«Отчаянный», отчаливай!
Шрифт:
Александр Алексеевич поднимается на палубу.
Старик устал. Тяжело дышит. Он очень спешил.
— Высадил мальчонку, — докладывает командиру. — Там тропинка в гору… Он пошел по ней…
Веду протокол последнего собрания. Все мы снова в кают-компании. Все — звучит слишком громко. В живых нас осталось тринадцать человек… Слово берет Федор Сергеевич:
— Товарищи! Друзья мои! Минутой молчания почтим память товарищей, павших в этом неравном бою. Вечная им слава!
Вас, друзья мои живые, я благодарю. Вы дрались на славу! Спасибо вам!
Все встали. Хором
— Переходим к главному вопросу. Сложившаяся обстановка ясна для каждого. Нам предлагают капитулировать Сдаться в плен на милость победителя.
Гарибян вскочил с места:
— А кто сказал, что они победители? А где их эсминец? А где охранные корабли? И у этого, который предлагает нам сдаться, дырка в хвосте. Нет, я больше ни слова не скажу. Я человек темпераментный, боюсь, скажу что-нибудь не то…
Мичман Гульковский перебил Гарибяна:
— Времени у нас осталось совсем немного. Совсем немного… Взрываться надо, друзья. Жаль, конечно, что, взрываясь, мы не захватим с собой хотя бы еще один немецкий корабль, но… все зависящее от нас мы сделали…
— Все ясно. Ровно через… — боцман Костенко поглядел на часы, — ровно через восемь минут… пустим ток к взрывчатке и…
— Погодите, товарищи, — снова заговорил Федор Сергеевич. — Я долго думал, как бы сделать так, чтобы наша гибель не была бы столь бессмысленной. Неужели мы не можем на прощанье сделать хотя бы еще один удар по врагу? Орудия наши мертвы. Хода у судна нет… Но у нас в трюмах груз… Станки, эвакуированные с заводов, и ценные металлы, которые всегда будут нужны стране.
Что, если затонуть, не взрываясь? Мы как бы закроем собой от врага наш груз. Может быть, пройдут месяцы, годы, но люди вспомнят о нас. Поднимут на поверхность судно и еще скажут нам спасибо за груз, который мы попытались сохранить…
…Я считаю, что у нас на транспорте все настоящие моряки, умом и сообразительностью бог никого не обидел, но в такой ситуации только один Терем мог принять столь верное и точное решение!
Проголосовали.
— Теперь, — спросил Федор Сергеевич, — кто вызовется открыть кингстоны?
Вызвались мой сменщик Кашинцев, боцман Костенко, Касымов, Кондратенко и мичман Гульковский.
Они уже не вернутся сюда, в кают-компанию. Их смерть застанет на боевом посту.
У самого порога на выходе из кают-компании Касымов остановил всех:
— Стойте!.. Все утро помнил, а сейчас чуть не забыл. Встаньте, товарищи. — Касымов повернулся к Федору Сергеевичу. — Дорогой Федор Сергеевич, разрешите на прощанье поздравить вас… Может быть, кое-кто и не знает, с чем я вас поздравил… Сообщаю: у Федора Сергеевича сегодня день рождения.
— Рождение и тризна, — уточнил командир. — Поверьте, я ведь совсем об этом забыл. У меня в самом деле сегодня день рождения. А черт, как неудачно со временем, а то бы мы его отпраздновали непременно.
Из-за стола поднялся Акоп Гарибян.
— Товарищ капитан второго ранга, разрешите от имени всех здесь присутствующих пожелать вам счастья, здоровья и многих лет жизни.
— Многих лет жизни? — переспросил Гарибяна Федор Сергеевич. — Вы не оговорились, Акоп Акопович?
— Нет, нет. Мы благодарны Касымову, что он сказал нам об этом дне. Я запомню его на всю жизнь.
Кто-то успел вставить:
— А жизни-то осталось чуть-чуть…
— А, дорогой, жизнь измеряется не прожитыми годами,
об этом пора бы знать. Но не будем спорить, у нас сочтены минуты, и я должен сказать от имени всех. Ваша душа, товарищ капитан, будет незримо присутствовать на каждом корабле советского Военно-Морского Флота. У вас впереди еще долгая-долгая жизнь, дорогой Федор Сергеевич. Мы все были счастливы, что служили и служим с вами. Вы были для нас всегда замечательным примером во всех отношениях. Спасибо вам за все!В самом углу кают-компании, где устроился и я с блокнотом, сидит, склонив голову на ладони рук, Костя Сабишев. Сначала я подумал, что ему плохо, но потом разглядел, что его плечи вздрагивают и он что-то еле слышно шепчет. Потом он вдруг резко выпрямился.
— Глупо! Ужасно глупо! — закричал Сабишев, — Я еще ничего не видел! У меня только мать на берегу, больше никого! Я еще ничего не видел, кроме школы и корабля. Я обрадовался, что попал на флот. Думал, весь мир увижу, а я ничего не увидел… Совсем ничего…
Костя опустился в кресло. Рядом с ним сел Федор Сергеевич.
— Сабишев Костя, ты очень много увидел. Другие и за сто лет жизни не увидят столько. Ты хорошо воевал. Совсем не хуже других. Твоя мать знает об этом. Я сам писал ей…
Сабишев сидел в кресле, откинувшись на спинку, и тяжело дышал, глядя на белый плафон под потолком.
Непонятно, слушал ли он сейчас Федора Сергеевича или находился в прострации. Губы у него были синими и дрожали. Еле слышно он пролепетал:
— Я ничего. — Потом, вскочив с кресла, громко закричал — Я жить хочу! Поймите меня: я хочу жить — больше ничего. Я не хочу тонуть с кораблем! — Сабишев рванулся к двери, расталкивая всех по пути. Раскрыл дверь кают-компании, повернулся ко всем.
— Жить мне надо! Ясно вам?! — И бросился по трапу вверх.
…Выскочив вслед за Костей, я увидел, как он мечется по кораблю, перепрыгивая через куски разодранного железа, перешагивая через трупы людей. Вот он вернулся на корму и сразу же, спотыкаясь и падая, перебежал на нос корабля. Остановился у разбитого орудия. Стал осматривать изуродованные палубные надстройки. Подошел к борту. Неужели прыгнет в воду и поплывет?.. А куда — к крейсеру или к берегу? Медленно пошел на ют, остановился у трупа Виктора Куманина. Заметил синенькую книжечку стихов. Она лежала возле Виктора, наверное выпала из кармана. Костя склонился над Куманиным. Потрогал рукой большой лоб нашего правофлангового. Выпрямился. Огляделся вокруг. Кругом море. Дым над волнами. Присел на кнехт. Смотрит на волны. Потом медленно поднялся с кнехта, повернулся лицом к вражеским кораблям и, вытянув вперед руки, подарил им два кукиша. Не спеша подошел к люку. Спустился по трапу к кают-компании. Взялся за ручку двери, перешагнул через порог. Я вошел следом за ним. Он остановился на пороге.
Гарибян бросился обнимать Костю.
— Вернулся! На свежем воздухе все понял. Молодец! Проветрился — и всякой чепухе конец пришел.
Федор Сергеевич взглянул на часы и обратился ко мне:
— Ну, радист-журналист, запиши время…
— Пора. Прощайте, дорогие мои! — Федор Сергеевич подошел к пятерым храбрецам, обнял и поцеловал каждого.
Дверь за ними захлопнулась. Они ушли к кингстонам. Ушли, как говорится, в вечность.
…Задраивается кают-компания. Слышен скрежет рычагов железной двери…