Отчего мы, русские, такие?

Р.: – Это обстоятельство тоже сыграло свою роль в том, что деградировала социальная и экономическая жизнь села, что провинциальная сельская Россия обезлюдела. Народ из деревень побежал в прошлом веке с таким рвением не только от бездорожья, отсутствия вблизи универмагов, поликлиник и театров, но и в немалой степени от презрительного отношения к нему горожан, с особенной жестокостью проявившегося во время правления большевиков. Если бы не их варварское обхождение с крестьянами, если бы горожане относились к кормившим их селянам как к социально равным, какая-то жизнь, несомненно, продолжалась бы в русской деревне и сейчас.

С.: – Теперь многие молодые выходцы из села считают, что работать в поле или на ферме – значит, опуститься ниже плинтуса. Даже слова, обозначающие одну и ту же профессию, у нас и в Америке вызывают совершенно разные ассоциации и, соответственно, отношение к её обладателям. Американский ковбой в нашем представлении – рыцарь, смельчак, «мачо», объект восхищения девушек. А какой образ возникает у людей при произнесении слова «пастух»? И к фермеру США отношение у общества совсем иное, чем в России. А сам заокеанский фермер не гнушается работать наряду с наёмными работниками. Теперь понятно, почему в магазинах продаётся бельгийская картошка, аргентинские яблоки, венгерский горох. Даже грибами, исконно русским продуктом, нас почему-то кормят китайцы, а цветы поставляют из Голландии, а не из Ставрополья, находящегося намного южнее и ближе к российской столице. А в «Ашане» продаётся квашеная капуста «Деревенская», и уже закрадывается подозрение: не из сербской ли деревни привезена она? Сажать лук, выращивать хрюшек, делать утюги или пылесосы, менять водопроводные краны или укладывать асфальт на дорогах – это воспринимается как нечто позорное.

Р.: – Понятие о престижности профессии у нас в России возведено в абсолют. Профессии есть сверхпрестижные, есть престижные, есть массовые малопрестижные и, наконец, совсем непрестижные. Так появляются профессиональные сословия и соответствующее психологическое самоощущение.

С.: – Скрытая и явная безработица возросла неимоверно, и в то же время полно объявлений, начинающихся словом «требуются». Перестал быть престижным огромный набор профессий: учитель, врач, инженер и т.п. Даже журналист в постсоветской России серьёзно упал в глазах общественности.

Р.: – Мы склонны решать эту проблему только деньгами – поднимать зарплату, например, учителям. Впрочем, и в этом не очень преуспели. А важнее преодолевать чванливость граждан по отношению к одной из самых почётных профессий, поднимать престиж Учителя. Чему может научить учитель-маргинал, который попал в школу не по собственному желанию, а потому что не сумел устроиться в более престижных сферах, чувствует себя на обочине жизни и вдобавок ловит на себе высокомерные взгляды некоторых учеников – детей преуспевающих в материальном плане родителей? Сложился замкнутый круг: мы рвёмся из «черни» в «белые люди» для того, чтобы нас уважали. Но попав в привилегированные слои, надменны по отношению к тем, кто нас кормит, одевает, обогревает. Своим отношением к ним мы рубим сук, на котором сидим: вызываем у этих людей тоже желание подняться в профессиональном плане, а следовательно и по социальной лестнице, что обычно соответствует переходу из производителей материальных ценностей в их потребителей. В итоге получается, утрированно говоря, вот что: умрём, но морковь сажать не будем!

С.: – Жители некоторых городов возмущаются по поводу большого количества гастарбайтеров. Но если бы в нашем обществе было поменьше снобизма, не пришлось бы в таких количествах приглашать таджиков. Намечается тенденция, что скоро каменщиками, столярами, водопроводчиками, дорожными рабочими будут исключительно иммигранты и «понаехавшие», которые и нашим работодателям выгоднее. Как в ХХ веке в России почти исчезло крестьянство, так же в нынешнем столетии рискуем остаться без рабочего класса. Всё ругаем милицию-полицию, что там много хапуг, что у некоторых сотрудников приёмы обращения с гражданами подчас бандитские. Но не все ли мы с нашим снобизмом «опустили» профессию сотрудника милиции так, что туда уже не хочет идти ни заботливый добряк дядя Стёпа, ни благородный Знаменский, ни принципиальный Анискин, ни неистовый борец с ворами Жеглов? В армию стараются не попасть ребята из «порядочных» семей, помимо прочего, из-за нежелания резко понизить свой психологический статус, в результате там оказывается большинство недалёких элементов с люмпенской психологией.

