Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Отец уходит. Минироман

Черский Пётр

Шрифт:

Я шел по Пилсудского, по Страшевского, по Плянтам, шел навстречу людям, против течения, но вроде как по течению, робко шел, незаметно, чтобы мое против течения не казалось вызывающим — напрасный труд: оно было вызывающим; и зря я старался быть незаметным, зря прятался в тени: вокруг горели сотни свечей, и постоянно вспыхивали новые, и мерцающий их свет извлекал меня из темноты, и всё новые лица поворачивались в мою сторону. И видя, сколько этих лиц, я ощутил угрозу… но, может, это игра воображения, мне только чудится, будто взор их суров? Что это: мираж, морок, дурной сон — или вправду на меня обращены осуждающие взгляды? И с какой стати мне кажется, что в торопливом ритме моих шагов звучит "этот с нами, этот против нас" — а в их неспешном марше слышится "кто один, тот наш злейший враг"? Разве только нечистая совесть заставляет меня нервно озираться; неужели это правда, неужели они расступаются передо мной, чтобы меня пропустить, а затем затянуть как можно глубже, затянуть туда, откуда уже не убежать?

До "Лубу-дубу" я добрался через час. Все уже сидели в кинозале — кроме Яся, который тоже опоздал. Мы взяли пива, курили, иногда переговаривались: мол, цены высокие, мол, пиво отменное, а сигареты хорошо пахнут, — но чего-то важного нам недоставало, и в конце концов я сказал, что был там, и шел навстречу людям, и видел их взгляды, а Клубень сказал, что так уж оно здесь, в Кракове, всегда. И еще добавил: "Я был тут, в ‘Лубу-дубу’, когда он умер. На дискотеке. Зажигали по полной, и вдруг музыка обрывается, и диджей объявляет, что Папа умер. И что сейчас будет перерыв десять минут. Мы не знали, что делать, вышли на улицу, и никто не знал, что делать, и все выходили; и мы пошли к костелу. Постояли немного. Вот так-то. И слов никаких не находилось".

Сеанс закончился; теперь уже не надо было искать слова: здесь, там, тот, этот… Мы с Андреа, Клубнем и Ясем посидели часа полтора, встали и вышли, и распрощались, а потом я сел в такси и сказал, куда ехать. "Да, да, — сказал таксист, разворачивая свой старенький "полонез", — ну и о чем, по-вашему, это свидетельствует?" Я растерялся: про

что это он, может, я адрес неправильно назвал или еще чего? Или: все скорбят, а я вроде малость поддатый… Но у меня уже был опыт, и на всякий случай я промолчал. И правильно сделал — он вовсе не ждал ответа, просто ему надо было с чего-то начать. "О чем это свидетельствует, по-вашему? Что же в этой стране творится, а? Не сейчас, а вообще. Представляете, что теперь будет, когда не стало этого святого человека? Охо-хо. Кто же у нас останется? — только один этот, еврей, — сказал, будто плюнул с отвращением. — И один масон. Продажные твари, вот они кто. Вот кто нами правит. До сих пор боялись, а сейчас, скажу я вам, начнется. Все из-за этого Круглого стола [29] — один еврей и масон, вот что я вам скажу, еврей, масон и гебист. А усатый этот, думаете, он кто? Агент госбезопасности, вот кто! С давних пор. Его в восьмидесятом на верфь на моторке привезли". Тут я не выдержал — это же он о Гданьске, о гданьской судоверфи: "в Гданьске все началось", "с верфи директора на двери вынесли" и так далее [30] . "Вы там были? Вы это видели?" — Он даже притормозил и посмотрел на меня так, что я подумал: сейчас возьмет и вышвырнет на полпути. "Да какая разница: видел, не видел?! Незачем мне было видеть. Без меня были такие, что видели. Надо уметь читать газеты. Правильное радио слушать надо. Там про все пишут и говорят. Только оттуда и можно узнать, как было взаправду. Поверьте мне, я плохого не посоветую: слушайте правильные СМИ, пока не поздно!"

