От ЖЖизни к жизни
Шрифт:
Вечерний рейс, много усталых людей, усталые, а потому капризные и плаксивые дети, на вечерних рейсах много подвыпивших… И вот последним в самолёт под руки ввели пассажира… Человеком его назвать трудно, поскольку себя таковым он вряд ли ощущал, да и вряд ли смог бы ответить на вопрос, как его зовут и откуда он родом… Но посадочный талон он крепко сжимал в руке, а в другой руке намертво крепко держал сумку, так что пассажиром его назвать можно было, не сомневаясь.
Нечасто можно увидеть в общественном месте столь оглушительно пьяного. Да и вообще в таком состоянии человека редко можно увидеть стоящим на ногах. В состоянии такого опьянения люди обычно не ходят. К тому же уровень алкоголя в его крови не сочетался с его внешним видом… У него на голове были явные признаки недавней стрижки и даже причёски. Аккуратненькие очки, чистенькая, светлая рубашечка, светлые брючки, чистые ботиночки, и сумка у него была хорошая, и выбрит он был гладко… Он ничего не мог произнести. На лице его была нелепая механическая улыбка, команду
Кто-то завозмущался, мол, как таких пассажиров пускают на борт. Кто-то, видимо, с ужасом подумал: не с ним ли рядом будет лететь это тело. Но стюардессы заботливо проводили его и где-то усадили. Благо, он оказался не рядом со мной. И благо, что всё-таки его пустили на борт. Уверен, в английской, немецкой, швейцарской или французской компании такого пассажира не допустили бы до полёта. Правильно! Таким пьяным не место на борту среди других пассажиров, тем более детей. Всё верно! Но что-то человеческое, душевное и сердобольное взяло верх у служащих аэропорта, которые довели бедолагу до самолёта, и стюардесс, которые приняли столь проблемного пассажира. Разглядели они в этом теле душу, которая действительно страшно боится летать, увидели, что человек, видимо пройдя все кордоны и контроли, рванул ударную, а точнее – смертельную дозу алкоголя, чтобы его туловище долетело до пункта назначения. По прилёте описанный мной человек вышел из самолёта последним, сумку его вынесли заботливые стюардессы, а сам он спускался по трапу хоть и самостоятельно, но ещё не понимая, что уже на земле.
Сам я за строжайшее исполнение инструкций. Сам я стараюсь соблюдать их и выполнять неукоснительно. Но как же я рад, что иногда случаются именно вот такие ситуации!
Хорошо, что в мою бытность не было ЕГЭ; если бы был тогда ЕГЭ, я не поступил бы в университет. Аттестат у меня был слабенький, по алгебре, геометрии, физике и русскому языку стояли тройки, вступительных экзаменов я по-настоящему боялся, и хотя серьёзно к ним готовился, понимал, что в моей подготовке много дыр и прорех. Первые два экзамена я сдал хорошо. Но на ключевом экзамене по литературе, которого я меньше всего боялся, мне достался тот вопрос и та тема, которую я не знал совсем. Не знал, потому что не хотел знать и был уверен, что не может такого случиться, чтобы именно то, что я не знаю, мне и досталось. И вдруг вытянул тот роковой билет…
Мне не нравился роман Алексея Толстого «Пётр I». Мне вообще не нравится Алексей Толстой. Но этот его роман я терпеть не могу, и он не понравился мне сразу. Я так и не нашёл сил и причин его читать. «Молодую гвардию» я читал даже не без удовольствия, «Василия Тёркина» знал кусками наизусть! Но не этот роман…
Сдавал я экзамен университетским преподавателям. Прежде о литературе мне приходилось говорить только со школьными учителями, родителями и приятелями. А тут передо мной сидели совсем другие люди. И я чувствовал в них то, ради чего и хотел поступать на филфак. И при этом не знал ответа, совсем. Голова моя закружилась, я понял, что проваливаюсь. Понял, что намеченная и спланированная жизнь летит под откос, впереди только армия, а остальное – во тьме и тумане.
