От первого до последнего слова

Они помолчали.

Вокруг шумела толпа, работали огромные плазменные экраны на стенах, показывали все разное. Шипели кофеварки, звонили телефоны, дым уходил под потолок.

Одним словом, ад.

– Эдик, – вдруг вспомнил Долгов. – Помнишь, ты обещал выяснить у своей секретарши, кто именно просил пристроить Евгения Ивановича в нашу больницу? Ты у нее спрашивал?

Абельман покачал головой.

– Там какая-то странная штука, Долгов. Она не знает.

– Ты же говорил, что она всех записывает!

– Нет у нее записи. И вообще, в тот день звонили только свои, которые этого писателя знать не могли. И как получилось, что она не записала, непонятно. А она сама клянется, что записала всех!

– Странно, – подумав, сказал Долгов. – Очень странно.

Было еще что-то странное, связанное с телефоном, который не работал в ту ночь, когда он нашел Катю.

Нечто очень странное, что следовало бы додумать до конца, но он все время отвлекался и никак не мог додумать!..

– Михаил Алексеевич, – кислым голосом произнесла секретарша, – к вам пришла Светлана Снегирева. Вы ее примете?

Глебов, оторвавшись от компьютера, подозрительно посмотрел на коммуникатор, как будто Светлана была птичкой и сидела сверху на трубке.

– Кто ко мне пришел? – осторожно переспросил он.

– Снегирева Светлана. Я говорила, что вы ей не назначали и у вас в три другой посетитель, но…

Не дослушав, Глебов нажал кнопку, стремительно вышел из-за стола и распахнул дверь в приемную.

Они обе на него оглянулись – и Светлана, и секретарша.

– Проходите, – сказал Глебов.

– Здравствуйте, Михаил Алексеевич.

– Проходите, – повторил он. – Хотите чаю или кофе?

– Нет, спасибо.

Он пропустил ее в кабинет, зашел следом и плотно прикрыл за собой дверь. Она как будто ждала его, мялась на пороге, а когда дверь закрылась, вдруг ни с того ни с сего бросилась ему на шею.

Глебов растерялся.

Он даже не сразу сообразил, что она плачет, тычась горячим лицом в его рубашку, и не понял, что может ее обнять, так и стоял истуканом, бормотал, что все в порядке и волноваться не из-за чего.

– Я… – провсхлипывала она, – я… и не волнуюсь… с чего вы взяли?..

Тут он наконец обнял ее за плечи осторожным, пионерским движением, так, чтобы ничего не касаться – ни груди, ни спины. Руки у него совершенно одеревенели.

– Что случилось?

Она замотала головой и прижалась к нему еще крепче, и уже невозможно было соблюдать пионерскую дистанцию!.. Он еще колебался какое-то время, а потом стиснул ее изо всех сил, и даже щеку положил на пахнущие духами черные волосы, и глаза прикрыл, потому что вдруг сообразил, что сто лет не держал в объятиях женщину, да еще плачущую, да еще такую красивую!.. И рука его, словно отдельно от него, стала поглаживать ее спину, и нащупала лопатку, и погладила лопатку тоже, а потом пальцы сошлись на позвонках, которые Глебову очень захотелось потрогать, и он их потрогал.

– Ты не плачь, – шепотом сказал он. – Я тебя прошу, только не плачь!

Она покивала.

– Ты же знаешь, что ведьмы не плачут! Или плачут особенными слезами. Например, жемчужинами. Черными. Как белка, помнишь? Ну, которая ядрышки грызет? Ядра – чистый изумруд! Белку люди стерегут…

Он нес какую-то ахинею, не понимая, что именно несет, но точно зная, что это ахинея, а его руки все гладили и гладили ее спину, и он видел ее щеку, лежавшую у него на плече, и отдал бы все на свете, лишь бы ее поцеловать.

По-настоящему поцеловать!

– Я не ведьма, – вдруг сказала она. – Зачем ты так говоришь?

– Не знаю.

– Мне страшно.

– Почему?

Она поежилась у него в руках.

– Я думала, он ушел и больше не вернется. А он вернулся! Вернулся! И мне страшно! Господи, как мне страшно! Я думала, что до утра не доживу. Я… не выключала свет. И телевизор не выключала! Я думала, что он меня… подстерегает.

Она замотала головой, и Глебов немного пришел в себя. Отеческим движением он погладил ее по голове, отстранился и насильно усадил Светлану в кресло. Хотел было присесть перед ней на корточки, но не стал, потому что так делали герои в кино. Он подтащил стул, сел напротив и взял в ладони ее голову.

– Света. Посмотри на меня.

Она посмотрела.

Опять – как будто короткий разряд электричества или удар маленькой черной молнии! А она еще говорит, что не ведьма!

– Что случилось, ты можешь мне рассказать?

– Он позвонил. Он говорил, что я сука. Он говорил, как тот, что горит в аду, понимаешь?! А я думала, что все уже кончилось!

– Что кончилось? Кто горит? Если ты не придешь в себя, я вызову «Скорую» и тебя отвезут в институт нервных болезней!

– Нет, – сказала она.

– Тогда говори толком!

Она вытерла лицо. Рука у нее сильно дрожала. Глебов вытащил из кармана носовой платок и промокнул ей сначала глаза, а потом ладошки. Они были влажными и очень холодными.

– Я вернулась домой после разговора с тобой. Я ничего не делала, просто сидела. Я часто сижу просто так. Я вообще дома совсем не такая, как на людях.

– Так. И дальше что? Ты сидела дома, не такая, как на людях, и что с тобой случилось?

Она посмотрела на него с некоторым укором.

– Ты шутишь?

– И не думаю даже.

– Он позвонил мне.

– Кто?

– Я не знаю. Я правда не знаю, Миша! Сначала мне показалось, что это… он… тот, что горит в аду, понимаешь?

Глебов внимательно смотрел ей в лицо.

– Мне не нравится, что ты все время говоришь про ад, – вымолвил он наконец, – давай лучше про рай.

– Он может быть только в аду, – повторила она упрямо. – Он не может быть в раю.

– Твой муж?

Она кивнула. Глаза у нее потемнели.

– Он позвонил и сказал, что я осталась такой же сукой, какой и была. Он сказал, что плохо меня воспитал. И если я не послушаюсь его и не сделаю то, что он говорит, он меня убьет.

– Так. Что ты должна сделать?

– Сказать всем, что это я его убила! – Она стиснула Глебову руки ледяными пальцами. – А я не убивала, понимаешь?! Я его не убивала!

Глебов осторожно высвободил ладони, встал и походил по кабинету. Остановился у нее за спиной и спросил осторожно:

– Света, а ты не принимаешь успокоительное?