовали сорок лет — до 1905 года. По ним впервые освобождалась от предварительной цензуры некоторая часть печатной продукции в зависимости от её, так сказать, физического веса: оригинальные сочинения объёмом свыше десяти печатных листов и переводные свыше двадцати, а также «толстые» литературные журналы. Запрещение и изъятие книг впервые можно было произвести лишь по решению суда. Однако после ряда оправдательных приговоров правительство взяло обратно эту уступку: с 1872 года судьба «вредных сочинений» решалась «Комитетом 4-х министров». Что же до журналов, освобождённых от предварительной цензуры, — их судьба зависела от «правила трёх предостережений»: получив их в течение года, журнал закрывался навсегда (так погибли «Современник», «Отечественные записки» и ряд других ежемесячников). Объявленная — как всегда, сверху — «гласность» (тогда это знакомое нам словечко было в большой моде) всё же позволила деятелям радикальной и либеральной печати весьма остро, хотя и с оглядкой, критиковать существующие порядки. Как писал М. Е. Салтыков-Щедрин, «гласность в настоящее время составляет ту милую болячку сердца, о которой все говорят дрожащим от волнения голосом, но вместе с тем заметно перекосивши рыло в сторону».

Были тогда свои приливы и отливы, как, например, ужесточение действий цензуры в «эпоху безвременья» восьмидесятых годов. Но, во всяком случае, литераторам позволено было критиковать и даже высмеивать саму цензуру и цензоров. Публикуемые далее стихотворения, эпиграммы и пародии увидели всё-таки свет при жизни авторов.

Н. А. Некрасов О погоде

Часть первая

(Отрывок)

— Ну, а много видал сочинителей? «День считай — не дойдёшь до конца, Чай, и счёт потерял в литераторах! Коих помню — пожалуй, скажу. При царице, при трёх императорах К ним ходил… при четвёртом хожу: Знал Булгарина, Греча, Сенковского, У Воейкова долго служил, В Шепелёвском [26] сыпал у Жуковского И у Пушкина в Царском гостил. Походил я к Василью Андреичу [27] , Да гроша от него не видал, Не чета Александру Сергеичу — Тот частенько на водку давал. Да зато попрекал всё цензурою: Если красные встретит кресты [28] , Так и пустит в тебя корректурою: Убирайся, мол, ты! Глядя, как человек убивается, Раз я молвил: сойдёт-де и так! — Это кровь, говорит, проливается, — Кровь моя — ты дурак!..»

26

Дворец, где так долго жил Жуковский. (прим. Некрасова).

27

В. А. Жуковскому.

28

Места, не разрешённые к печати, зачёркивались цензором красными чернилами крест-накрест.

1859

Диалог с рассыльным Минаем, разносившим корректуры писателям и редакциям журналов на протяжении десятков лет. Он же изображён в стихотворении Некрасова «Рассыльный», начинающем цикл «Песни о свободном слове».

Н. А. Некрасов Газетная

(Отрывок)

