От неолита до Главлита

Этот приказ, помимо напыщенно-декламационой лексики, замечателен тем, что это был первый (и последний!) случай в советской цензурной практике, когда контролёры печати получили от официальных властей выговор за превышение порога бдительности. В дальнейшем, руководствуясь безошибочным принципом: «Лучше перебдеть, чем недобдеть», они, должно быть, получали одни лишь благодарности…

«ОТНОСИТЕЛЬНО ВЕГЕТАРИАНСКАЯ ЭПОХА»

Так называла двадцатые годы Анна Ахматова. Впрочем, всё зависит от точки отсчёта: они кажутся таковыми в сравнении с пришедшими им на смену годами небывалого тотального террора. В годы нэпа допущены были частные и кооперативные издательства, началось некоторое оживление в книжном деле. И как ответ на него — создание универсального механизма предварительной и карательной цензуры, дабы не упускать идеологических рычагов воздействия на умы и сердца строителей нового мира. 6 июня 1922 года было создано Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит РСФСР), которому суждено было просуществовать семьдесят лет.

Из «Постановления о создании Главлита»:

«В целях объединения всех видов цензуры печатных произведений учреждается Главное управление по делам литературы и издательств при Наркомпросе и его местные органы при губернских отделах народного образования. На Главлит и его местные органы возлагается: а) предварительный просмотр всех предназначенных к опубликованию произведений, нот, карт и т. д.; б) составление списков произведений, запрещённых к опубликованию.

Главлит воспрещает издание и распространение произведений: а) содержащих агитацию против Советской Власти; б) разглашающих военные тайны Республики; в) возбуждающих общественное мнение; г) возбуждающих национальный и религиозный фанатизм; д) носящих порнографический характер.

Надзор за типографиями, борьба с подпольными изданиями и их распространением, борьба с привозом из-за границы не разрешённой к обращению литературы.

Заведующие типографиями под страхом судебной ответственности обязаны неуклонно следить за тем, чтобы печатаемые в их типографиях произведения имели разрешительную визу Главлита» [57] .

57

ЦГАЛИ СПб. Ф. 31. Оп. 2. Д. 2. Л. 17–18.

Это положение было опубликовано в открытой печати, но гораздо большее значение имели многочисленные секретные циркуляры, расшифровывающие и уточняющие смысл его статей. Агитпропом ЦК была разработана, в частности, секретная инструкция «О мерах воздействия на книжный рынок», которая легла в основу деятельности Главлита:

«А) Главлит в области художественной литературы, по вопросам искусства, театра и музыки ликвидирует литературу, направленную против советского строительства; б) литературу по вопросам философии и социологии ярко идеалистического направления не разрешать; в) литературу по естествознанию явно не материалистического направления не разрешать; г) из детской и юношеской литературы разрешать к изданию лишь литературу, способствующую коммунистическому воспитанию; д) из религиозной литературы разрешать к печати лишь литературу богослужебного характера» [58] .

58

АРАН.Ф.597. Оп.3 Д.10 Л.16

Крайне интересен § 4 приложения к протоколу заседания Политбюро ЦК от 6 мая 1923 года, в котором отмечалось, что «цензура наша должна иметь педагогический уклон», нужно «работать с авторами», особенно с теми, которые «явно развиваются в революционном направлении»; рекомендовалось не запрещать произведения таких авторов безоговорочно, а «предварительно свести автора с товарищем, который действительно сможет разъяснить ему реакционные элементы его произведения» [59] .

59

ЦГАЛИ СПб. Ф. 31. Оп. 3. Д. 1. Л. 17.

Джордж Оруэлл в речи «Литература и тоталитаризм», произнесённой в 1941 году, не зная, естественно, этого документа, очень точно и выразительно сформулировал суть нового подхода к литературе: «Тоталитаризм посягнул на свободу мысли так, как никогда прежде не могли и вообразить. Важно отдавать себе отчёт в том, что контроль над мыслью преследует цели не только запретительные, но и конструктивные. Не просто возбраняется выражать — даже допускать определённые мысли, но диктуется, что именно надлежит думать. (…) Тоталитарное государство старается контролировать мысли и чувства своих подданных, по меньшей мере, столь же действенно, как контролирует их поступки» [60] .

60

Оруэлл Д. Эссе. Статьи. Рецензии. Пермь, 1992. С. 151.

Во главе Главлита был поставлен заслуженный старый большевик, ортодоксальный марксистский критик П. И. Лебедев-Полянский, который руководил им первые десять лет (до 1932 года). Он ревностно исполнял свой долг; затем перешёл на спокойную «академическую» работу, был даже директором Института русской литературы, а за два года до смерти (в 1946 году) — очевидно, по совокупности заслуг перед отечественной словесностью — был сделан полным академиком от литературы.

