Откровенные повести о жизни, суете, романах и даже мыслях журналиста-международника

Понедельник прошёл, как проходит большинство понедельников, – тягуче, муторно и скучно. Веселуха началась во вторник с утра.

Утром в мексиканскую редакцию степенно, большим купеческим кораблём вплыла секретарша Валя. Она редко лично посещала эту гусарскую казарму, не облагороженную дамским присутствием. Начальница Инга Колокольчикова, с точки зрения мексиканских корнетов, была недостижима и далека, как звезда другой галактики, и потому облагородить их не могла. Напротив, излучая холодный космический свет, она лишь провоцировала протуберанцы жеребячьих настроений за своей спиной. Словом, Валя предпочитала общаться с мексиканской редакцией по телефону.

Однако во вторник зашла. Торжественно и радостно, словно зачитывала текст приветствия от Деда Мороза, Валя провозгласила от двери:

– Пётр Сергеевич Завадский, на выход, и срочно к Александру Юрьевичу! Цито! – Валя когда-то работала в аптеке и любила щегольнуть фармацевтической латынью.

– С вещами? – Мрачно поинтересовался Петя.

– Дурак! – Обиделась Валя и, повернувшись, гордо выплыла в коридор. Флаги, которые она выбросила на стеньгах, складывались в несуществующий в морских кодах сигнал «Да пошли вы все!»

Александр Юрьевич Прохоров, похожий на богомола – длинный, сухой, ломкий с маленькой седой головой – был заместителем главного. Вообще-то, главный редактор Фёдор Бонифатьевич Высокий имел двух заместителей. Одному было не вынести груз ответственности, возложенный свыше. Не вынести его было и вдвоём. Тем более, Александр Юрьевич, в силу своей хрупкой консистенции и нудного характера, тяжёлое не носил. Второй заместитель – Анна Германовна по мужу Ядецкая, дама невысокая, но корпулентная, мощная, явно хорошего, крепкого крестьянского корня, могла бы и мешки с зерном на себе таскать. Но ей постоянно недоставало времени: Анна Германовна была парторгом редакции. Должность хлопотная и опасная – того и гляди наступишь на скрытую мину. Поэтому заботы Фёдора Бонифатьевича часто бывали ей до лампочки. Фёдор Бонифатьевич не любил Анну Германовну и боялся её. Александра Юрьевича главный тоже не любил, но не боялся. Так, побаивался… лучше сказать, ожидал от него всякого…

Оба заместителя располагались в одном кабинете, маленьком и темноватом. Столы их смыкались торцами, и сидели они, таким образом, лицом к лицу. Но видеть друг друга не могли. Не выносили они один другого. До зубовного скрежета. Это уж потом, когда Агентство переехало после Олимпиады в огромное здание на Зубовском бульваре, развели их по разным кабинетам, и они начали, по крайней мере, здороваться вне редакционных стен. Но в то время, о котором идёт речь, бушевала между ними большая коммунальная война, в которой вынужденно принимала участие вся главная редакция Латинской Америки.

Дело в том, что заместитель Прохоров курировал редакцию Южной Америки, а заместитель Ядецкая – редакции Мексики, Центральной Америки и Кубы. Поскольку коммунальная война уже давно стала тотальной, заместители громили не только главные силы противника, то есть, самих себя, но ещё тылы и резервы. Прохоров при случае с плотоядным удовольствием давил «мексиканцев» и «кубинцев». Ядецкая в ответ проходила разрушительным смерчем вдоль всей Амазонки и дальше, вплоть до суровых ледяных скал Магелланова пролива.

Поэтому, собираясь к Прохорову, Петя не ждал ничего хорошего. Пытался вспомнить, где и на чём мог проколоться. Вычислял, зачем позвали. Однако ничего толкового в голову ему так и не пришло.

– Ну, что же, вы так плохо-то, Пётр Сергеевич? Неудачно так? – Задал загадку Александр Юрьевич скрипучим голосом. Поправил свои огромные очки, сложил сухие губы трубочкой и воззрился на Петю. Александр Юрьевич не мог сдержаться, хотя и очень старался. Сквозь все его заслоны прорывалось сладострастие – он предвкушал грядущую расправу. Ноздри его длинного и тонкого носа трепетали, чуя запах крови и свежей убоины.