Как выяснилось позже, сдавал я экзамен Натану Давидовичу Тамарченко (филологам или тем, кто связан с филологией, не нужно объяснять, кто это такой). После двух моих невнятных фраз он нахмурил свои косматые брови, сильно заскучал, отстранился от стола и пробормотал: «Ну, книжку-то вы, конечно, не читали!» – и махнул на меня рукой. Я что-то пробурчал нечленораздельное, и на этом тот экзамен должен был закончиться. По всем правилам, инструкциям, уставам и установкам он должен был закончиться в тот самый момент. А после его окончания меня по всем правилам и регламентам ждал не первый курс, а чёрт знает что. Но Натан Давидович вдруг задал вопрос: «А почему вы не читали этот роман?» – на что я честно ответил, что он мне не нравится. Тамарченко шумно выдохнул, отвернулся от меня и уставился куда-то вверх и вбок: «А какие же тогда вам авторы нравятся из школьной программы?» Я тут же очень быстро и совершенно искренне сказал: «Достоевский». Натан Давидович, не меняя позы и поворота головы, устремил на меня только взгляд и, поморщившись, спросил: «Да неужели?! И что же вам нравится из Фёдора Михайловича?» Почти не задумываясь, я быстро сказал: «“Записки из мёртвого дома”, “Преступление и наказание”, “Униженные и оскорблённые” понравились не очень… А вот больше всего понравилась “Неточка Незванова”». Натан Давидович медленно наклонился к столу, внимательно посмотрел на меня. Долго смотрел, едва заметно улыбнулся одними глазами, а потом повернулся к остальной комиссии и сказал: «По-моему, вполне хороший ответ. Вполне хороший».
Мне поставили четвёрку, и я поступил на филфак. И до сих пор пребываю в полной уверенности, что, если бы не тот случай, моя судьба, вся моя жизнь и, разумеется, моя жизнь в профессии сложилась бы совершенно по-другому, и, скорее всего, той профессии, которой я живу сейчас, у меня бы не было.
12 сентября
Всякие, в основном мелкие, дела никак не дают всерьёз сесть за работу над повестью. Ругаю себя, но ничего поделать не могу. Калининградская
осень уж больно похожа на конец сибирского лета. Не могу изгнать из себя летнюю лень. Да и недавние занятия, связанные со здоровьем, отняли и время, и силы, а главное – позволили малодушно себя пожалеть (улыбка). Так что намеченные до начала сезона страницы текста написаны не будут. Успокаиваю себя тем, что замысел только окрепнет и будет более выдержанным и выношенным к тому времени, когда я снова смогу, уже зимой, засесть за рабочий стол.В субботу при большом скоплении народа мне по случаю Дня города присвоили звание «Почётного гражданина города Калининграда» и вручили соответствующие атрибуты. У меня удостоверение № 49, значит, всего сорок девять калининградцев удостоены этого звания. Я из них самый молодой… Мне приятно и радостно быть почётным калининградцем. Ровно тринадцать лет назад я приехал сюда жить. В отличие от тех сорока восьми достойных всяческого почтения и уважения граждан нашего города, я ничего в Калининграде не построил, не водил в Балтийское море траулеры, не создавал музеев, не восстанавливал город из руин, не возглавлял школ и симфонических оркестров, у меня нет ни одной государственной награды, я никогда не состоял ни в одном государственном творческом союзе. Зато я в городе жил и продолжаю жить. Всё, что я написал, написано здесь, все мои спектакли, и пьесы, и другие тексты, жанр которых мне трудно определить, написаны в Калининграде. Я не уехал отсюда в Москву или за границу. Здесь, в Калининграде, родились двое моих детей и умерли две бабушки… И ещё я везде и всегда не без гордости подчёркиваю, что живу в Калининграде, люблю это место, и мне здесь хорошо. Я рад, что тем, кто принимал решение, этого оказалось достаточно.
