Открытие Индии (сборник) [СИ]
Шрифт:
– Я прокачусь. Вика, ты разве не понимаешь, такое же раз в жизни бывает. О-о-о!
– Ты чего орёшь? Ты куда смотришь? Опять разыгрываешь, да?
– Вика, скорей сюда. Только не оборачивайся. Живей! НЕ ОБОРАЧИВАЙСЯ!
– Ай, мама! Ай!
– Бегом! Да бегом же, он нас увезёт! Стой, стой, животное! Стой, говорю, Вику возьмём! Ну, миленький, ну, пожалуйста!
– Лёвка, он не подпускает! Ай!
– Да блинство! Что ты, взбесился, единорожья морда! Что ты девочку лягаешь! Не чуешь, что ли? Ты её слушаться должен! Стой! Вернись! Вика-а-а-а-а…
– Эх, Лёвка, Лёвка… Он всё правильно почуял. Ну, давайте,
– Руку давай!
– Что?
– Руку давай, моя прекрасная дама! Вот так. Обхвати меня покрепче, крошка! Н-но, Буцефал! Топчи этих тварей.
«Нога Басаева»
– Как-как вы сказали, доктор? Чья нога? Басаева? Эт чё, типа, болезнь такая?
– Почему болезнь?
– Ну, заячья губа, волчья пасть.
– А-а! Нет. Просто название операции. Есть «стопы Мересьева», но это если в Китай хотите. Там в фаворе советский период. Желаете в Англию – «нога Басаева». Либералы…
– Мне в Италию.
– Не принципиально. Я подразумеваю Евросоюз вообще. Ну, батенька, брюки долой.
– Блин, боязно. Слушайте, а опыт у вас большой?
– Огромный, просто огромный. Сто тридцать две операции.
– И все клиенты уже там?
– Решительно все. Устроились лучшим образом. Трусы тоже снимаем. Рукой отодвиньте, пожалуйста.
– Чё отодвинуть?
– Член, член отодвиньте. И мошонку желательно.
– Зачем это?
– Чтобы инструментом не задеть.
– А чё так высоко-то?
– Я не понимаю, вам куда нужно – к метро медяки клянчить? Или всё-таки в Англию мучеником кейджиби? Впрочем, можете уйти. Но аванс теряете.
– При чём тут Англия. Мне в Италию. Блин, сморщилось-то всё как! Зябко тут у вас, док. Ну, а щас правильно?
– Да, хорошо. Ну-ка, что тут у нас? Раз, два… шесть. Бинго!
– А? Вы про пальцы? Ну да, шесть. А на другой – пять. Врождённое уродство.
– Бывает.
– Обычно кто видит, кривится. Только вы почему-то радуетесь.
– Профессиональный интерес. Жгут тоже придерживайте.
– Эй, док, а эт чё за жуть?..
– Пила, не видите?
– Циркулярка?!
– Да.
– Ёп!
– Зажмурьтесь.
– А как же анастези… ААА!
– Шесть пальцев! Неужели дождались, док?
– Дождались.
– Ляжку опять шашлычникам отнести?
– Хочешь, сам съешь.
– Не, док, ты точно обнутый. Резал бы по щиколотку.
– Тут принцип, голубчик. Пациент мечтал о политэмиграции. Чтоб журналисты, правозащитники, TV, дом в пригороде Лондона. Значит – по пах. Халтурить грешно.
– А ты праведник. Кстати, я слышал, он говорил, что хочет в Италию.
– Не вижу разницы. Где «Вокс Аваддона»?
– Держи. Чёрт, ну почему обязательно ноги? Они же пахнут!
Вход в метро «Римская».
