От пращуров моих (Часть 1)
Шрифт:
плохо. Мне кажется надо ждать худшего, по крайней мере так
говорит Федор Христофорович."
14 марта 1936г.- смерть Ирины, внучки от Ольги
1937 г.
Январь-февраль 1937 г.
– переезд дочери Марии в Москву вмес
те с семьей.
Май 1937 г.
– исключение Ольги из партии и, очевидно, именно
тогда Ольга ездила к отцу в амбулаторию на фабрике "Красный
ткач". Именно об этом визите она вспомнила 1-го февраля 1942
г.во время свидания с отцом после смерти в конце
238
г.Николая Молчанова 2-го мужа Ольги Берггольц.
Июнь 1937 г.- исключение из партии моего отца, Юрия Николае
вича Либединского.
"Я вам писала, что продала Шкаф за 850 р. и Отец дал 250
р. и я выкупила облигации. Надо их продержать до 25 июня. Я
так и Папи сказала, что потом заложу и отдам ему деньги. Бы
вает он у нас очень часто за Лялю и за вас волнуется. Но вот
Мусена не хорошо, очень не хорошо, что ты отцу не напишешь,
все же хоть немного, но он вам помог - взял и вынул с книж
ки все что у него было и Мишу отправил к вам как следует. А
ты знаешь Отца - такое ваше молчание для него не безразлично.
И потом Муся он давно просил меня, чтобы ты прислала из Мос
квы ему _КАНВЫ_"
"...сейчас папа хлопочет для Ляли комнату в Вербье, это Муся
ты может помнишь не доезжая одну станцию до Торбино - папа
там жил." (из писем того времени М.Т.к дочери Марии и зятю в
Москву)
осень 1937 г.-к этому времени относится описанный Ольгой Бе
рггольц в "Дневных звездах" поход ее и отца в Зоопарк.
"Поздно вечером пришел мой папа и заявил, что останется
у меня переночевать.
– А завтра я поведу тебя в Зоологический сад, - прибавил
он строго.- Да, да. Утром. Обязательно.
"В градусе, - отметила я.
– Только бы "Гаудемус" не стал
исполнять..."
В градусе мой папа бывает редко, но зато градусы у него
самые разнообразные. В градусе наиболее низком, в так назыв
аемом "недопинге", он брзглив и придирчив: разносит порядки
на хирургическом отделении (которым сам же заведует!), жест
око громит местком, куда его "нарочно все время выбирают",
громит райздрав и назойливо требует от меня - именно от ме
ня - ответа, "почему все эти безобразия творятся!?"
В градусе чуть повыше он сосредоточен, серьезен, с неж
ностью вспоминает страшные фронты мировой и гражданской войн,
на которых работал военно-полевым хирургом с первого дня ми
ровой вплоть до кронштадского льда, обсуждает вопросы между
народной политики - "мой прогноз таков..." - и очень сердит
ся, если его прогнозы оспариваешь.
В градусе самом благоприятном он шумно и весело куроле
сит: без поводов рукоплещет, поет старинную невскозаставскую
песенку, как все такие - печально -
веселую:А носил Алеша кудри золотые!
Пел великолепно песни городские!
и встряхивает при этом все еще волнистой золотисто-седой ше
239
велюрой, декламирует отрывки из державинского "Бога" и- ста
рый дерптский студент - обязательно стремится (басом!) испо
лнить "Гаудеамус". В этом состоянии его одолевают самые нео
бычайные желания: "родить еще ребеночка", "написать трагедию
в стихах" или - вот как сегодня - в пожарном порядке тащить
меня, взрослого, ответственного, замученного к тому же "лич
ным делом" работниика редакции, в Зоологический сад.
– Ох,папа, - сказала я, - ты же знаешь: мне некогда. И....
не до того!
– Ну-ну-ну! Оставьте ваши штучки. Я тебе отец или нет? Я
тебя породил. Сказал - поведу, и поведу.
Он помолчал и вкусно, значительно добавил:
– Льва увидим. Царя зверей.
Я невольно улыбнулась. Заметив это, папа пришел в вост
орг и захлопал в ладоши.
– Мамонька родная, я ведь тракторист!
– закричал он куро
леся, и, вдруг став совершенно серьезным, негромко спросил:
Ну, а дела твои как?
....Я, горячась и терзаясь, излагала суть записки, а папа
смотрел на меня пристально, совершенно трезво и только поми
нутно вставлял докторские реплики:"ну-ну","да-да","так-так".
– Ой, страхолюдная же ты стала!
– вдруг воскликнул он, не
дослушав меня.
– Ой, психопаты вы, господа, все-таки..... Ну
ладно. Ложись спать, завтра нам рано ехать. Я тоже ложусь...
"Я царь, я раб, я бог, я червь".
– Ложись. Я еще посижу, напишу черновик заявления. Не то
го, а другого. По поводу другой моей статьи... Я сейчас при
несу тебе матрас.
– Не надо. Я старый солдат, обойдусь без матраса. "На нем
треугольная шляпа и серый походный сюртук".
– Папа только без пения! У меня и так голова скрипит.
– Ну ладно, ладно. Отец я тебе или нет? Ох, тяжелый слу
чай....
Он улегся на жесткой и очень узенькой кушетке, а я зак
рыла лампу газетным кульком и уселась перед листом бумаги.
Мне было очень одиноко, потому что папа не дослушал про "мое
дело", и ничего вообще не понимает ни в нем, ни в моем сост
оянии, и неизвестно, чем доволен, а я.... Как это все-таки
противно - даже не дослушал...а я....
А он вдруг окликнул меня ласково и грустно:
– Лялька! Девчонка....
– Ну что, папа?
– А помнишь, как в Заручевье я и мать не пустили тебя с
Муськой за грибами? На какую-то вашу полянку... Давно дело
было...Ревели-то вы как, господи.