Секретные бюллетени Главлита

Такие бюллетени, содержавшие важнейшие решения цензурного ведомства, ежемесячно рассылались «для сведения» членам Политбюро и органам тайной политической полиции. Такой порядок был заведён с самого начала. Приведём некоторые выдержки из первого из них — за март 1923 года [61] . Напечатан он на машинке в двенадцати экземплярах и имеет гриф «Совершенно секретно» с такой пометой; «Настоящий бюллетень разослан следующим товарищам: 1. Тов. Ленину. 2. Тов. Троцкому. 3. Тов. Сталину…» и т. д. Наибольшее внимание отведено в нём литературе и печати русской эмиграции, тогда ещё проникавшей в Россию (с 1927 года доступ каких бы то ни было русских зарубежных изданий был прекращён). Вот некоторые образцы отзывов о книгах:

61

ЦГАЛИ СПб. Ф. 31. Оп. 2. Д. 13.

«Бунин И. А. Крик. Сб. рассказов. Берлин, изд-во „Слово“, 1921.

Претенциозный сборник натуралистических рассказов, пытающийся в природной жестокости русского народа найти обоснование революционной катастрофе.

Карсавин Л. П. Диалоги. Берлин, „Обелиск“, 1923.

Метафизическая эквилибристика понятиями на темы „об основных свойствах русского народа“, „царственном единстве добродетелей“, „невежественности социализма“ и „готтентотском мышлении членов РКП“».

Интересно, что в раздел «Сведения о виднейших русских литераторах, эмигрировавших за границу» попал юный В. В. Набоков: «Сирин (Владимир Владимирович Набоков). Поэт. До революции жил на средства отца, кадета Вл. Набокова. После революции эмигрировал за границу, где сотрудничал в „Руле“. Выпустил две книги стихов в Берлине: „Горный путь“ и „Гроздь“, представляющих собой лирику незначительной художественной ценности с большим элементом мистики. К Соввласти относится враждебно. Политически разделяет платформу правых к.-д.».

Совместно с Политконтролем ГПУ Главлит с первых же своих шагов создал надёжный фильтр на пути проникновения в РСФСР (затем — СССР) литературы Русского зарубежья. В первой инструкции Главлита специально отмечалось: «Цензура печатных произведений заключается (…) в запрещении и разрешении ввоза из-за границы и вывоза за границу литературы, картин и т. п.». 12 июля 1923 года вышел особый циркуляр: «К ввозу в СССР не допускаются: 1. Все произведения, носящие определённо враждебный характер по отношению к соввласти и коммунизму. 2. Книги идеалистического направления. 3. Литература, враждебная марксизму. 4. Детская литература, содержащая элементы буржуазной морали с восхвалением старых бытовых условий (!).

5. Произведения авторов-контрреволюционеров. 6. Произведения писателей, погибших в борьбе с советской властью. 7. Русская литература, выпущенная религиозными обществами, независимо от содержания» [62] .

«Незнание — сила»

История всемирной литературы знает немало пылких и остроумных выступлений в защиту свободы слова. В конце восемнадцатого века Бомарше устами своего героя Фигаро говорил так: «Ум невозможно унизить, так ему отмщают тем, что гонят его. (…) Тут начались споры о происхождении богатств, а так как для того, чтобы рассуждать о предмете, вовсе не обязательно быть его обладателем, то я, без гроша в кармане, стал писать о ценности денег и о том, какой доход они приносят. Вскоре после этого, сидя в повозке, я увидел, как за мной опускается подъёмный мост тюремного замка, а затем, у входа в этот замок, меня оставили надежда и свобода. Как бы мне хотелось, чтобы когда-нибудь в моих руках очутился один из этих временщиков, которые так легко подписывают самые беспощадные приговоры, — очутился тогда, когда грозная опала поубавит в нём спеси! Я бы ему сказал, (…) что глупости, проникающие в печать, приобретают силу лишь там, где их распространение затруднено, что где нет свободы критики, там никакая похвала не может быть приятна и что только мелкие людишки боятся мелких статеек. (…) Пока я пребывал на казённых хлебах, в Мадриде была введена свободная продажа любых изделий, вплоть до изделий печатных; я только не имею права касаться в моих статьях власти, религии, политики, нравственности, должностных лиц, благонадёжных корпораций, Оперного театра, равно как и других театров, а также всех лиц, имеющих к чему-либо отношение, — обо всём остальном я имею право писать свободно под надзором двух-трёх цензоров» [63] .

62

Там же. Д.9.Л.9.

63

Бомарше. Драматические произведения. Мемуары. М., 1971. (БВЛ). С. 239. Перевод Н. Любимова.

Любопытно, что этот монолог Фигаро из пятого действия комедии «Безумный день, или Женитьба Фигаро» был произнесён со сцены при первой постановке пьесы в Париже в 1784 году, однако был изъят в 1802 году, в период Консульства, и в 1871 году, после подавления Парижской коммуны.

И всё же обличителям цензурного произвола даже в дурном сне не мог бы присниться тот тотальный контроль, который был установлен реальным, а не вымышленным «Министерством правды» сразу же после его учреждения. Самым распространённым и эффективным средством контроля над печатью и зрелищами стала рассылка по цензурным ведомствам особых циркуляров Главлита, снабжённых такими грифами и такой «шапкой» (в дальнейшем мы их опускаем) [64] :

64

Документы цитируются по: ЦГАЛИ СПб. Ф. 31. Оп. 2. Д. 13,41,40.