Отбор для Слепого

Он снова замолчал. А я не смогла сдержаться:

— А ты решил, что твои чувства важнее, чем чьи бы то ни было и вмешался в их отношения?

— Я пытался, конечно, да. Но ведь были и другие… были более значимые, чем я, в нашей организации, люди. Все дело в том, что нам никак не удавалось создать такую вакцину, которая бы могла вызвать у простого человека, не наделенного какими-то сверхестественными способностями, появление особых качеств. А потом родилась ты, и оказалось, что у двоих испытуемых с огромной вероятностью на свет появляется ребенок, обладающий способностями обоих родителей.

В моей голове смешалось все, что он сейчас говорил. Я абсолютно ничего не понимала. Что же получается, мои родители — подопытные, обладающие уникальными способностями и, судя по всей предыдущей речи Земнцова, ими являются мой отец, которого я считала приемным и какая-то женщина, которую он безумно любил в молодости? Но зачем, зачем тогда отец обманывал меня? Почему не говорил правду? Хотя… он ведь никогда не говорил и обратного, того, что неродной мне. Именно такая фраза ни разу не звучала из его уст. Да, забрал меня, когда мне было три или четыре года из какой-то деревни, о чем я совершенно ничего не помнила. Но ведь любил он меня, как родную. Уж в этом я никогда не сомневалась. И способности мои… они же очень похожи на его собственные.

— Кто мои родители?

— Я вижу, что ты уже догадалась сама.

Он почему-то улыбался. Но не мне. Он смотрел в сторону двери. Я резко обернулась. В дверном приеме, небрежно опершись на стену, стоял красивый молодой человек, со сложенными на груди руками. Он, не отрываясь, смотрел на меня.

— Ну как, Егор? Нравится?

— Симпатичная. Но я бы не сказал, что она настолько прекрасна, как ты мне описывал.

— Возможно, я, глядя на нее, все-таки вижу перед собой ее мать — Елену. Ты даже не представляешь, насколько совершенной женщиной была она! Но я уверен, если Милану отмыть, переодеть и позволить отрасти волосам, она тоже будет вполне себе ничего.

Парень пожал плечами и сделал шаг в мою сторону, с интересом всматриваясь в мои глаза. А я подумала, что он, конечно, очень красив, но до Жени ему далеко, да он даже Давиду проигрывает, хоть и выглядит уверенным в своей собственной неотразимости. Он почему-то рассмеялся и неожиданно сказал:

— Поверь мне, скоро ты будешь думать обо мне совершенно противоположное. Очень скоро ты будешь считать меня центром своего мира и хозяином души, сердца… и чего там еще? Забудешь и о своих любовниках и о прошлой жизни.

Эти его слова испугали меня, хотя объяснений им я найти не могла.

— Я не понимаю… ты умеешь читать мысли?

— Хм, я много чего умею. И, отец, давай Я расскажу ей?

Отец? Это сын Земцова?

— Расскажи.

— Ты, конечно, понимаешь, что сейчас нет возможностей проводить исследования, подобные тем, что когда-то делал мой отец. А уникальные бойцы нужны не меньше, чем двадцать лет назад, а может, даже больше. И нам с отцом стоило невероятных усилий восстановить научную лабораторию и собрать там выживших учёных. У нас нет ни времени, ни средств на ошибку. Ты знаешь для чего подопытных отца заставляли рожать таких, как мы с тобой?

— Что? Ты тоже?

— Да. Я тоже. Мои настоящие родители были из той же группы испытуемых, что и твои. И они меня, также как и твои тебя, украли из лаборатории. Только твоему отцу удалось спрятать тебя и твою мать, а мои родители погибли, делая то же самое. И если бы не этот человек, — он с благодарностью и любовью посмотрел на Земцова. — В живых меня уже не было бы давно.

— Почему? Кто бы тебя убил? Да и зачем убивать ребенка? Ведь из нас получились бы в будущем уникальные воины?

— Как ты думаешь, что лучше — один воин с потрясающими качествами или тысяча со способностями, развитыми немного меньше?

— Смотря какой воин… Но для создания армии, наверное, тысяча.

— А что лучше, получить армию в перспективе лет так через пятьдесят или через год-два?

— Второе, естественно.

— Так вот, дети нужны были им вовсе не для того, чтобы растить и развивать их. Просто в крови, тканях младенцев, таких, как мы с тобой, содержится особое химическое вещество, соединение, на основе которого можно создать сыворотку. Эта сыворотка вызывает у взрослого человека, у самого среднего, простого даже, некие изменения в организме. Если в этот момент воздействовать на получившего сыворотку человека небольшой дозой радиации, то эффект усиливается в разы…

Он говорил и говорил, увлеченно, с горящими глазами, так, будто и не было сказано самого главного. Так, будто ни для него самого, ни для учёных, придумавших подобную жестокость, не было никакой беды в том, что для создания этой сыворотки изначально все-таки нужно убить человека, чьего-то ребенка, живого малыша! И я, глядя на него, начинала с ужасом понимать, зачем я здесь и почему им нужна именно я. Вцепившись побелевшими пальцами в стул, я, как заведенная, качала головой и не могла заставить себя остановиться.

— Нет. Нет. Отпустите меня, пожалуйста, — впервые в жизни у меня начиналась истерика, я не могла успокоиться и теперь раскачивалась на стуле из стороны в сторону всем телом.

— Глупая, ты поймёшь. Тебе даже понравится, я обещаю…

25.

— О чем ты мечтаешь?

— Быть с тобой.

— И всё? Разве это — мечта, ерунда какая!

— Ах, ерунда, — шепчет она мне куда-то в шею. — Значит, ТЫ мечтаешь о чем-то другом? Не о том, чтобы мы с тобой всегда были вдвоем?

— Конечно! — мои губы сами собой растягиваются в улыбке, несмотря на то, что я изо всех сил стараюсь быть сейчас серьезным.

Я очень тонко чувствую изменения в ее настроении, ее эмоции. И сейчас, вот именно после моего "конечно", вместо шутливого веселья, она обижается и даже пытается отодвинуться от меня. Этого, естественно, я позволить не могу — перехватываю ее, уже практически успевшую слезть с кровати, у самого края, тяну на себя. И, распластав на груди, крепко обхватив обеими руками, целую ее надутые губки.

— Конечно, я мечтаю, чтобы мы не вдвоем с тобой были, а втроём!

Она на мгновение замирает, прекратив вырываться и таинственным шепотом спрашивает:

— Как ты узнал?

Глупая моя, я чувствую тебя всем сердцем, мне даже кажется иногда, что твои эмоции я ощущаю намного ярче, чем свои собственные. И единственное возможное этому объяснение я вкладываю в слова:

— Люблю тебя…

…И в тот момент, когда она склоняется ко мне и начинает целовать, не дав мне насладиться ее близостью, кто-то хватает за плечо:

— Командир, пора ехать!

— Сука! Давид, ты совсем охренел?

Я знаю, что он удивленно и непонимающе смотрит на меня. И, конечно, сказать о том, что Давид разбудил меня в неподходящий момент, не могу. Понимаю, что, действительно, пора ехать и даже нужно спешить. Но руки, кажется, еще ощущают изгибы ее тела, как если бы я только что, на самом деле, держал Милану в объятиях.