Откуда приходят люди

И я уже собралась ответить какой-нибудь грубостью, но мама опередила меня:

– Последние дни ей нездоровилось, но как-нибудь позже мы съездим еще.

На мое счастье, на террасу вбежал наш официант, неся большой букет роз, такой, что, наверное, и сдачи-то не осталось, и, подойдя, улыбнулся мне мило и протянул цветы. Он был уже не молод, с сединой в висках и множеством морщин на лице, но эта улыбка человека, подающего мне цветы, была искренней, хотя и дарил он мне их от чужого имени. Я улыбнулась ему в ответ.

– Пошел, пошел, – грубо отстранил его Никитин.

Поклонившись ему слегка и без всякой улыбки уже, официант ушел.

Солнце клонилось к горизонту и заглянуло под тент террасы, обдавая нас своими еще горячими лучами.

– Нам пора, – сказала мама, – спасибо, Иннокентий Петрович, за компанию, мы пойдем.

– Бог мой! Куда так рано? Не лишайте меня радости общения с вами.

– Нет все, теперь отдохнуть надо, – мама поднялась резко, давая понять, что возражений быть не может.

Никитин взял меня под руку и помог спуститься по ступенькам с террасы. Но, подойдя к выходу с пляжа, мама повернулась к нему, с выражением непримиримой воли сказала еще раз «спасибо». Дала понять, что дальше провожать нас нет нужды, и, смутившись под ее взглядом, Никитин поклонился, поцеловал мне руку, что, надо сказать, было еще непривычно тогда мне, повернулся и пошел назад в ресторан.

А у меня поднялось настроение. Да, я сделала, как мама хотела. Я была приветлива сначала и заставила его раскрыться, сняла с него ту маску вежливости и порядочности, которую он напялил на себя, подсев к нам за столик. Идти было недалеко, но, подымаясь по улице, мама тяжело дышала и была раскрасневшаяся то ли от выпитого шампанского, то ли от стоявшей еще жары. А, повернув к дому, я вдруг посмотрела на цветы, что подарил мне Никитин и положила их на забор у какого-то дома. Мама, взглянув на меня, ничего не сказала, только недовольно покачала головой.

Возле калитки нашего дома стоял экипаж, а с веранды доносились веселые голоса. Прежняя боязнь и неловкость вновь нахлынули на меня, и, взяв маму под руку, я несмело вошла во двор. За столом сидели хозяин с женой, их сына не было. Николай Иванович встал и предложил нам стулья. Но я, испугавшись еще больше, сказала, что устала после солнца и пойду отдохну, выйду чуть позже.

– Иди, иди, душа моя, приляг, отдохни, – проговорила мама, усаживаясь на стул рядом с хозяйкой, и, кажется, забыв про меня совсем, обратилась к Наталье Александровне:

– А где же ваш сыночек?

– Сейчас спустится. Что-то возится у себя в комнате. Присаживайтесь, будем ужинать.

Я быстро прошла в гостиную и, миновав лестницу на второй этаж, заскочила в свою комнату, засмущавшись совсем. «Вот и хорошо, что его нет пока. Лучше позже встретиться с ним, чем сразу», – подумала я, все еще глядя на лестницу и закрывая за собой дверь. И тут!… Спиной ко мне возле книжного шкафа в дальнем углу комнаты стоял молодой человек в белой рубашке с широкими рукавами и листал какую-то книгу. Он не мог увидеть меня сразу и, прекратив листать, стал читать что-то. На столе рядом лежало уже несколько книг и тетрадей. Наверное, он выбирал что-то в шкафу, но вдруг обернулся и смущенно взглянул мне в глаза. Нет, он не осматривал меня всю, как Никитин, а смотрел именно в глаза. Некоторое время мы молча рассматривали друг друга. Глаза его были большие и открытые. Я увидела маленькую родинку у него над верхней губой, белизну зубов между удивленно приоткрытыми губами и бьющуюся венку на шее.

Я стояла, испуганно глядя на него, и уже решилась выбежать из комнаты и крепко сжала дверную ручку, как он, забросив назад свои непослушные волосы, сказал:

–

Извините, я только хотел взять свои записи и несколько книг, пока вы не

пришли. Извините еще раз. Я, наверное, не должен был, как воришка, заходить в вашу комнату, – и, улыбнувшись мягко и смущенно, добавил, отодвигая стул: – Проходите, я сейчас уйду.

