Открытие мира
Шрифт:
В церковь они попадают к крестному ходу. Шурка с трудом разыскивает мать и встает позади нее. Она устала держать Ванятку на одной руке, почти не крестится, о чем-то думает и не вдруг замечает Шурку. А заметив, набрасывается:
– Где ты пропадал? Вот постой, ужо...
– Я пропадал?
– удивляется Шурка.
– Да все время сзади тебя стоял!
– Что-то не видно было.
– Ну, еще бы, - хитрит Шурка.
– Народу эвон сколько, а я маленький. Разве увидишь!
Глава XXI
ПРАЗДНИЧНЫЙ СТОЛ
Сразу после обедни пришли гости. Первой прилетела сестрица Аннушка, коротконогая, постоянно говорившая нараспев, быстроглазая толстуха.
– Ай, и ловка же ты, Аннушка!
– Будешь ловкой без муже-енька-а, сестричка. Ох, тяжела-а наша вдовья до-оля! Как жив был мой Ва-анечка, не знала я забо-отушки. Царицей жила, господи!.. Уж как мой-то Ва-анечка, бывалоче... лишний раз ступи-ить не давал...
– Запела!
– проворчал отец, набивая в спальне блестящий портсигар папиросами.
– Врет?
– шепотом спросил Шурка.
– Известно. Жила с братом Иваном, как кошка с собакой. Редкий день не дрались.
Из-за Волги пришел брат матери дядя Прохор, угрюмый, черный, как вар, сапожник. Вместе с ним пришли его жена тетя Настя и взрослая дочь. Не заходя в избу, дядя Прохор сел на крыльце, свернул черными негнущимися пальцами огромную козью ножку и задымил, односложно и неохотно отвечая на вопросы. Приползла, вздыхая и охая, слепая бабушка Матрена, которой Шурка очень обрадовался. У нее, как всегда, мелко и часто тряслась седая голова, точно бабушка постоянно кому-то кланялась. Пришли еще родственники, дальние, которых Шурка не знал и просто звал дяденьками и тетеньками, чинно поздоровались, расселись по лавкам и вступили с отцом в негромкую беседу.
Щелкая портсигаром, отец угощал дядей папиросами. Его расспрашивали о Питере, и он охотно рассказывал про свою хорошую жизнь, про большие заработки. И пуще прежнего уверовал Шурка, что отец его богатеющий человек. Сидя на скамье и болтая ногами, Шурка свысока посматривал на гостей, на их скромные, застиранные косоворотки и старомодные порыжелые кофты, без устали любуясь своей матроской и новыми башмаками.
Родственники сетовали на бескормицу, жаловались, что хлеба не родятся, коровы совсем перестали доиться, сахар и чай против прежнего в цене поднялись и керосин подорожал, а к белой муке прямо не подступишься.
Только и слышалось:
– Тяжело!
– Да, дюже плохо...
– Совсем каюк пришел.
– Хоть околевай.
Слушает Шурка эти невеселые, сопровождаемые вздохами, а порой и бранным словом разговоры, и ему становится не по себе. Точно грозовая туча надвинулась, закрыла солнце и сеет мрак на все окружающее. И в Шуркиной душе вот так же сразу потемнело, сделалось тоскливо и все перепуталось.
"Зачем они собираются умирать?
– недоумевал он.
– Странников, что ли, наслушались? Поехали бы к отцу в Питер и жили там, как он, припеваючи. Они, наверное, стесняются попросить батю. А он не приглашает, помалкивает... Почему?"
Шурке досадно на отца и совестно за свои новые башмаки. Он перестает болтать ногами.
– Ну, авось как-нибудь проживем, - заключают с надеждой дяди и тети.
– А пра-а... Живы будем - сыты будем!
– Не безрукие, слава тебе...