29

С 6.02 по 5.04.1989 г. в Варшаве проходили заседания Круглого стола, в ходе работы которого были подписаны соглашения между правительством и профсоюзом "Солидарность" и назначены первые свободные демократические выборы в высший законодательный орган государства.

30

Движение "Солидарность" зародилось в Гданьске, где в 1980 г. был создан Независимый самоуправляемый профсоюз "Солидарность", который возглавил электрик с судоверфи Лех Валенса (впоследствии президент Польши).

Во вторник мне удалось запустить ноутбук и подключиться к Интернету. Этого нельзя было делать, ни в коем случае, — я для того сюда и приехал, чтобы отключиться от Интернета, чтобы разлогиниться, отсоединиться, уйти в офлайн и оторваться от блогов, твиттеров, мейлов, форумов и вообще всего того, что затягивает, отвлекает, высасывает, разрушает. Нельзя было этого делать; я должен был сразу по приезде вырвать кабель, купить ноутбук без сетевого порта, за километр обходить интернет-кафе; я должен был выбрать красную таблетку [31] . Но я сконфигурировал сеть, установил браузер и заглянул, сначала сюда, потом туда и… у меня потемнело в глазах — это первое, что пришло в голову, а потом я подумал, что, наверно, монитор поврежден или что я заплатил за цветной, а мне подсунули черно-белый. На экране одна чернота. Черные порталы с черными ленточками на видном месте, черные блоги, черные форумы… вход в личный кабинет тоже черный, сайты банков недоступны, теперь не узнаешь, сколько на твоем счету польских злотых (вероятно, черных). Везде траур, везде книги соболезнований: можно черными буквами на почти черном фоне вписать две фразы от себя; черные заголовки ньюсов сообщают о скорби, воцарившейся во всем мире, о подготовке к похоронам, о реакции и откликах, о Фиделе Кастро, который после смерти Папы, поглаживая черную бороду, пошел в церковь, второй раз в жизни, и публично заявил, что разделяет всеобщую скорбь, что Папа всегда поддерживал Кубу, а Америку критиковал, о чем надо помнить.

31

Отсылка к фильму "Матрица" братьев Вачовски (1990).

Все было черным-черно; в черных порталах — черные чаты: чат для сорокалетних, общий, краковский, вроцлавский; кое-где на этих чатах еще теплилась жизнь: кто-то валял дурака, кто-то спрашивал, где найти хороший обувной магазин, и ему в ответ, хоть и вяло, но все же выскакивали адреса в черных рамках: "Крулевская, 12— очень приятная обслуга, Яворова, 8 — большой выбор: все размеры, обязательно что-нибудь себе подберешь". Краковский чат был черный, и вроцлавский, и лодзинский, и эротический тоже был черный — и на черном эротическом чате Збышек27 черным голосом спрашивал, найдется ли какая-нибудь девственница, которая даст полизать ступни. И не только ступни. "Предпочтительно брюнетка. Спонсорство не исключено, я в полном порядке, бизнесмен. Конфиденциальность и гигиена — вот мои принципы. Напиши мне, крошка, не пожалеешь".

Все было черное. Я просматривал черные блоги и надивиться не мог: тут отточие, там лампада, где-то еще — пять пустых строчек, где-то черный прямоугольник вместо фотографии. И куда же подевались, спрашивал я себя, всегдашние посты, где фото, на которых юные блогерши кокетливо выпячивают губки, где реклама дорогих духов, CD-плееров, таблеток анти и пищевых добавок? Куда подевалась эта пестрая ярмарка позолоченной дешевки и фетишей консьюмеризма, эти скрупулезно собираемые доказательства того, что жизнь удалась, что всё тип-топ? Исчезло. Везде черные прямоугольники. Сейчас лучший блогер — тот (или та), у кого прямоугольник больше и чернее, по кому лучше видно, что сегодня он (она) плачет. "Сегодня я плачу, — сообщила та самая девица, которая 27 марта писала: — Мы трахались в сортире как звери, как крейзанутые, я громко стонала, и мне плевать было, что кто-то может услышать; в такси ехала еще мокрая от его спермы. Через час он должен был встретиться с женой; интересно, почувствовала ли она меня на нем, почуяла ли запах истинного наслаждения?" Так она наслаждалась в марте, а сегодня плачет, плачет сегодня наша MariaMagdalena собака blog точка pi; а вот еще одна, у которой, похоже, в аптеке абонемент на средства для прерывания беременности на ранних сроках, по крайней мере, с тех пор как… "Не будем об этом", — сказала она мне когда-то, театрально потупившись; а сейчас оставила в блоге пустое место. Пять пустых строчек. Дескать, ей не хватает слов, чтобы выразить, что она чувствует и что думает. В это, кстати, я могу поверить.