А другой? среди праздных местечек, Под огромным газетным листом, Видишь, тощий сидит человечек С озабоченным, бледным лицом, Весь исполнен тревогою страстной, По движеньям похож на лису, Стар и глух; и в руках его красный Карандаш и очки на носу. В оны годы служил он в цензуре И доныне привычку сберёг Всё, что прежде черкал в корректуре, Отмечать: выправляет он слог, С мысли автора краски стирает. Вот он тихо промолвил: «шалишь!» Глаз его под очками играет, Как у кошки, заметившей мышь; Карандаш за привычное дело Принялся… «А позвольте узнать ( Он болтун — говорите с ним смело), Что изволили вы отыскать?» — Ужасаюсь, читая журналы! Где я? где? Цепенеет мой ум! Что ни строчка — скандалы, скандалы! Вот взгляните — мой собственный кум Обличён! Моралист-проповедник, Цыц!.. Умолкни, журнальная тварь!.. Он действительный статский советник, Этот чин даровал ему царь! Мало им, что они Маколея И Гизота в печать провели, Кровопийцу Прудона, злодея Тьера [29] выше небес вознесли, К государственной росписи смеют Прикасаться нечистой рукой! Будет время — пожнут, что посеют! (Старец грозно качнул головой). А свобода, а земство, а гласность! (Крикнул он и очки уронил): Вот где бедствие! вот где опасность Государству… Не так я служил! О чинах, о свободе, о взятках Я словечка в печать не пускал. К сожаленью, при новых порядках, Председатель отставку мне дал; На начальство роптать не дерзаю (Не умею — и этим горжусь), Но убей меня, если я знаю, Отчего я теперь не гожусь? Служба всю мою жизнь поглощала, Иногда до того я вникал, Что во сне благодать осеняла, И, вскочив, — я черкал и черкал! К сочинению ключ понемногу, К тайной цели его подберёшь, Сходишь в церковь, помолишься Богу, И опять троекратно прочтёшь: Взвешен, пойман на каждом словечке, Сочинитель дрожал предо мной, — Повертится, как муха на свечке, И уйдёт тихомолком домой. Рад-радёхонек: если тетрадку Я, похерив, ему возвращу, А то, если б пустить по порядку… Но всего говорить не хочу! Занимаясь семь лет этим дельцем, Не напрасно я брал свой оклад (Тут сравнил он себя с земледельцем, Рвущим сорные травы из гряд). Например, Вальтер Скотт или Купер — Их на веру иной пропускал, Но и в них открывал я канупер [30] (Так он вредную мысль называл). Но зато, если дельны и строги Мысли — кто их в печать проводил? Я вам мысль, что «большие налоги Любит русский народ», пропустил, Я статью отстоял в комитете, Что реформы раненько вводить, Что крестьяне — опасные дети, Что их грамоте рано учить! Кто, чтоб нам микроскопы купили, С представленьем к министру вошёл? А то раз цензора пропустили, Вместо северный, скверный орёл! Только буква… Шутите вы буквой! Автор прав, чего цензор смотрел? Освежившись холодною клюквой, Он прибавил: — А что я терпел! Не один оскорблённый писатель Письма бранные мне посылал И грозился… (да шутишь, приятель! Меры я надлежащие брал). Мне мерещились авторов тени, Третьей ночью ещё Фейербах Мне приснился — был рот его в пене, Он держал свою шляпу в зубах, А в руке суковатую палку… Мне одна романистка чуть-чуть В маскараде… но бабу-нахалку Удержали… да, труден наш путь! Ни родства, ни знакомства, ни дружбы Совесть цензора знать не должна, Долг, во-первых, — обязанность службы! Во-вторых, сударь: дети, жена! И притом я себя так прославил, Что свихнись я — другой бы навряд Место новое мне предоставил, Зависть — общий порок, говорят! Тут взглянул мне в лицо старичина: Ужас, что ли, на нём он прочёл, Я не знаю, какая причина, Только речь он помягче повёл: — Так храня целомудрие прессы, Не всегда был, однако, я строг. Если б знали вы, как интересы Я писателей бедных берёг! Да! меня не коснутся упрёки, Что я платы за труд их лишал. Оставлял я страницы и строки, Только вредную мысль исключал. Если ты написал: «равнодушно Губернатора встретил народ», Исключу я три буквы: «ра — душно» Выйдет… что же? три буквы не счёт! Если скажешь: «в дворянских именьях Нищета ежегодно растёт», — «Речь идёт о сардинских владеньях» — Поясню — и статейка пройдёт! Точно так: если страстную Лизу Соблазнит русокудрый Иван, Переносится действие в Пизу — И спасён многотомный роман! Незаметные эти поправки Так изменят и мысли, и слог, Что потом не подточишь булавки! Да, я авторов много берёг! Сам я в бедности тяжкой родился, Сам имею детей, я не зверь! Дети! дети! (старик омрачился). Воздух, что ли, такой уж теперь — Утешения в собственном сыне Не имею… Кто б мог ожидать? Никакого почтенья к святыне! Спорю, спорю! не раз и ругать Принимался, а втайне-то плачешь. Я однажды ему пригрозил: «Что ты бесишься? что ты чудачишь? В нигилисты ты, что ли, вступил?» — Нигилист — это глупое слово, — Говорит, — но когда ты под ним Разумел человека прямого, Кто не любит живиться чужим, Кто работает, истины ищет, Не без пользы старается жить, Прямо в нос негодяя освищет, А при случае рад и побить, — Так пожалуй — зови нигилистом, Отчего и не так! — Каково? Что прикажете с этим артистом? Я в студенты хотел бы его, Чтобы чин получил… но едва ли… — Что чины? — говорит, — ерунда! Там таких дураков насажали, Что их слушать не стоит труда, Там я даром убью только время. — И прибавил ещё сгоряча (Каково современное племя?): Там мне скажут: ты сын палача! — Тут невольно я голос возвысил: «Стой, глупец! — я ему закричал, — Я на службе себя не унизил, Добросовестно долг исполнял!» — Добросовестность милое слово, — Возразил он, — но с нею подчас… — «Что, мой друг? говори — это ново!» Сильный спор завязался у нас; Всю нелепость свою понемногу Обнаружил он ясно тогда; Между прочим, сказал: «Слава Богу, Что чиновник у нас не всегда Добросовестен»… — Вот как!.. За что же Возрождается в сыне моём, Что всю жизнь истреблял я? о Боже!.. Старец скорбно поникнул челом. «Хорошо ли, служа, корректуры Вы скрывали от ваших детей? — Я с участьем сказал: — без цензуры Начитался он, видно, статей?» И! как можно!.. — Тут нас перервали. Старец снова газету берёт…

29

Томас Маколей (1800–1859) — английский историк, либеральный политический деятель; Франсуа Гизо (1787–1874) — французский политик, консерватор; Пьер Прудон (1809–1865) — французский анархист; Адольф Тьер (1797–1877) — французский государственный деятель, историк, пользовавшийся репутацией чуть ли не революционера, что не помешало ему позднее, в 1871 году, стоя во главе правительства, с исключительной жестокостью разгромить Парижскую коммуну.

