«Отчаянный», отчаливай!
Шрифт:
Наши охранные катера начали преследование подлодки, забрасывая ее глубинными бомбами. Но… лодка ушла.
Над морем легкая дымка тумана.
Мимо радиорубки, держась за руку командира Гарибяна, идет Андрей.
Я окликнул их.
— Акоп, куда водил Андрюшку?
— На экскурсию в Третьяковку. Показывал картину Айвазовского «Морской бой». Капитан приказал мальчика на верхнюю палубу не выпускать.
— Оставь его со мной, Акоп.
— Хорошо. Оставайся, Андрей-джан, вот с этим парнем.
Раздалась
— Что это? — спросил Андрей.
— Тревога.
— На нас нападают?
— А ты боишься?
— Нет. Посмотреть хочется.
— Нельзя, Андрей, капитан запретил. Мало ли…
— А они могут нас потопить?
— Не думаю. У нас очень храбрый командир.
— Капитан второго ранга на моего папу похож…
Раздражает, что записывать приходится урывками. Нет последовательности. Приходится обрывать разговор порой на полуслове. Буду вести только сухой репортаж. Передал сообщение, что в море появились два вражеских эскадренных миноносца и несколько охранных катеров.
— А мы сильней их? — спросил Андрей.
— Что за вопрос…
— А кого больше: их или нас?
— Их. Но у нас командир Федор Сергеевич Терем, понял?
Команды и распоряжения отданы. Сдублированы во всех уголках корабли. Тишина. Слышен лишь шум машин. Момент перед боем всегда — затишье. В эти минуты продумывается и оценивается обстановка. Такие же минуты, очевидно, наступили и у противника…
Я на вахте, я ничего не вижу, что происходит там наверху. Бой длится уже двадцать три минуты. Передал в эфир сводку о потоплении двух катеров противника и гибели нашего катера «19».
От взрывов все содрогается. Частый огонь наших кормовых и носовых орудий нервной дрожью проходит по всему транспорту. Сильно тряхнуло. Потянуло едкой, удушливой гарью.
Андрей прижался ко мне и тихонько спросил:
— Что это было, а?
— Попадание.
Мимо пробежали краснофлотцы. Кто-то на ходу сообщил:
— Палубные надстройки горят.
Андрей рванулся было за матросами, но я вовремя закричал:
— Назад! Быть рядом со мной! Ни шагу от меня. Слышал приказ командира?.. Ни шагу!
— Здесь страшно, — прошептал Андрей.
Я понял сказанное им скорее по движению губ, чем по звуку.
— Я лучше там буду, там небо и все видно…
— Там рвутся снаряды, разве не слышишь? Бой идет…
Передаю сводку. Ура! Нашими катерами торпедирован эскадренный миноносец противника. Атака наших катеров продолжается. Ведем борьбу с пожарами на транспорте.
Еще сводка: «Огнем второго вражеского миноносца потоплен наш катер „116“».
Пока я передал сводку, исчез Андрей. Море штормует только от взрывов. Бой продолжается 53 минуты. Пока ни одного попадания по корпусу, значит еще жить можно!
Куда исчез Андрей? Вот ведь горе на нашу голову…
Кашинцев буквально волоком тащит упирающегося Андрейку.
— Выскочил
чуть ли не перед носом у командира…Чумазый, в саже, в обгорелой робе, Кашинцев дерет уши Андрею.
— Дяденька, больно!..
— Оставь его, — я вырвал мальчишку из рук Кашинцева.
— Приказ командира надрать уши.
— Что там наверху?
— Небу жарко.
Сильно тряхнуло транспорт. Железный скрежет. Замолкли кормовые орудия.
Добит вражеский эсминец.
Поврежден винт нашего транспорта. Смолк шум дизелей. Транспорт потерял ход.
Вот это, кажется, все…
Передаю радиограмму. Потоплены наши катера «77» и «14».
Теперь мы одни. Рассчитывать, пожалуй, больше не на что и не на кого…
Уже несколько минут не могу поймать ни одного сообщения из эфира. Видимо, вместе с палубными надстройками разнесло антенны.
Распоряжений от командира тоже не слышно. Принимаю решение выбраться на палубу.
Оставляю в рубке Андрея. Говорю ему, что он остается за главного. За все оборудование отвечает головой. (Думаю, что после такого приказа он не убежит.)
Андрейка глядит в мои записи и спрашивает:
— Дяденька, а вы что, не русский?
— Русский, а что?
— А почему пишете не по-русски?
— Это стенограмма.
— А что это такое?
— Чтобы быстрей записывать. Каждый крючочек обозначает целое слово.
— Интересно, — и Андрейка склоняется над моими бумагами.
…Я вышел на палубу. Что здесь творится! Словно ураган прошел невиданной силы, исковеркавший и разметавший все на своем пути.
Снаряд разнес капитанский мостик. Федор Сергеевич чудом остался жив. Ранило его небольшим осколком в правое бедро.
Почти все орудия уже бездействуют. Огрызается только пушка Гарибяна… Не стало больше обоих Километров. Виктору Куманину осколок снаряда попал в живот. Командир, держась руками за изуродованные остатки палубной. надстройки, морщась от боли, подошел ко мне и очень тихо сказал:
— Возвращайся на пост, постарайся передать командованию только два слова: «Погибаем, но не сдаемся…»
— Погибаем? — спросил я.
А обратившись к команде, Федор Сергеевич сказал так:
— Не сдаемся, братцы! Все по своим местам. Продолжать борьбу с огнем!
Я спустился в рубку.
Андрейка, удобно устроившись за моим столиком, что-то рисовал. Я увидел, что из моей тетради вырвано на этот предмет несколько чистых листов.
Иосиф Малкин проносит мимо рубки ленты брезентового пожарного шланга. Что стало с нашим всегда стерильно опрятным судовым врачом! Он весь обгорел. Лицо в саже, ссадина на лбу. Рукава робы висят лохмотьями. Возле рубки сбросил с плеча шланг. Я успеваю шепотом спросить:
— Что там, наверху?
— Амба, — отвечает Малкин, вытирая ладонью потное лицо. — В живых осталось столько, что на руках хватит пальцев, чтобы пересчитать… Эсминец предложил нам капитуляцию с сохранением жизни.