Все было черное — и в черном Интернете кто-то написал в черной газете, что в Польше даже птицы оплакивают смерть Папы, а в черном блоге хип-хоповая группа разместила заявление: "Мы как представители культуры которые очень любили любят и будут любить величайшего человека то есть Папу почтим память его мы очень переживаем и никак не придем в себя после его смерти и потому до пятницы не будем записываться будем только молиться это величайший человек в истории который отдал себя Иисусу и провозглашал заповеди провозглашал истину и много сделал никто в истории человечества не сделал больше и если кто-то захочет посредством музыки приблизиться к нашему Святому Отцу рекомендуем любимую песню Кароля Войтылы под названием ‘Лодка’ [32] и нет таких слов чтобы охарактеризовать этого необыкновенного человека просто он был есть и будет этот величайший образец человека какой когда-либо существовал и прекрасно что он отдался в руки Господа Бога мы пишем эти слова со слезами на глазах воспоем же Господу". Вот так оплакивала Святого Отца хип-хоповая группа, но были и такие, что плакали еще горше и в скорби своей перешли всякие границы — вероятно, один из них и отметился в книге соболезнований, начертав самыми крупными и самыми черными буквами твердо и решительно: В ТАКИЕ МИНУТЫ, КАК ЭТА, Я ДУМАЮ, ЧТО БОГА ВООБЩЕ НЕТ.

32

Испанская религиозная песня (польский перевод ксендза С. Шмидта).

Из черного Интернета я переместился в светлую кухню, где продолжалась интеграция: приехали украинцы, кто-то заглянул на огонек, кто-то привел гостей, и теперь вся Центральная Европа сидела за столом, спеша управиться до введения сухого закона, о чем уже было объявлено. "I can’t understand it, — сказала Ариана, — in Germany, when we want to show our sorrow, we often listen to classical music and I were in Cracow today, because I wanted to visit one classical concert, but it was cancelled. I just can’t understand" [33] . Я закурил, пытаясь вспомнить, умею ли я говорить по-английски, и, ломая голову, как лучше ответить, чтобы не обидеть девушку, в конце концов выдавил, что, как-никак, траур, что, тем не менее, под Баха, конечно, не танцуют, однако в такой момент уместны сосредоточенность и раздумья. И заткнулся, потому что перед глазами у меня всплыла черная сеть, и я подумал, что, пожалуй, лучше бы уж они слушали этого Баха. Непохоже было, что Ариана understood [34] мои объяснения, но тут вмешался Клубень и сослался на местную специфику, что вроде бы ее убедило. Я обратился к Галине: "Послушай, как тебе кажется: то, что сейчас у нас, не напоминает немного того, что было у вас во время оранжевой революции? Ну, понимаешь, единство, чувство локтя, есть, конечно, различия, но, так сказать, общность чувств? Немцам, ясное дело, этого не понять, но мы-то, славяне, понимаем, что это: в едином порыве подняться и стоять стеной, и все мы братья, и чужой человек тоже брат, когда дело правое?" Но она только, прищурив глаза, поморщилась: "Ну что тебе сказать, Петр? Не знаю. У нас было иначе. Мы все там стояли, и я стояла, но мы боролись — за что-то боролись. У нас была цель, мы хотели чего-то добиться. А у вас как-то… по-другому. Колоссальный подъем, но цели нет". Так говорила Галина, но я к тому времени уже махнул пару рюмок, винцо, водочка, отчего во мне зашевелилась нехорошая злость и пышным цветом расцвел патриотизм: ну да, конечно, одни не понимают, другие не видят цели, целей им не хватает… читал я "Следы рысьих когтей" [35] , знаю, какие у них были цели; и немцы в тридцать девятом тоже не понимали, почему поляки не хотят отдавать Гданьск' [36] ,