Завтра, 13 сентября, у моей мамы день рождения. Значит, завтра тоже толком не поработаю (улыбка). Завтра вечерком мама закончит занятия со студентами, вернётся, и мы заедем её поздравить. Вот такие у меня будни (улыбка).
Понял на днях, что много-много лет не ходил за грибами. Вот стал почётным гражданином Калининграда, а в местные леса за грибами ни разу не выбрался. То, что грибов в Калининградской области полно, знаю не только по рассказам друзей, но и по тому, какие грибы вижу на рынке или у тётушек вдоль дорог Грибы здесь разнообразные. Единственно – нет привычных сибирякам груздей. А в остальном не хуже, если не лучше… И вот я подумываю выбраться за грибами. Правда, толком не знаю, куда, но, надеюсь, подскажут. Дни стоят самые те, довольно тепло, даже выглядывает солнце, ночью совсем не холодно, и с дождями всё в порядке… Постараюсь в ближайшие дни выбраться в лес… Так хочется снова испытать сладостное чувство в момент нахождения хорошего гриба крепкого подосиновика или стайки рыжих упругих лисичек… Ни с чем не сравнимое чувство, когда вдруг среди листвы, жухлой травы… вдруг видишь гриб.
И всё-таки уже тянет, чувствую необходимость гастрольных поездок, скучаю по сцене, нужны дороги, нужна дисциплина плотного гастрольного графика. Только так я снова вернусь в рабочее состояние.
13 сентября
Узнал о том, что в конце июля умер мой старинный приятель и товарищ по самодеятельному театру Андрей Гарсиа. Умер он, как и жил, в городе Перми. И поскольку я только узнал о его смерти, значит, и умер он для меня сейчас. Андрей был старше всего на три года, для меня это большое событие, и смерть его в столь молодом возрасте символична. Уходят последние художники и поэты конца восьмидесятых – начала девяностых. Уходят те, кто не нашёл себя в сегодняшнем пространстве и времени. Те, кто не смог мимикрировать и не нашёл для этого никакого смысла. И получается, что Андрей ещё долго прожил…
Сам Андрей и то, что он делал, повлияло на меня так сильно, что трудно проанализировать. С уверенностью могу сказать, что если бы мы с ним не повстречались, очень многое в моих спектаклях, особенно музыкальная составляющая, было бы иным, а моего альянса с группой «Бигуди», наверное, не случилось бы.
Увидел я Андрея, точнее, его театр в Свердловске в 1990-м, на фестивале, куда сам впервые выехал со своим театром «Ложа», со своим первым бессловесным спектаклем «Мы плывём». А Андрей показывал тогда свой спектакль «Митиюки, или Книга странствий» то ли по японскому эпосу, то ли по древней японской пьесе. Спектакль был удивительным. Это была работа даже не одного, а двух коллективов: театра «Отражение» Пермского университета и Андрюшиной группы «Пагода». Но режиссёром и автором музыки был Андрей. Спектакль произвёл на меня столь сильное впечатление, что мне немедленно захотелось сделать что-то подобное.
Мне сначала подумалось, что некто Андрей Гарсиа, указанный в программке, скорее всего, иностранец, из иных, удивительных стран человек, потому что человек из Перми не мог сделать того, что я увидел и услышал. Оказалось – нет. Андрей из что ни на есть Перми. И фамилия у него настоящая, подлинная, не псевдоним. Просто, как мне сказали, отца Андрея ещё ребёнком эвакуировали в СССР из Испании, спасая от фашистов.
Тот спектакль начинался фразой: «Я, да будет вам известно, Фукакуса, смиренный житель столицы». Этой фразой начинается некая японская новелла, которую читает герой моего рассказа «Ангина», который я написал прошлой зимой. Вот какое сильное впечатление на меня произвёл этот удивительный, непонятный и почти таинственный спектакль…