Отличница

А потом меня осенило. Это же были ребята из Лехиной компании! Я видела их в его фотоальбоме. Ну, точно! Вот и викинг. Ух, какой красавец! Великолепный экземпляр. Неудивительно, что с боков к нему прижались две девицы. Брюнетистые, хищного вида – вылитые пантеры. Н-да. Такого, конечно, надо охранять.

Маркин все не появлялся. Я еще немножко постояла сироткой, а потом пошла по залу, разглядывая огромные снимки, висящие на стенах. Чего зря время терять?

Экспозиция делилась на три части. В первой, самой обширной, были фотографии из разных путешествий. Очень красивые, очень яркие, очень цветные – горы, море, солнце. Мужественные и сильные люди, борющиеся со стихией. Потрясающая природа, сказочные виды. Меня это не очень тронуло, поскольку такие фотографии теперь есть в каждом глянцевом журнале. К тому же, я уже видела нечто подобное у Лехи в альбоме. Ну, может, у него были и не такие профессиональные снимки, но в принципе все то же самое.

Второй раздел задержал меня надолго. Я никогда не видела ничего подобного: огромные черно-белые фотографии, нечеткие, даже как будто специально размытые. Голое дерево с последним, еще не оторвавшимся листом. Мокрая скамейка, на которой кто-то забыл газету. Фонарный столб со старыми и никому не нужными объявлениями. Пронзительные работы, вызывающие какое-то щемящее чувство. У меня комок встал в горле. Это был мир глазами одинокого человека. Как же не похожи эти работы на предыдущие, словно их делали два разных автора!

Самое интересное, что, похоже, никто не воспринимал фотографии в этой части экспозиции так, как я. Люди утыкались в снимки носами, пытаясь разглядеть мельчайшие детали, обсуждали светотень и перспективу и не видели очевидного. Может, я выпила слишком много коньяка?

В третьей части выставки были фотопортреты. Нет, это не были официальные портреты наподобие снимков на доску почета. Мужчины и женщины не позировали специально, а скорее были застигнуты врасплох за своими занятиями. А некоторые, видимо, даже и не подозревали, что их фотографируют.

Вот высокий седой старик, с виду профессор, курит у окна. На нем белый халат, заляпанный чем-то красным, наверно, кровью. Взгляд у старика до того отстраненный, что становится жутко. Может быть, это хирург. Надеюсь, у него там никто не умер во время операции.

А вот какая-то женщина высаживает цветы на клумбу. У нее на лице такая любовь к этим крошечным росточкам! Мне кажется, я чувствую нежность, с которой она своими осторожными руками приминает землю вокруг хрупких стебельков.

Что-то я расчувствовалась сегодня!

– Вам нравится?

Боковым зрением я вижу, что викинг в сопровождении пантер совершает обход территории. Мне кажется, я знаю, кто это. Это автор. На его красивом лице улыбка довольного жизнью человека. Наверно, он ходит по залу, как король, и осыпает милостью подданных, то есть посетителей. А теперь вот решил облагодетельствовать и меня.

– Нет, – отвечаю я, не раздумывая.

Он изменился в лице. Пантеры напряглись и оскалились.

– Нет? – он высвободил руки и подтолкнул своих спутниц вперед. – Киски мои, прогуляйтесь!

Ничего себе киски! Уходя, они оглядывались и шипели. Мне казалось, я вижу, как нервно подрагивают кончики их хвостов.

– Вы меня не так поняли, – поторопилась я объяснить. – Просто слово «нравится» здесь совершенно неуместно. Это про одежду можно сказать: нравится – не нравится, комфортно – некомфортно, надену – не надену. Но у искусства другое предназначение. Оно должно трогать за живое, будить воображение, давать пищу для размышлений.

Он смотрел на меня, чуть склонив голову набок, и с интересом ждал продолжения. Вблизи он был еще красивее. Как Домогаров в «Графине де Монсоро». Или как Джеймс Спейдер в «Белом дворце». Длинные до плеч светлые волосы, загорелое лицо, прозрачные глаза. Таким экземплярам не место среди обычных людей. Они должны находиться в музее, причем за стеклом, чтобы обычные люди могли ими любоваться, но не трогали их своими грязными руками.

Я почти забыла, что хотела сказать. Но тут он слегка пошевелился, и я очнулась.

– Ваша выставка слишком неоднородна по своему содержанию, поэтому к ней не применимы какие-то общие определения. Могу лишь сказать, что работы из первой и самой обширной части экспозиции меня не затронули. Я смотрю на них и вижу: да, красиво, сказочно красиво. Но я и так знала, что горы – великолепны, а море – прекрасно. Вы ничего нового мне про них не сказали.

– Любопытно, – хмыкнул он. – А что Вы думаете про мои портреты?

Сложный вопрос.

– Я как-то читала, что Леонардо в одном из своих трактатов дал следующее определение живописи. Не поручусь за дословность, но смысл таков: живопись – это вид изобразительного искусства, призванный открывать невидимое, спрятанное в тени видимых предметов. То есть она должна выявлять скрытый смысл вещей, людей, явлений. Фотография – это тоже вид изобразительного искусства, и каждый настоящий фотограф – обязательно художник. Я смотрю на Ваши работы, и, мне кажется, вижу этих людей такими, какими их еще никто не видел. Но именно такими они и являются на самом деле.

– Крайне любопытно. Осталось узнать Ваше мнение про мои черно-белые работы.

Он взял меня под руку и повел вглубь зала. Туда, где висели эти самые фотографии.

Я замялась.

– Вам вряд ли понравится то, что я скажу.

– Ну, знаете! Как Вы только что справедливо заметили, слово «нравится» здесь совершенно не уместно. Мне действительно нужно знать, что Вы думаете.

Ну, ладно. Сам напросился.

– Вы не смотрели фильм «Три дня кондора»? Мы с подружкой в студенчестве три раза на него ходили. Это старый американский фильм с Робертом Рэдфордом и Фэй Данауэй. Там есть сцена, когда он берет ее в заложники, и они идут к ней домой, потому что ему больше негде спрятаться. А у нее дома все стены увешаны фотографиями. И от них веет такой печалью и такой безысходностью, что перехватывает дыхание. И сразу становится понятно, как же она одинока и как несчастна.

Я замолчала, не зная, что еще ему сказать. Через минуту он откашлялся и спросил:

– Я что, произвожу впечатление одинокого и несчастного человека?

– Вовсе нет. Но Ваши работы Вас выдают.

Перед нами висел большой панорамный снимок сумеречного города. То ли вечер, то ли утро. Дождь. На улицах ни людей, ни машин.

Наконец, он с шумом выдохнул и повернулся ко мне.

– Знаете, это самый удивительный анализ моих работ, который мне приходилось слышать или читать. Вы критик?

Я покачала головой.

– Нет? Но имеете какое-нибудь отношение к искусству?

– Никакого.

– Вот как? А кто же вы по профессии, если не секрет?

– Я программист.

– Программист?! – Он переспросил меня таким тоном, словно я представилась летчиком-испытателем. – Послушайте, мы так увлеклись, что до сих пор не познакомились. Разрешите…

– Ага! Наконец-то я вас нашел.

А вот и Леха. Совсем не опоздал. Хорош друг, нечего сказать. Маркин с жаром пожал руку викингу.