и тоже тогда слушали классическую музыку. И вдруг я встал и подошел к Мехмеду, парню Галины, он к ней в гости пришел, сам, кажется, из Алжира, но в Польше уже десять, то ли одиннадцать лет, учеба, работа, жизнь… я подошел к нему и сказал: "Мехмед, мне страшно интересно, вот ты родился и воспитан в совершенно другой культуре, но провел здесь добрых десять или одиннадцать лет, так что и Польшу уже знаешь; что ты об этом думаешь — о всеобщей скорби, обо всех этих страстях, маршах, свечах, бесконечном повторении одних и тех же лозунгов, о бурных аплодисментах после каждого слова Папы, хотя при всем при том — аборты, коли уж припечет; а возьми хотя бы специальные издания с кучей цветных фото и перечнем энциклик мелким шрифтом на последней странице? Что ты об этом думаешь?" Он быстро на меня глянул, вроде бы растерявшись или даже испуганно, и отчеканил: "Польша — прекрасная страна, поляки очень славные, а Папа был великий человек".

33

"Не могу понять… мы в Германии, когда хотим выразить свое горе, часто слушаем классическую музыку, а сегодня в Кракове я хотела пойти на концерт, но его отменили. Просто не могу понять" (англ.).

34

Поняла (англ.).

35

Повесть для молодежи (1965) Ванды Жулкевской с сильной антиукраинской направленностью. Действие происходит после войны в Бещадах (район Юго-Западной Польши, в сентябре 1939 г. разделенный между Германией и СССР, с июня 1941 г. полностью оккупированный немцами), где польские власти вели бои с Украинской повстанческой армией; в 1947 г. большая часть непольского населения была оттуда выселена, в основном на возвращенные западные земли.

36

После Первой мировой войны Гданьск (Данциг) по Версальскому мирному договору (1919) получил статус вольного города под управлением Лиги наций; в 1939 г. Германия потребовала от Польши возвратить город.

А вот как я, после еще нескольких рюмок, доказывал Клубню, что я польский патриот: "Пойми, я польский патриот, то есть просыпаюсь утром, смотрю в окно, и меня с души воротит, весь день с души воротит, когда я гляжу на эту грязь на улицах, спальные районы, пьяные рожи одних и хитрые зенки других; иногда мне безумно хочется все это спалить, а землю вспахать и посыпать известью, негашеной, и только потом начать строить заново; но, если кто-нибудь поднимет на мою родину руку, я без раздумий схвачусь за оружие, а не будет оружия, с голыми руками брошусь на врага и вцеплюсь ему в глотку…" Тут в разговор вмешалась какая-то девушка, кажется, немка, то ли художница, то ли пианистка, из другой стипендиальной программы, а может, просто в гости пришла. "Well, I cannot understand one thing, — сказала она высоким неприятным голосом, — tomorrow or maybe on Friday there will be a big march for Pope, yes? So isn’t it a great opportunity to demonstrate something? For example: to demonstrate our acceptance for abortion. I think it’s a great idea to make some banners and stand there, all this people will just have to read it and to think about the sense of it" [37] , — мы с Клубнем только рты разинули и переглянулись, не в состоянии ничего ответить. "Послушай, что я тебе скажу, — наконец пробормотал я по-польски, — мне всегда было интересно, почему о праве на аборты громче всех вопят бабы, у которых, судя по их наружности, таких проблем вообще не должно возникать?"

37

"Я одного не могу понять… завтра, то ли в пятницу, будет грандиозный марш в память о Папе, да? Так разве это не прекрасная возможность что-то продемонстрировать? Например, что мы за разрешение абортов. По-моему, это прекрасная идея: изготовить несколько плакатов и стоять с ними, чтобы люди их прочитали и задумались о смысле всего этого" (англ.).

