Открытие мира

Это были тяжелые времена середины девяностых, когда скачками шла бешеная инфляция, не хватало продуктов, люди выживали на последние рубли и по ночам жгли костры и выстаивали очереди перед дверьми в городские службы занятости, стараясь стать на учет и получить хотя бы какое-нибудь пособие по безработице. А молодой пес стремился хотя бы чем-то помочь своему умирающему товарищу… Биологи, вам – слово!..

…У девочек – свои интересы и свои игры. Они держатся чуть в стороне от буйных мальчишек, лишь иногда ввязываясь в общие игры и беготню. Чаще они с удовольствием перебирают цветные ленты, сохранившиеся у кого-нибудь в шкатулках еще с «до войны», и обсуждают, какие кому подойдут (особенно ценятся широкие и блестящие, для бантов). Затем девочки начинают оценивать кукол, привезенных с собой. Есть большие, целлулоидные, с нарисованными краской голубыми глазами и вшитыми в голову волосами, очень похожие на людей (есть даже одна с закрывающимися глазами – предмет особой гордости владелицы). Но есть и более удивительные и мало похожие на людей, скорее – на неумело сделанных уродцев: самодельные, сшитые из белой или серой ткани, с болтающимися тряпичными ногами и руками, с пальцами, выстроченными нитками на плоских кистях рук, и лицами, нарисованными прямо на ткани химическим карандашом (карандаш перед этим надо послюнить). Вместо волос у них пучки ниток разнообразных цветов и оттенков, пришитые где-то на голове вкривь и вкось, – уродцы-уродцами, но почему-то не менее любимые и ценные для них, чем остальные.

Особенно интересное занятие для девочек – это перебирание цветных ниток, пуговиц и лоскутков в семейных шкатулках. При этом возникают неизбежные споры: «Мулине», «Нет, не мулине», «Да говорю же тебе, мулине!», «Нет, не мулине, мулине не так блестит». Когда им надоедают лоскутки и куклы, они начинают уделять внимание животным (у кого-то в комнате живет кошка, и они разбирают ее от усов до хвоста), а когда обсуждение кошки исчерпано, они вполне логично переходят к Альке, и здесь он узнает о себе много разных и удивительных вещей. Первое, что он – несомненный блондин. «Нет, шатен, светлый шатен», – немедленно оспаривает другая. Второе, что у него большие голубые глаза (или светло-синие, как утверждает спорщица), третье, что он будет любимцем женщин (это потому, что блондин, да еще с большими голубыми глазами, и это почему-то не оспаривает никто). Вот только ресницы, этот обязательный признак красоты глаз… и тут все отвлекаются на свои собственные ресницы, разбираясь, у кого они длиннее, и Алька с удовольствием разглядывает их глаза и ресницы, удивляясь разнообразию глаз и мимики.

Но королевой дня становится не та, у которой самые длинные ресницы, а та, что постарше, которая заявляет, что умеет гадать по руке. В доказательство она сажает Альку к себе на колени, берет Алькину руку в свою и начинает предсказывать его судьбу, вычерчивая пальцем по его ладони линии и знаки и показывая их другим девочкам. Так он узнает, что у него будет большая и долгая жизнь, что его будут любить женщины и что у него, несомненно, будет трое детей. Последнее заключение своей конкретностью вызывает некоторое недоверие у слушателей, в том числе и у Альки, но новоявленная гадалка для убедительности демонстрирует им три раздельных складки на его ладони, объясняя их значение. Алька вместе со всеми заглядывает в собственную ладонь, с удивлением обнаруживая на ней то, на что раньше он не обращал должного внимания, и недоумевая, как из этих складок можно сделать столь значительные выводы. Но это гадание, почему-то застрявшее в его памяти нелогичностью своего доказательства, будет долгие годы вызывать у него веселую усмешку, пока, спустя двадцать три года после рождения сына, он снова не станет отцом, теперь уже дочери, а еще через пять лет – еще одной. Случайное совпадение?.. Возможно… Но не следует торопиться с выводами, ведь, несмотря на все перипетии судьбы, та двенадцатилетняя девочка из челябинского барака оказалась права.

Через много лет дождливой осенью Ал еще более поразится словам молодой цыганки в Архангельске, когда приедет туда уже вполне зрелым мужчиной, чтобы встретиться со своей годовалой второй дочерью. Когда он шел по довольно грязному проходу базара между рядами фруктовых лотков, выбирая, что бы лучше купить ребенку, его остановили две нестарые цыганки с их обычным предложением погадать. Ал, не веривший ни в хиромантию, ни в астрологию, тем более не любивший гадалок, постарался обойти их стороной, но они оказались довольно упорными, хотя и не слишком назойливыми.

– Дай погадаю, – говорила молодая, идя рядом и внимательно заглядывая ему в глаза. – Я недорого возьму. Ты хороший человек, я правду скажу.

– Она хорошо гадает, – говорила ему старшая с другой стороны, – послушай ее. Я старше, а она много лучше гадает.

– Не надо, – отвечал он не останавливаясь. – Я не верю в гадание.

Это было действительно так, хотя он всегда хотел знать будущее и всегда хотел предвосхитить его, если не логикой, то хотя бы интуитивно, но гадания, где вместе путались и провидение, и явная ложь, и лицемерие, он не любил, и, чтобы отвязаться от цыганок, остановился, и, доставая деньги из кошелька, сказал:

– Давай я дам тебе денег… На, возьми. – И протянул ей недорогую купюру. – А в гадание я не верю.

Молодая взяла купюру и снова внимательно посмотрела ему в глаза:

– Хочешь, скажу, почему ты сюда приехал?.. Ты из-за женщины сюда приехал, из-за женщины с ребенком.