Щеки мои горели, пока я дошла до предложенного мне стула, желание убежать прошло, и возникший интерес к этому петроградскому инженеру придал мне сил. Я хотела сказать ему, что он поступил дурно, войдя сюда, хотя в принципе это его дом, но все же… Я не успела додумать, что такое сказать, как он направился к двери.

– Что же вы, а книги, ведь вы за ними пришли, – испугавшись уже, что он уходит, сказала я. – Лучше, лучше я выйду, это ваш дом, я… я потом.

Он остановился и, стоя спиной ко мне и не поворачиваясь, заговорил:

–

Я знаю, что поступил не совсем красиво, но мне очень нужно было… я не

надеялся встретить вас здесь, – и, повернувшись, взглянул на меня так, что у меня замерло все в груди и дышать стало трудно. – Вы отдыхайте, – он вернулся к столу, взял книги и закрыл шкаф. Теперь он был близко ко мне, и я видела, как

учащенно пульсирует венка у чего на шее. Сложив тетради и книги в стопку, он взглянул мне опять прямо в глаза, – Алексей, – представился он и приветливо

улыбнулся, показывая свои ровные белые зубы.

– Мария, Маша, – поправилась я.

–Я уже знаю, откуда вы приехали, самое удивительное, что мне ехать работать к вам на шахту, скоро ехать. Я хотел бы подружиться с вами.

– Я, я тоже.

– Я пойду, приходите на веранду, я буду вас ждать.

Он повернулся и быстро вышел.

Я опустилась на стул и вдруг почувствовала радость. Мою тоску как рукой сняло. Опять что-то прекрасное было, только не вдали, а где-то здесь, рядом, опять запах роз наполнил счастьем всю меня.

Познакомились мы легко и просто, а вот выйти теперь из комнаты я почему-то не могла. Все сидела и сидела на стуле и не решалась ни на что. Сколько времени прошло, не помню. Вошла мама. Вид у нее был суровый:

– Маша, ну что ты сядешь здесь, как дикая кошка, забилась в угол. Пойди, познакомься с хозяйским сыном, очень интересный молодой человек. То кидаешься на мужчин со своими осуждениями, то, на тебе, выйти боишься. Пойми, раз ты прячешься от него, то он не поймет твоего стеснения, а сочтет это как пренебрежение. Собирайся и выходи.

Мама ушла, а я почувствовала себя почему-то одиноко, но возникший интерес к этому молодому человеку, теперь уже инженеру, заставил меня встать и, испытывая непреодолимую робость, выйти на веранду.

Компания за столом была небольшая: Николай Иванович, Наталья Александровна, мама и Алексей. Иногда появлялась кухарка, принося закуски и убирая посуду, она молча, как тень, перебиралась между верандой и кухней.

– А вот и моя Маша, – обрадованно представила меня мама. Понятно, что только Алексею, хотя по ее тону чувствовалось, что она хочет погордиться мною, похвастать, так же, как гордятся и хвастают сейчас счастливые Алексеевы родители.

– Глядя на вашу Машу, я не перестаю восторгаться свежестью и очарованием юности, – сказал Николай Иванович, – но, знаете, в последние дни я заметил в ней некоторые перемены. Да, Машенька, я вижу, что вам скучно здесь, что первый интерес к большому городу, цивилизации, так сказать, у вас уже прошел, вам все это надоело, как прочитанная книга, и знаете почему? Потому что люди, собирающиеся здесь на отдых, все скучают. Все мои пациенты больны в первую очередь скукой, а уж потом у них появляются другие болезни. Потому, что они все обеспечены и не должны трудиться в поте лица, зарабатывая себе на хлеб насущный, распалялся Николай Иванович и, уже обращаясь ко всем, продолжил: – Все, кто может себе позволить ездить к морю в нашем современном обществе, настолько богаты, что не знают, куда себя деть. Знаете они все – Евгении Онегины и Печорины в разных возрастах. Поэтому скука стоит здесь, несмотря на массу развлечений. Все эти люди глубоко несчастны и мне их искренне жаль.