30

Канупер — ядовитое растение.

1865

Действие происходит в читальне Английского клуба. Некрасов воспользовался правилами 6 апреля 1865 года, освободившими его журнал от предварительной цензуры, и тотчас же опубликовал в нём острую сатиру на цензора. Вскоре «Современник» получил официальное предостережение: он будет закрыт, если не изменит своего направления. Одним из поводов и стала публикация стихотворения «Газетная», хотя и напечатанного с некоторыми изъятиями. В докладе цензора о 8-й и 9-й книжках журнала за 1865 год говорилось, что в стихотворении «Газетная» «изображено в оскорбительном виде существующее и, следовательно, сохраняемое силою закона звание цензора» [31] . В апреле 1866 года «Современник» был закрыт навсегда.

31

Некрасов Н. А. Полное собрание сочинений и писем. Т. 2. Л., 1981. С. 410.

В полном виде «Газетную» удалось опубликовать только в 1873 году, когда вышел сборник «Стихотворений» Некрасова, — потому, быть может, что публикацию стихотворения предваряет ироническое предисловие: «Само собой разумеется, лицо цензора, представленное в этой сатире, — вымышленное и, так сказать, исключительное в ряду тех почтенных личностей, которые, к счастью русской литературы, постоянно составляли большинство в ведомстве, державшем до 1865 года в своих руках судьбы всей русской прессы».

Н. А. Некрасов Из «Песен о свободном слове»

IV

Литераторы Три друга обнялись при встрече, Входя в какой-то магазин. «Теперь пойдут иные речи!» — Заметил весело один. — Теперь нас ждут простор и слава! — Другой восторженно сказал, А третий посмотрел лукаво И головою покачал!

Впервые цикл «Песни о свободном слове», название которого несло явно ироническую коннотацию, был напечатан в «Современнике» в 1866 году. Две последние строчки стихотворения, как указывает в примечании сам Некрасов, взяты из поэмы «Валерик» Лермонтова:

Чеченец посмотрел лукаво И головою покачал…

Поэт иронизирует по поводу эйфории, которая царила в либеральных кругах в связи с выходом в 1865 году новых правил о печати и цензуре.

В. С. Курочкин Природа, вино и любовь (Из былых времён)

Трагедия в трёх действиях, без соблюдения трёх единств, так как происходит в разное время, в разных комнатах и под влиянием различных страстей и побуждений.

ЛИЦА:

Поэт, Редактор, Цензор.

Действие 1. Природа

Комната Поэта.

Поэт

(пишет и читает)

Пришла весна. Увы! Любовь Не манит в тихие дубравы. Нет! негодующая кровь Зовёт меня на бой кровавый!

Кабинет Редактора.

Редактор

(поправляет написанное Поэтом и читает)

Пришла весна. Опять любовь Раскрыла тысячу объятий, И я бы, кажется, готов Расцеловать всех меньших братий.

Кабинет Цензора.

Цензор

(поправляет написанное Поэтом и поправленное Редактором и читает)

Пришла весна. Но не любовь Меня влечёт под сень дубравы, Не плоть, а дух! Я вижу вновь Творца во всём величьи славы.

(Подписывает: «Одобрено цензурою».)

Действие 2. Вино

Поэт

Люблю вино. В нём не топлю, Подобно слабеньким натурам, Скорбь гражданина — а коплю Вражду к проклятым самодурам!

Редактор

(поправляет)

Люблю вино. Я в нём топлю Свои гражданские стремленья, И видит Бог, как я терплю И как тяжёл мой крест терпенья!

Цензор

(поправляет)

Люблю вино. Но как люблю? Как сладкий мёд, как скромный танец, Пью рюмку в день и не терплю Косматых нигилистов-пьяниц.

(Подписывает.)

Действие 3. Любовь.

Поэт

Люблю тебя. Любовь одна Даёт мне бодрость, дух и силу, Чтоб, чашу зла испив до дна, Непобеждённым лечь в могилу.

Редактор

(поправляет)

Люблю тебя. Любовь к тебе Ведёт так сладко до могилы В неравной роковой борьбе Мои погубленные силы.