Он только усмехнулся ей в ответ и пошел дальше, не желая, чтобы она заметила его смущение.

То, что цыганки и гадалки часто бывают хорошими психологами и умеют неплохо манипулировать чувствами других, он уже знал. О том, что он приезжий, мог догадаться любой по его одежде и обычной манере приезжих разглядывать то, на что другие не обращают внимание, тем более что он шел с дорожной сумкой в руках. Но как она могла догадаться, что именно «из-за женщины с ребенком»? Может быть, потому что он шел мимо лотков с фруктами и явно собирался что-то купить?.. Или она просто хотела заинтриговать его, пытаясь затянуть в дальнейший разговор, или действительно прочитала нечто в его глазах?.. Но в ее глазах он заметил какую-то легкую грусть, словно она действительно догадывалась о его дальнейшей судьбе и хотела предостеречь его.

Позже он пожалел, что не выслушал ее до конца. Возможно, она предостерегла бы его от большой ошибки, которую он совершит потом. Но тогда ему почему-то не хотелось знать будущее от других, словно этим он облегчает себе дорогу в жизни и заведомо будет следовать по жизни чужим путем. Позже он понял, что ошибался тогда: в жизни следует учитывать всю информацию, которую она дает, будь то юродивый или великий ученый, – и хотя он по-прежнему не любил гадалок, но к мнению «провидцев», астрологов и просто опытных людей стал прислушиваться внимательней.

А сейчас, пока все девочки увлеченно рассматривают свои ладони, он незаметно сползает с табурета, выбирается за дверь в коридор, из коридора – на запретное крыльцо и обнаруживает то, с чем уже давно хотел познакомиться поближе, – мужское общество.

…Мужчин в бараке почти нет. Днем их совсем не видно – одни дети и женщины, а вечерами, пока Альку еще не уложили спать, он иногда встречает кого-то из них в коридоре, когда они проходят тяжелой походкой от входной двери тамбура к одной из дверей комнат и словно пропадают там навсегда. Алька еще не знает, что почти все мужчины работают на заводе сутками, там же и спят и только изредка приходят домой, чтобы помыться и передохнуть. Как правило, у них усталые неприветливые лица и такой же суровый тяжелый взгляд, и поэтому они кажутся Альке несколько чужеродными, непохожими на других людей в бараке. Но сейчас на ступеньках в окружении мальчишек-подростков сидит не совсем обычный мужчина, и Алька с интересом разглядывает его, прислушиваясь к разговору.

Мужчина чем-то похож на того железнодорожника, что снял Альку с насыпи, но одет он в гимнастерку и сидит прямо на ступеньке крыльца, опираясь локтем на стоящий рядом костыль и вытянув впереди себя большую деревянную ногу. Эта нога – на самом деле толстая деревянная палка, широкая вверху и сужающаяся книзу, словно костыль. Верхней широкой частью она пристегнута ремнями к остатку ноги, а нижней опирается на землю. К нижней части прибита толстая пластина кожи, и верхняя также обита кожей, чтобы остаток ноги можно было вставлять в деревяшку, как в сапог. Левая нога у мужчины – обычная нога, одетая в сапог, согнута в колене, а деревянная нога не сгибается и торчит вперед, опираясь тонким концом на землю.

Мужчина что-то рассказывает подросткам, наверняка что-то интересное, потому что подростки то замирают, слушая его, то задают вопросы, то начинают громко обсуждать услышанное, споря при этом и вертясь вокруг него, словно ужи, то снова усаживаются на ступеньки и продолжают слушать, так что вся группа представляет собой довольно живое зрелище.

Алька слышит незнакомые еще слова: «фронт», «самолеты», «бомбы», «мина рванет, а немец – он палит», «атака», «окопы», «так жахнет – земля дрожит». Среди них врезается знакомое «танк», а затем снова незнакомые: «госпиталь», «перевязки», «эвакуация». Пока идет разговор об этом интересном и малопонятном, от дальнего конца барака к ним приближается еще один мужчина. Ноги у него нормальные, в сапогах, и на плечах – мятый серый пиджак, под которым тоже видна гимнастерка. (О, эти военные и послевоенные хлопчатобумажные пиджаки: такие красивые, будучи новыми, но мнущиеся через неделю после носки и уже никогда не восстанавливающие своего первоначального вида даже под утюгом!)

Пришедший мужчина неторопливо и чуть в развалку подходит к группе, здоровается с сидящим левой рукой и садится рядом; мальчишки беспрекословно уступают ему место на ступеньках. После этого он так же неторопливо достает из кармана мешочек со шнурком и протягивает его первому, а первый, перехватив костыль в руках, берет мешочек, вытаскивает из него сложенную в несколько раз страницу газеты, отрывает от нее одну часть и подает ее второму. Второй, беря клочок газеты снова левой рукой, сгибает ее пальцами в форме желобка и протягивает первому. Первый засовывает пальцы щепоткой в мешочек, вытаскивает их и насыпает из щепотки второму прямо в желобок газеты какую-то коричневую крупу, похожую на обычные кусочки дерева или крупный мусор, а второй несколько неуклюже приминает эту крупу вдоль желобка пальцем той же левой руки, подкручивает край желобка, заворачивая газету в трубочку, подносит ее ко рту, слюнит языком край и поджимает его пальцем, помогая себе языком, после чего еще приминает концы газетной трубочки пальцами, чтобы крупа не высыпалась оттуда. Все это он делает одной рукой, вызывая заслуженное восхищение мальчишек, и, пытаясь разобраться, зачем он так делает, Алька вдруг обнаруживает, что не видит у него второй руки. Рукав пиджака пуст и для удобства засунут в карман и даже приколот к карману булавкой, а в рукаве только в самом верху шевелится что-то короткое и непонятное, но, видимо, живое.