С уважением смотрит Шурка на крупные, мозолистые ладони дядей и тетей, на их мужественные, в морщинах и коричневом загаре лица. Значит, они не умрут, это так говорят, для красного словца. И лучик света вновь проскальзывает в его
душу. Спасут дядей и тетей руки, вот эти большие сильные пальцы с крепкими ногтями и въевшейся пылью. Хорошо бы отрастить людям по четыре руки - наверное, сразу бы все люди зажили богато...Тем временем на двух сдвинутых столах стараниями сестрицы Аннушки и матери поставлены любимые всеми астраханские селедки. Они плавают в подсолнечном масле и уксусе, щедро обложенные вареной картошкой и свежим зеленым луком. Поставлены на стол тарелки с дешевой чайной колбасой, настриженной тонкими розовыми пятаками, остро пахнущими чесноком, сковорода с жареным лещом, щукой и окунями, противень с толстой ноздреватой яичницей-драченой, дымящей ароматным паром; красуются ломти поджаристого пирога с сагой и крутыми, мелко изрубленными яйцами, с рисом и малосольным судаком и прочие лакомые кушанья, что бывают на столе раз в году, в тихвинскую. Водка разлита в пузыристые графинчики с петухами на донышках. Стеклянное ожерелье рюмок окружает эту мужицкую благодать. Давно согрет ведерный самовар, чтобы вдоволь было гостям заветного китайского чая. Две сахарницы полны сластей и питерская роскошь - желтобокий лимон разрезан и разложен крохотными прозрачными дольками в стаканы и чашки. Кувшины с пивом ждут своей очереди на кухне.
Шурка считает на столах чайную посуду, потом украдкой, по пальцам, считает гостей - есть лишние чашки. Выходит, и его, вопреки правилам, посадят нынче за стол со взрослыми.
Все стараются не смотреть на стол, хотя закусить не прочь, потому, как известно, идя в гости, каждый не наедается дома, бережет живот для даровых, обильных кушаний. Изредка лишь кто-нибудь из гостей, как бы невзначай покосившись на пахучую аппетитную еду, спросит:
– Колбаску-то, братец, на станции покупал?
Или:
– Ну и мастерица же ты, Пелагеюшка, пироги печь! Ишь какие пышные да румяные!
На что мать, усталая от хлопот и довольная похвалой, непременно скажет:
– И полно, сваха, какая мастерица... Пригорели ноне, окаянные, не усмотрела.
Пора бы начинать пиршество, да запаздывает дядя Родя, старинный приятель отца. Вместе они когда-то учились в школе, вместе гуляли "в молодцах" и издавна гостились, хотя и не были родственниками.
– Родион мне как брат родной, даром что чужой, - значительно говорит отец, когда заходит разговор про запаздывающего гостя. И, ущипнув себя за ус, добавляет: - Ведь он, Родька-то, и жениться на моей Палаше хотел, только я отбил у него.
– Уж и отбил, подумаешь!
– вспыхивает и почему-то сердится мать. Будет тебе молоть!
– Ой ли?
– посмеивается отец, дразня мать.
– А таки не пошла за него замуж?
– Не захотела и не пошла!
– Вот то-то и оно, - самодовольно заключает отец.
– Не пошла, потому что я посватался... Стало, отбил тебя у Родиона.
Но вот и дядя Родя пришел со своей маленькой, веснушчатой, молчаливой женой и Яшкой.
Не успел дядя Родя поздороваться с гостями, как пристал к Шурке:
– А ну, покажь, покажь свое оружье!.. Яков мне все уши прожужжал. Много зайцев настрелял?
Он берет пугач в свою огромную руку, страшно хмурится и, скосив веселые серые глаза, близко наклонившись, целится в Шурку.
– Жизнь али смерть?
Мягкая русая борода дяди Роди щекочет Шурке шею, он валится на скамью, брыкая ногами. Дядя Родя урчит и возится с ним, как маленький.
– Смерть либо кошелек? Говори!
– Ко-ше-лек!..
– пищит и хохочет Шурка.
– Дядя Родя, он пробками стреляет, с огнем!