От стен великой столицы до великой стены
Шрифт:
Теперь вот им обоим, Сюню с Чжоу, поручено управиться с Нурхаци, со всею его дикою ордой. Спустить указ — не так уж сложно, совсем иное дело — как выполнить его. Который раз уже собираются цзинлюэ с сюньфу, чтобы решить, что предпринять прежде всего.
— Люд здешний дик и своенравен, — взглянув на Чжоу, проговорил с тревогой Сюнь. — Почтения начальству никакого. Скорей наоборот. Тут ехал я по улицам в носилках, так стражникам пришлось дорогу силой расчищать. Толпа в ответ, бранится, кажет кулаки. Того гляди — накинется. И как с таким народом варваров сдержать?
— А человек, он что? — вопросом на вопрос отозвался Чжоу, безучастно глядя из-под набрякших
— Да, войско накормить сначала нужно, чтобы хватило сил держать оружие в руках и применить его достойно. А здешние склады, считай, пусты. Единственно, что остается, так лишь просить, чтобы из-за Великой стены Доставили сюда. И не только хлеб, но и корм для коней, одежду, снаряжение. А как все это довезти сюда? — скривился Сюнь, словно вдруг живот схватило у него. — Когда сюда я ехал, самолично видел — дорог-то нет.
— По морю можно было бы, — заметил как-то вроде безразлично собеседник.
— Да, верно, — мысль подхватил цзинлюэ. — Я как-то сразу не подумал.
— Об этом думали уже. Оно дешевле будет по морю, чем на быках по бездорожью. Увы… — сюньфу со скорбным видом на груди руки сложил, — чтоб сытым было наше войско здесь, на Ляодуне, потребны 4 тысячи морских судов. А их в наличности — 700{49}.
От налетевшего порыва ветра весь дом, казалось, вздрогнул. Словно чьи-то лапы когтистые попробовали сорвать крышу, и она противилась. И в этом стены помогали ей, отчего весь дом гудел натужно, жалобно.
И от этих звуков оба сановника почувствовали себя одиноко и неуютно. Одолевавшие обоих сомнения, которые таили друг от друга, что удастся управиться с Нурхаци, отдались у одного щемящей внутри тяжестью, каким-то душевным замиранием — у другого. «В ограде, что вроде была, теперь такие бреши: не стало Фушуни, Кайюани, Цинхэ, Телина… Того гляди, обвалится строение все. Что можем сделать мы теперь, когда до нас так дело запустили?…»
* * *
— Нет, все ж, видно, они не сговаривались, — к такому заключению пришли члены Совета девяти, сличив прошения об отставке, которые разом почти прислали в столицу Чжоу Юнчунь и Сюнь Тицби.
— Тяжко болеет бабушка моя, — первый писал, — и потому мой долг, как внука, быть при ней. И потому прошу нижайше снять меня с должности Ляодунского сюньфу.
— Я занедужил здесь, на Ляодуне, — докладывал второй, — вредны мне здешние места. В этой связи ходатайствую об отставке{50}.
— Обоим отказать, — решила девятка. — Пусть сердцем успокоятся и службу по-прежнему несут на Ляодуне{51}.
* * *
— Посланец вана Ли Тун Гуй томился на посольском подворье в китайской столице. «Сиди и жди. Как будет надобно, так позовут», — сказали ему, когда он, сочтя, что времени прошло уже изрядно, как вручил послание государя своего, пытался разузнать, будет ли ответ и сколько ждать.
— Им хорошо говорить, — бурчал сердито Ли Тун Гуй, изнывая от безделья и неизвестности, — «сиди и жди…» Они-то дома. А я-то нет. Вот в потолок смотри да меряй шагами Двор — и все занятие тут. Не выйдешь за ворота. Да и идти-то не с чем: в кошеле не густо. Ван не расщедрился особо на дорожные и прочие расходы. Нужду он в деньгах сам немалую имеет. Иначе
быть не может, когда им правит баба. Куда б еще ни шло, была бы то супруга, а то наложница…{52}А между тем, хотя роптал в душе посол корейский, им привезенное послание не лежало без движения. Оно ходило по рукам сановников из двух палат: военной и обрядов.
— А рать моя, что послана была по предписанию Сына Неба, вся полегла… Хохори, зять Нурхаци, выговаривал нашему воеводе, что в полон им взят был, за то, что я не согласился, как предлагали, мир заключить. К тому ж еще Нурхаци, атаман, и сыновья его так говорили: «А раз управились с Северной заставой и Цзансаем, то теперь черед — владению вана, негоже за спиною оставлять его, когда мы примемся за Ляодун».
Эти слова звучали неуместно здесь, под сводами Военной палаты, где были оглашены донесения о падении Фушуни, Кайюани, Телипа. Суета и страх лишь за себя крылись за строками послания вана. Храня молчание, хмуро переглядывались между собой сановники палаты: «Крайне чрезмерны самоволие и жестокость, которые являет разбойник Нурхаци. Если б он на самом деле желал быть в мире с нашею страной, то разве б он намерения имел напасть? С того времени, как разбойники-япошки опустошили нашу страну, жить стало нам невмоготу. Однако до конца блюду душевную чистоту слуги Сына Неба, не поддаваясь на соблазны злого разбойника»{53}.
— И то ладно, — с кривой ухмылкой заключил начальник Бин бу.
Те места в послании вана, где изливался в сетованиях он, не особо занимали скопцов из Палаты обрядов. Для них на первом месте было то — во всем ли ван ведет себя как верноподданный владыки Поднебесной, не допустил ли он чего такого, что, хоть и на письме, может позволить старший, но никак не младший. Насколько верный ван слуга, сомнения уже были. И то, что в переписку он выступил с разбойником и плутом, их только усугубило. И что на этот счет ван говорит в своем письме? «Закрывать и открывать перед ними двери, ослаблять и натягивать узду— обычное правило обращения с дикарями… Нурхаци-атаман, прочтя ответ тот, пришел в крайнее неистовство. И если бы наша страна на деле намеревалась войти с ним в мирные сношения, то разве бы написаны были слова, которые вызвали его гнев?»
— Ну, видно, так оно, — переглянулись между собой сановники Ли бу, — А каковы же те слова, которыми допек он дикаря?
— Он называет свое владение «Позднее Золотое». А наш пограничный начальник в письме написал «Цзянь-чжоу». А это слово— название племени, которое оно удостоилось получить от Небесного двора. Он называет себя «ханом», а пограничное начальство наше в письме к нему именует его как «мафа», с предводителем то бишь обращается с ним как иноземцев, и только{54}.
От этих слов довольно потирали руки одни, негромко хихикали другие.
* * *
Таких холодов, какие приключились в эту зиму, припомнить старожилы не могли. Даже земля, не укрытая плотно покровом снега, не выдерживая безжалостных объятий мороза, местами трескалась. Сюнь Тинби приказал топить, не жалея дров, однако большой, старый дом никак не нагревался. И, возвратившись к себе после очередной поездки по сторожевым постам, по местам, отведенным для военных занятий, Сюнь долго не снимал верхней одежды. «Отказ отозвать его с Ляодуна явился для него, — шептались за спиною порученцы, — словно для ленивого быка палки удар по ребрам».