От ЖЖизни к жизни
Шрифт:
Я сомневаюсь, что у «Цитадели» был сценарий. Видно же, что всякая мало-мальская фантазия увлекала автора, он ей радовался, увлекал ею остальных и воплощал. А потом его увлекала следующая, ещё более безумная фантазия, и так далее, и так далее. Видно, как автор по-детски и при этом совершенно безумно восхищается собственными фантазиями, возможностью их реализовывать, а стало быть, самим собой. Он откровенно любуется, проще сказать – офигевает от самого себя, и подобного офигевания я на экране никогда не видел.
Действительно, такое можно сделать, только когда все вокруг спят и всеобщий сон рождает чудовищ.
В самом начале просмотра мне даже казалось, что это шутка, розыгрыш, что это не может быть всерьёз. Но потом я понял, что такое можно делать только и именно всерьёз.
Ощущение глубокого всеобщего сна всё сильнее. Всё чаще происходят события, наблюдая которые хочется потереть глаза или ущипнуть себя. А когда слышу комментарии по поводу этих событий и явлений, мне страшно тереть глаза или щипать себя, потому что проще думать, что всё это сон – глупый, бессмысленный сон, который в конце концов закончится.
Но мы-то знаем, что всё происходит наяву. И какие-то вполне заслуженные кинематографисты выдвинули «Цитадель» от нашей страны, то есть от вас и от меня, на премию «Оскар». А это значит, что чудовища, порождённые массовым сном, действуют наяву.
27 сентября
Последние дни наблюдал за происходящим в стране несколько со стороны: был и не в России, и не в дальних во всех смыслах странах. А побывал в Киргизии, Казахстане и Киеве.
Провёл я последние дни в трёх различных суверенных государствах, которые дальними странами назвать не получится. Смотрел там новости, наши новости… Сначала мне стало от них ужасно стыдно, потом тошно, а потом скучно. А ещё, наблюдая за новостями со стороны, я вдруг отчётливо понял, что все эти люди на экране телевизора, их слова, заявления, лозунги, программа их партии, назначение друг друга президентами и премьерами, и так далее и так далее – не имеют ко мне никакого отношения. Это не мои новости.
Это не моё. Совсем! Я понял, что мы живём с этими людьми из новостных блоков в разных временах. И да простят меня за столь самоуверенные слова, они точно находятся в некоем прошлом. Всё то, что они делают, говорят, планируют, до меня долетает, как искажённые звуки и изображения того, что я уже слышал и видел.
Ехали мы по длинной дороге в Киргизии, где через каждый километр-два стоит машина местной автоинспекции, стоят приземистые, часто с большими животами, явно от бешбармака и конской колбасы, в огромных, нечеловеческих размеров фуражках местные менты…. А кругом вдоль дороги – следы бывшей огромной страны. Следы явные, но уже потёртые и потрёпанные. Шёл я по Крещатику, видел возле суда, где судят бывшего премьер-министра Украины, маленький палаточный городок в защиту узницы. Проходил поздно вечером, и в палаточном городке шла довольно приятная жизнь. Возле палаток за столиками сидели люди, пили чаёк, коньячок, весело о чём-то беседовали… Им подвезли еду в пластиковых контейнерах, они стали аппетитно трапезничать. И если бы вместо широкого асфальта рядом с ними протекала река, вполне уместно было бы увидеть удочки и костерок. Видно, что в палатках живут привычные к этому люди, занимаются знакомым делом и всё это для них, как и для шагающих мимо их городка людей – дело житейское, не более того… А в это время в наших новостях шёл съезд главной партии страны – и это тоже было житейским и давно привычным. Разве кто-нибудь удивился тому, что действующий президент предложил на пост будущего президента президента действительного?
Никто не удивился! Многих только покоробило, кого-то насмешило, а кого-то возмутила сама форма подачи. Ни чувства меры, ни вкуса в этом не было. А кого это заботит?..