(Три года назад мы с Анджеем и Войцехом поехали на фестиваль "Вудсток" — было еще несколько человек, но мы трое держались немного особняком. Поезд уже в Гдыне был набит до отказа, так что мы волей-неволей (хотя, разумеется, скорее "волей") целую ночь старательно отключались и на поле еле доплелись, палатку ставили, падая с ног от усталости, ребята сразу заснули, а я нет, как ни пытался. Потом они проснулись, а я заснул, а потом все пошли пить пиво и пили до вечера, так и день прошел. На следующее утро подсчитали финансы, и выяснилось, что у нас осталось всего на пару банок пива, а впереди целый день и целая ночь, да еще обратная дорога; короче, куда-то мы потащились — грязные, жарища, — потому что кто-то сказал, что в городе можно купить из-под прилавка вино, а если подсуетиться, то и водку; хотя сухой закон и крепкие напитки запрещены, но свободный рынок и польская оборотистость еще никуда не девались. Шли сперва по асфальтовому шоссе, потом садами, перелезали какие-то ограды, где-то пробирались через развалины, пока наконец не добрались до города, по которому слонялись и где на тротуарах спали десятки таких, как мы. Вина никакого не было, вообще, кроме пива, ничего не было; к счастью, пиво было повышенной крепости, что ни говори, а если эти несколько лишних процентов пересчитать на промилле, в крови получается чистая прибыль. Мы купили на сколько хватило, побродили немного туда-сюда, с кем-то попели, с кем-то поболтали — и в конце концов в каком-то переулочке уселись на краю тротуара. А рядом сидели две девчонки — молоденькие, из себя очень даже ничего, одна ближе к готам, другая, скорее, из детей-цветов, ну и я подмигнул Войцеху, а может, Анджей подмигнул мне, а может, мы все перемигнулись, во всяком случае, один из нас бросил: "Привет, девочки", — а они сразу: "Привет, привет, вы откуда?"; ну, мы им, что мы из Гдыни, а они, оказывается, из Валбжиха. Мы: что-то стало холодать, не пора ли нам поддать, а они, мол, нет, спасибо, а вот посидеть-поговорить, это пожалуйста; мы без слов поняли друг друга: поскольку их только две, каждый пытает счастья самостоятельно, но, если кому-нибудь повезет и обстоятельства будут благоприятствовать, в смысле, барышня изъявит желание, тогда извини-подвинься, подсоби товарищу, уступи место, пусть попользуется; а тут выясняется, что девушки ждут приятелей. Вот-те на: если б хоть сказали "приятеля", тогда по крайней мере одна осталась бы свободной, так нет же, приятелей, минимум двоих, то есть на двоих больше, чем надо. Но у нас отлегло — ясно стало: незачем напрягаться, можно просто поговорить; ну мы и болтаем о том о сем, анекдоты так и сыплются, а потом пришли эти их приятели, Адам и Пшемек; познакомились, угощаем друг друга сигаретами, любовь, дружба, музыка — и тут из-за угла выходит ксендз, точнее, семинарист, ненамного старше нас, если не ровесник, в тяжелой сутане, взмокший, запыхавшийся; уж не помню кто, Войцех, кажется, бросил: "Не жарковато ли в этих рясах?" — кто-то пропел: "Радуемся, Боже, Тебе, аллилуйя", — а он спросил: "Можно?" — присел рядом с нами и: "Привет, меня Мачек зовут"; ну и мы представились: "Аня, Оля, Адам, Пшемек, Анджей, Войцех, Петр, привет, привет, очень приятно, ну и жарища сегодня, а что вообще слышно" и так далее. Потом на минуту настало молчание; похоже, он собирался сказать: "а может, помолимся", или что-то в этом роде, но Адам его опередил: "Вчера один из ваших благословил меня — знаешь как? — ‘уебывай отсюда’"; атмосфера сразу сгустилась. "А почему?" — спросил семинарист, видимо, почуяв, что впереди долгая дискуссия. "А потому, что я гей", — сказал Адам. И еще: что он не понимает, почему одна любовь хороша, а другая— плоха, что старается найти собственный путь к Богу и в Валбжихе у него есть исповедник; и пошло-поехало… Анджей спросил, есть ли такая заповедь "не поимей ближнего своего", а Войцех: правда ли, что святой Петр, прежде чем впустить в рай, проверяет, цел ли сфинктер. Девчонки полезли в бутылку, мол, любовь это всегда любовь, любовь прекрасна, и, если два человека друг друга любят, неважно, разного они пола или нет. Семинарист Мачек еще больше взопрел, и я, отхлебнув пива, подумал, что он сдает по-настоящему трудный экзамен, проходит проверку на вшивость для семинаристов, и что я ему не завидую, ой, не завидую; и тут он завелся, стал говорить о тяжких испытаниях, посылаемых Богом, и о том, что наклонности бывают разные — хорошие надо развивать, а иные не надо, и что, если, к примеру, человек рождается убийцей, это значит, что ему назначено тяжкое испытание и от него самого зависит, справится он или не справится. А они все: как можно такие вещи сравнивать! — кто-то вскочил, кто-то пододвинулся поближе, и вдруг между нами выросла невидимая баррикада, и оказалось, что по одну ее сторону католичка Аня, католичка Оля, католик Адам, католик Пшемек, католик Анджей и католик Войцех, а по другую — семинарист Мачек и Петр неверующий, который допил свое пиво и сказал: "Послушайте, он прав, поймите: он не может иначе. Третья Книга Моисеева, послание святого апостола Павла; запрещены любые сношения, не приводящие к деторождению; коли уж вы — католики, извольте это соблюдать, и спорить тут не о чем". Но кто-то меня перебил, и они все наперебой: необходимы реформы, целибат — абсурд, нужно дать равные права геям, разрешить рукополагать женщин в священники, настало время перемен. Три часа мы просидели на солнце, на раскаленном тротуаре, прихлебывая теплое пиво, — семинарист не пил, и горло у него пересохло, под конец он уже хрипел, то и дело нервно заглатывая воздух. Расстались мы вроде бы в согласии, в любви и дружбе, но без барабанной дроби и обмена адресами; а когда возвращались на поле, стало парно и душно, но скорее не вокруг, а между нами, потому что никто никого, похоже, не убедил, и они все вдруг вспомнили, что, если верят в рай, должны верить и в ад, и неизвестно, докуда им отсюда ближе.)