Р.: – Когда наш гражданин попадает в западноевропейскую столицу, он удивляется тому, что на улицах идут похожие друг на друга люди, одетые одинаково, так что не отличишь доктора наук от слесаря, а консьержку от начальницы фирмы, и все вроде бы с умными лицами. Но потом становится ясно, что внешне похожими их делает самоуважение. Они не одеждой и позой отличаются, а разные внутренне, у них различие личностное, а не показное. Они не на словах и не в жестах независимы, а в ощущениях, в подсознании. Даже в Эстонии в советское время трубочист или сантехник весьма отличался от нашего «дяди Васи». Он выглядел, как кандидат наук, и держался с чувством собственного достоинства.

С.: – А нам мешает так же держаться в качестве сантехника не столько низкая самооценка, сколько отношение окружающих. Нам стыдно перед знакомыми «опуститься» до такой работы: мол, совсем в человека «третьего сорта» превратился. Мы опасаемся, что окружающие будут себя держать с нами на психологической дистанции, обращаться с чувством своего превосходства. При нынешнем снобизме у нас может всё остановиться, поскольку в непрестижных профессиях не будут появляться мастера своего дела.

Р.: – На Руси были печники, а были Печники, известные на всю округу, которые в своё ремесло вкладывали душу, и поэтому их наперебой люди звали сложить им печь. Но когда за дело берутся нехотя, если не сказать – с отвращением, а потом работают спустя рукава, скорее имитируют работу, и трубы будут течь, и асфальт пучиться, и стены домов трещинами покрываться, и преступления не будут раскрываться, и учителя станут деградировать. Обладателей «непрестижных» профессий ещё долго не заменят роботы. А наблюдательного следователя, эрудированного учителя, внимательного врача никакой робот не заменит.

С.: – По некоторым данным, сейчас девять профессий и видов работ из десяти молодые люди считают ниже своего достоинства. По итогам одного исследования, только 3,5 процента ребят хотят освоить рабочие профессии. Выпускники средней школы не горят желанием становиться токарями, фрезеровщиками, шлифовщиками. Выяснилось, что каждый четвёртый-пятый парень готов пойти работать в ФСБ. Эксперты полагают, что, во-первых, ради «корочек», а во-вторых, – всё тот же мотив возвыситься: мол, ты – никто и зовут тебя никак, а я – сотрудник ФСБ, передо мной все будут нишкнуть.

Р.: – Всё-таки кого-то из этих ребят привлекает сама работа, её романтика, а кто-то хочет быть максимально полезным стране.

С.: – Дай Бог! В конце прошлого века преобладающим было стремление в предпринимательство, люди предполагали в собственном деле поднять свой статус, не только улучшить материальное положение. А в первом десятилетии XXI века молодёжь уже переориентировалась на «государеву» службу: вряд ли в поисках романтики. Самый большой наплыв в те ВУЗы, где готовят чиновников. С появлением в России нуворишей повысилась амбициозность молодёжи, особенно детей школ с каким-то уклоном, которые считают для себя унизительным подметать пол, стирать носки и выносить мусор. А глядя на них, считают для себя зазорным домашний труд и дети каких-нибудь «сирых» родителей – скромных и низкооплачиваемых инженеров, служащих, научных работников, которые «запихнули» детей в эти спецшколы. Мы норовим взять плохой пример с американцев, а всё хорошее у них не перенимаем. Их тинейджерам не стыдно устроиться в кафе мыть посуду, драить полы в больницах, продавать газеты и т.д. Нашим ребятам «опуститься» до этого ложное самолюбие не позволяет.

Р.: – Это здесь, рядом с русскими соотечественниками, они стесняются подметать пол и мыть посуду. В Америке и в Европе они держат себя по-другому. Там наши эмигранты соглашаются на гораздо менее квалифицированную работу, чем в России.

Ксенофобия – это и результат, и признак

«вертикальной» психологической ориентированности общества.

С.: – До революции принцессы заботились о бедных, в Первую мировую войну Александра Фёдоровна приучала дочерей к благотворительности, к непривлекательному труду, и великие княжны не гнушались ухаживать за ранеными солдатами в госпиталях, где были вонь, грязь. Без всякой бравады! А нынешние дочки даже не премьер-министра или президента, а среднего чиновника пойдут ухаживать за ранеными солдатами? Британский принц Уильям рубил дрова, дежурил на кухне и мыл туалеты в Чили в экспедиции, будучи курсантом в военной академии Сэндхерст, то есть делал всё, что и другие ребята. А наши высокопоставленные отцы считают нужным освобождать сыновей от «лишних» забот и растят махровых эгоистов и бездельников. Выходит дело, в Великобритании принц превращался в работягу, а у нас работяги стремятся быть принцами.

Р.: – Из мира взрослых, из семей «вертикально» ориентированная психология перекочёвывает в школы. В российских школах заносчивость, презрение одних учеников по отношению к другим стало обычным явлением. Даже школьные специализации создают у ребят представление, что они не просто расходятся по разным направлениям знаний, а дифференцируются по шкале «выше – ниже». Родители не очень-то прививают детям умение вести спор без агрессии и презрительности, находить компромиссы. И современная российская школа не учит детей разрешать конфликты не силовыми способами.