И стало мне скучно. Скучно оттого, что как-то уж особенно ясно и понятно нарисовались ближайшие перспективы. А перспективы такие: то законное беззаконие, которое царит в стране, будет только более явным, много людей в ближайшие годы уедут из страны, не видя никакого ни смысла, ни содержания в своей жизни на Родине. Ну, а если не уедут, то отправят своих детей как можно
скорее и как можно дальше учиться и становиться гражданами каких угодно стран, только не Родины. Ясно, что видимость порядка, но никак не порядок, будет и более очевидна и всё более опасна. Все возможные социальные, межэтнические, экономические и прочие узлы, как и северокавказский узел, будут только ещё туже затянуты. Их и так-то уже не развязать, а будет только хуже… Ясно, что нечего ждать развития современной медицины, образования, – вообще какого бы то ни было развития. Скучно.А ещё отчётливо представляется взгляд некоего нашего потомка на то время, которое мы сейчас переживаем и будем ещё долго переживать. Потомки будут нам сочувствовать и даже жалеть, как мы когда-то в школе, изучая историю, сочувствовали тем, кто жил при крепостном праве, или тем, кто не дожил до конца татаро-монгольского ига. Наше время не оставит для них практически ничего, что могло бы им о нас сообщить как о живых, настоящих и неповторимых людях. Мы оставим им существенную дыру в истории отечественной литературы, кино, театра. Мы оставим им плохую, а чаще очень плохую архитектуру причём большинство зданий, которые были построены за последние пятнадцать лет и будут построены в ближайшие пятнадцать, вряд ли долго простоят и вряд ли смогут представлять в истории архитектуры нашу эпоху. Скучными будут казаться наши времена тем, кто заглянет в них из будущего. И если о шестидесятых годах остались блестящие художественные документы в виде фильмов «Я шагаю по Москве», «Застава Ильича», да хоть комедий Гайдая, семидесятые – в фильмах Данелии, Рязанова… в стихах разного уровня поэтов, песнях бардов, живописи, пусть даже на полотнах изображались ударные стройки и трудившиеся на этих стройках ударники… А что останется от нас в виде художественных документов? Что?
Прекрасно озеро Иссык-Куль в Киргизии, прекрасны горы, окружающие Алмату, прекрасен Днепр и купола Киева! Сложны и запутанны, по большей части печальны, а нередко и страшны процессы, которые происходят в этих местах. То, что творят люди на берегах этого озера, этой реки и на склонах гор, часто безумно. Но глядя оттуда новости моей страны мне было видно: то происходит у нас, – не безумно, не страшно, а отвратительно и постыдно.
30 сентября
Для меня фильм вчера ушедшей из жизни Татьяны Лиозновой «Три тополя на Плющихе» – особенный. Это фильм 1967 года, то есть моего года рождения. Я в детстве не любил, можно сказать, терпеть не мог этот фильм. А его как назло часто показывали. Меня раздражало в нём всё, но особенно, конечно, героиня в исполнении Дорониной. Я готов был бежать куда угодно, лишь бы не слышать её голос с характерными интонациями. Хуже всего мне было, когда она пела. И песня «Нежность» в её исполнении мне не нравилась, а из-за этого ни в каком исполнении эта песня не могла мне понравиться. Потом, спустя годы, я по случаю, помнится, не сначала стал смотреть его и понял, что повзрослел.
Я знаю эту картину покадрово, посекундно. Я знаю все выражения лица и жесты героини, знаю, сколько сигарет выкурил герой Ефремова. Несмотря на то что знаю фильм наизусть, я не устаю удивляться тому, что, взрослея, лучше узнавая жизнь и людей, во всех подробностях этой картины я открываю всё большую и большую, а точнее – бесконечную точность. Хотя фильм не безгрешен. Актёр Шалевич совсем не похож на деревенского жителя и жлоба. Он весь очень городской, и голос его звучит ну совсем не по-деревенски… (Это я сказал для того, чтобы никто не подумал, что этот фильм является для меня иконой.)
Как я был удивлён, когда узнал, что «Три тополя на Плющихе» и «Семнадцать мгновений весны» снял один и тот же человек! Потом удивление прошло, и я увидел закономерность. Оба фильма, при всей разности, одинаково умны и тонки. В «Семнадцати мгновениях» много небрежностей, но нет ни одной глупости. Эти фильмы Лиозновой – особенное кино, про которое нет смысла говорить с точки зрения операторского мастерства, световых решений и стилистики. Глубокое понимание человеческой жизни, любовь к человеку и ум – вот что является основным стилем кинематографии Лиозновой.