– Чё-то рано темнеет сегодня. И вообще на душе хреново. Эй, брат, оставь допить ветерану «Альфы». П’сиб. Тьфу, горечь. Палёная видно. А? Кто, я? Герой, само собой. Как чичей мочить, так вперёд, капитан! А как ногу оторвало, свободен, соси на корточках. Слышь-ка, брат, сирена воет что ли? Или гром? А эт ещё чё? Хо, в метро – и саранча. М-мать, да её тьма! Глянь, братка, а ведь она железная! И рожи человеческие…
Ночь
длинных вожжейОхваченный испугом, я оглянулся: трава пожелтела и высохла там, где упала моя тень.
Во мгле, среди дубравы тёмной, где филин ухает в дупле. Где мхи сырые, и гадюка свивает кольца по земле. Где путь лежит в уезд Бобруйский, и путь нелёгкий, непростой. Где в буреломе тигр лохматый берёт прохожих на постой (чтоб разорвать живот клыками и выпить жизненный ихор). Где каждый – зверь, аспид, и птица – бежит, считая за позор стоять во фрунт по стойке смирно, заслышав человечью речь. Где можно славно похмелиться, сумев наутро приберечь живое пламя водки доброй иль браги смрадную бурду, – я, сумрачный и беспощадный, ругаясь яростно, бреду.
Куда влечёт меня ужасный мой рок, как сазана рыбак влечёт на леске в день ненастный, вонзив багор в застывший зрак, как на аркане злой татарин таскал рабынь в гарем мурзы, как беспризорник тырит рьяно с верёвок майки и трусы?
Зачем в руке моей опасный двояковыгнутый предмет? Зачем в душе искус горчащий, а за душой полушки нет? Почто за мной бежали люди, крича: «Постой, дурак, постой!» Почто я бросил им упрямо с прямолинейной простотой: «Я не дурак, я здравый малый! Ума – палата, сметки – пуд!» Почто албанские ребята меня в Тирану не зовут?
Какой кретин уж двадцать строчек резиной тянет этот стих? И чьё, читатель, в этом месте стаккато смеха не затих…ло? (Да, размер нарушить – преступный шаг, его бегу). О Вандерлюст! Когда ж тропинка сведёт меня и бэ Ягу? (Здесь «б» – не б., а просто баба. Старуха. Сиречь ля вилле.) Когда ж наступит Божье Царство не в небесах, а на земле? Кто виноват? Что делать? Даже – зачем не птицы мы, друзья? Зачем бескрылые, заразы, все вы? А, в общем-то, и я?
Вопросов – ворох, а ответов… Ну кот наплакал, грустный кот. А автору – и дела нету. Его сей трабл не гребёт. Он упивается, подонок, своим талантом трепача, не понимая, что читатель вот-вот закроет сгоряча сей текст. И тем себя накажет!
Поелику моя тропа уже выходит на поляну. Поляна – страшна. И скупа строка безвестного поэта, чтоб описать тот дикий страх. Но мне-то в том и дела нету.
Итак, поляна. Как монах на ней чернеет сруб высокий. Окно под бычьим пузырём. Дерновый свод. Над дверью ветер качает мутным фонарём. Вокруг – ограда. Тын из брёвен. На остриях, что вверх торчат, нанизан, бледен и неровен, пустых голов ужасный ряд. Глазницы светятся недобро, а в тускло-золотых зубах курятся угли. Это стража.
Меня увидев, на столбах все черепа с тоской надрывной сказали в голос: «Отрок, стой! Здесь не приют для хулиганов, сюда не пустят на постой подростка, что с рогаткой «Barnett» по лесу шастает впотьмах».
Я усмехнулся и рогатку возвёл. Они вскричали: «Ах!»
…Закончив скорую расправу, я пнул в крапиву черепки и посмотрел на небо браво, как богатырь, из-под руки. Луна плыла в разрывах облак, Стожары, полные Плеяд (здесь звездочётам нужно срочно принять из чаши быстрый яд), стояли в неприличной позе. Большой медведицы ковшом черпал Стрелец трактат Молочный. Я ухмыльнулся – и вошёл. (Надеюсь, каламбур с трактатом замечен вами, господа?) Вошёл в избушку прежде даже, чем мне сказали «можно, да!» в ответ на мой удар по двери.