Утром я вернулся в сеть. "Болельщики ради Папы заключили перемирие" — прочитал и вздрогнул, сообразив, куда ехали те ребята из Новой Гуты и почему тогда, в понедельник, так мирно стояли, почему среди бело-красных шарфов мелькали сине-красные — и ничего не происходило, никто никого не прессовал, не вытаскивал финок и никто ни от кого не удирал очертя голову, не спасался в переулках и подворотнях. А вздрогнул я, потому что осознал, что стал свидетелем чуда, а потом перед глазами у меня нарисовались Чинарик, Рыжий и Вепрь, Чума и Сизарь, Лысый, Калаш и Сухой, и я представил себе, как они заключают перемирие с фанатами "Лехии", "Шлёнска" и "Вислы", как отказываются от базара и стрелок на сопотском мотокроссе: на этой картинке они все стояли, искоса друг на друга посматривая, будто гадая, как быть дальше, чем теперь заняться в жизни, какую себе поставить цель, какой путь выбрать. Такие вот чудеса… еще я заглянул на форумы, где о Папе писали "да упокоится с миром", — однако кто-то уже успел добавить "всех нас объединяет скорбь, но это не может продолжаться вечно", — а кто-то другой "бесят меня эти журналистские акции — настоящий фанат борется за свой клуб и готов погибнуть"; а какой-то болельщик не сумел сдержать радости: "‘Висла’ и ‘Кракса’ наконец-то объединились ради Папы, вместе мы дадим шороху всей Польше. Да здравствует Краков!"

Поделиться с друзьями: