От первого лица

Мы возили по стране сон с абордажем на пассажирских поездах дальнего следования. Яна осунулась, потемнела, но стойко переносила все тяготы. Петров внушил ей, что стойкость — одна из черт профессионализма.

В Семипалатинске, на площади перед базаром, под палящими лучами солнца я увидел нарисованную от руки афишу, где восточной вязью было написано: «Петров и Снус. Цветные сны». Я слегка ошалел. Мы втроем стояли в очереди за семечками. Пожилой казах вел на длинной веревке упиравшегося барана. Казах с бараном замерли возле афиши, уставившись на нее со вниманием.

— А вы не пробовали сниться баранам? — мрачно сострил Петров.

Облако пыли выкатилось из узкой улочки, закружилось столбом на площади и осело на землю. Казах снова поволок барана.

Я внезапно потерял контроль над собой.

— Вы!.. Вы!..— кричал я Петрову.— Вы не смеете, слышите! Я не позволю издеваться! Вам хорошо говорить, сами-то вы умыли руки! Халтурщик несчастный!

Очередь, состоявшая из местных жителей, почтительно расступилась, слушая наш творческий спор.

— Прекратите истерику,— тихо сказал Петров и посмотрел на меня тем профессиональным взглядом, которым он усыплял публику на каждом концерте. Я обмяк и медленно поплелся в гостиницу.

Конечно же, я был не прав.

Петров не был халтурщиком. Халтурщиком был как раз я.

Я затвердил свой сон, как таблицу умножения, и тиражировал его каждый вечер. На бис я исполнял теперь пошленький полуминутный сон индивидуального пользования. Это был медленный танец в ночном кабаре Парижа.

Я никогда не был в ночных кабаре Парижа, поэтому брал антураж из французских кинофильмов. Каждая женщина в зале видела себя во сне танцующей с Аленом Делоном. Мужчины танцевали с Брижит Бардо.

Аплодисмент был страшный.

Развлечения ради я подключался к одному из снов и видел, например, толстую, напудренную, со взбитой прической кассиршу «гастронома» в обнимку с Аленом Делоном. Или пожилого сторожа бакалейной лавки, сконфуженно топчущегося с Брижит Бардо перед стойкой бара. Или пьяного шофера грузовика с тою же Брижит Бардо. Или мать пятерых детей с тем же Аленом Делоном...

Брижит Бардо и Ален Делон были у меня вышколены, как хорошие гувернеры.

Это и было халтурой в чистом виде.

Поразмыслив в гостинице, я понял, что причина моего взрыва лежит глубже.

Началось это еще на первом концерте, когда конферансье удивился моему участию в номере. Тогда я почувствовал легкий укол самолюбия. И в дальнейшем оно напоминало о себе почти на каждом концерте, когда Петрову преподносили цветы. Надо отдать ему должное: он ни разу не позволил себе подчеркнуть свое особое положение. Наоборот, в конце номера он за руки выводил нас с Яной на поклоны, а сам отодвигался в глубь сцены.

Правда, это можно было счесть за проявление скромности.

Объективно говоря, Петров выглядел на сцене импозантнее, он выглядел главным действующим лицом. Это получалось само собою, благодаря особенностям его характера — властности, твердости, холодной сосредоточенности. Я со своею извиняющейся улыбкой был попросту в тени его личности. От концерта к концерту накапливалось мое раздражение.

Мы оба знали, что номер невозможно выполнить в одиночку. Я не мог усыпить публику, Петров не умел показывать полноценных снов. Беда была в том, что публика не ощущала моего участия. Она засыпала под руководством Петрова, когда я скромно стоял в стороне, и просыпалась, когда моя работа была окончена. Лавры поневоле перепадали Петрову.

В Ленинграде это было не так заметно. Слухи обо мне распространились задолго до появления нашего номера, и многие зрители шли «на Снюся». На периферии же обо мне слыхом не слыхивали.

Рецензии в местных газетах подчеркивали удивительный талант гипнотизера, а в одной из них мы с Яной были названы просто ассистентами. Если гастроли в одном городе продолжались более недели, Петрова начинали узнавать на улице. Узнавали и Яну, благодаря ее красоте. Меня не узнавали никогда.

Даже горничные в гостиницах относились ко мне как к наименее ценному члену группы.

Яну они поначалу принимали за жену Петрова. Это было тем более простительно, что поселялись мы с нею отдельно, так как формально Яна еще не была моею женой. Я видел во взглядах горничных легкое разочарование, когда они узнавали об истинном положении вещей.

Все это начинало меня бесить.

Но было еще что-то, в чем я не мог признаться даже самому себе.

Просыпаясь на сцене после номера, я каждый раз видел Яну и Петрова вместе. Им и положено было вместе сидеть на проклятых бутафорских бочонках и размахивать бутафорскими пистолетами. Но первой моей мыслью после пробуждения всегда было: о чем, о чем, интересно знать, шептались они в тишине мертвецки спящего зала, пока я работал?

У Яны всегда горело ухо, обращенное к Петрову.

Петров купил арбуз, две бутылки водки и после концерта пригласил нас к себе. Мы заедали водку арбузом.

Сначала пили молча. Якобы для того, чтобы снять напряжение после концерта. Яна заметно нервничала. На этот раз у нее горели оба уха.

— Вот вы говорите, что я умыл руки,— вдруг спокойно начал Петров.— Я не понимаю. Объясните.

— Может быть, не будем? — быстро сказала Яна.

— Почему же не будем? — сказал я, вытирая рот.— Я хотел сказать, что у вас выгодная позиция. Вы не отвечаете за содержание номера. Вам все равно, что я показываю.

— Ошибаетесь,— сказал Петров.

— Ничего я не ошибаюсь! Как бы и кому бы я ни снился, вы будете усыплять совершенно одинаково... Одинаково профессионально.

— Это верно,— согласился Петров.— Но не надо думать, что мне наплевать на содержание. Вы знаете, почему я семь лет не выступал? — спросил он, разливая водку в стаканы и с усмешкой поглядывая на меня и Яну.

Мы выпили, и Петров продолжал.

— Я ушел с эстрады, потому что не знал — о чем мне говорить. Мне нечего было сказать... Я занялся философией, историей искусств, психологией... Теперь мне есть что сказать. Я учился. Я овладел техникой искусственного сновидения. Насколько мог... И тут появляетесь вы...

Петров закурил, глубоко затянулся и задумался.

— Вы умеете это делать лучше, чем я. У вас это от бога, не гордитесь... Я со всею своей философией выглядел бы на эстраде жалким подражателем, если бы работал в одиночку и конкурировал с вами. Поэтому я пошел на сотрудничество.

— Зачем? — спросил я, чувствуя, что Петров не договаривает.

— Я надеялся, что мы станем единомышленниками. Я надеялся,— медленно продолжал Петров,— что наступит момент, когда мы сможем говорить о серьезных вещах. К сожалению, мне кажется, что вы к этому не склонны.