– Фёдор Бонифатьевич в отпуске… Отдыхать изволит… Приходится мне неприятностями заниматься, – фальшиво вздыхая, продолжил Прохоров. – Может быть, сами поведаете, как всё было?

Анна Германовна громко закашлялась. Петя понял – это был приказ держаться пуговицей.

– Не понимаю, о чём вы, Александр Юрьевич, – Петя в искреннем недоумении пожал плечами. Он, и в самом деле, не мог взять в толк, что происходит.

– Товарищ Прохоров получил на вас донос, Петя. Якобы, что-то вы кому-то на какой-то кухне наговорили, – подсказала Анна Германовна и вернулась к прерванному занятию – демонстративному чтению толстого документа.

Акт «вздрючивания» и уничтожения сотрудника – занятие, которое Александр Юрьевич всегда смаковал, – оказался загубленным задолго до своей кульминации. Ожидания и предощущения Прохорова полопались беззвучно, мыльными пузырями и разлетелись мелкими брызгами, неприятно увлажнив лицо.

Прохоров посмотрел на свою визави тяжёлым взглядом наёмного убийцы. Господи, если бы это только стало возможным! Не колебался бы! Ни мгновения! Она уже давно заслужила… По совокупности…

Анна Германовна не отрывалась от документа. В кабинете было сумрачно – день за окном выдался пасмурный и дождливый. На столе Прохорова уютно горела настольная лампа, круг света от неё распределялся равными полусферами по обеим столешницам. Анна Германовна подвинула свои бумаги ближе к лампе и зябко передёрнула плечами – ощутила искренность чувств Александра Юрьевича.

Прохоров протянул руку и нажал на выключатель. Кабинет погрузился в сумрак. Он довольно ухмыльнулся. Ядецкая, всё так же, не отрываясь от бумаг, щёлкнула выключателем своей лампы и переставила её; Прохорову достался лишь малый кусочек светового пятна. Александр Юрьевич поморщился и решительно развернулся к Пете. Этот бой местного значения он проиграл.

Пока длилась позиционная перестрелка с настольными лампами, Петя соображал. Мысль его, подобно ныряльщику, коснувшемуся дна, поначалу очень медленно набирала скорость для обратного подъёма. Преодоление придонной толщи испуга, шока, душевной сумятицы потребовало титанических усилий. Зато, разогнавшись, наполнившись воздухом, мысль вынесла Петю на поверхность, к солнцу, с реактивной скоростью пробки, вылетающей из бутылки шампанского. Из холодных глубин отчаяния он ворвался прямо в ослепительно белый, искрящийся и горячий свет озарения.

Пьянка! Текила! Провалы в памяти!

– И рад бы, Александр Юрьевич, рассказать, как на духу, но, если честно, вспоминаю с трудом. Всё как в тумане, – прямо глядя в увеличенные линзами очков колючие прохоровские зенки, сказал Петя. Тяжко вздохнул и повинно склонил голову, уставившись на едва различимые в пасмурном сумраке кабинета носки своих ботинок.

Дальше он уже бормотал. Почти невнятно. Прохорову приходилось напрягаться в попытках уловить смысл Петиных признаний:

– Ну, собрались… ну, выпили… ну, не хватило… водка кактусовая, мексиканская… текила… взялась откуда-то… ужасные ощущения… память просто отшибло… совершенно невозможно вспомнить, кто, что говорил… кто, что делал…

– Что же вы, Пётр Сергеевич, под текилу и свои порочные связи с мексиканскими женщинами запамятовали? И променад в Акапулько? По приглашению идеологического противника? – Ехидно поинтересовался Прохоров.

– Какие связи? С какими женщинами? И в Акапулько я никогда не был! Бред какой-то! Да, что вы, Александр Юрьевич! – Удивился Петя. И даже не просто удивился, а возмущеньице лёгкое подпустил. Чуть заметное.

Вообще-то, врать Петя не любил. Делал это исключительно по необходимости. Но, ведь, в каждом из нас, а уж в журналисте-международнике в особенности, дремлет актёр. Подчас, великий. Перевоплощение в искреннего и честного человека отнимало, конечно, сколько-то душевных сил, зато потом и враньё уже таковым не считалось. А становилось оно самой, что ни на есть, чистой и святой правдой потому, что вылетало из уст искреннего и честного человека. Сейчас Петя перевоплотился в стажёра с превосходной отчётной характеристикой.