Отличный парень
Шрифт:
— Я не говорю о тебе, — произнесла она тихим голосом, предвещавшим надвигающуюся грозу. — Я говорю о моем отце и твоем сыне… Он управляет нажитым тобой состоянием и не сомневается в том, что умеет это делать; он дошел до того, что смеет критиковать тебя! Ему не нравится твоя маркетинговая политика… Согласна, ты имеешь право на собственность, поскольку ты заработал ее… Я даже признаю то, что деньги переходят по наследству. Дедушка, но я не могу согласиться с тем, когда по наследству передается власть.
И она продолжила:
— Власть, полученная по наследству,
Дед трясся от гнева, но еще держал себя в руках.
Она решила окончательно вывести его из себя:
— Мне кажется, что ты до сих пор тайком куришь… Несмотря на запрет врачей… Дай-ка мне косячок…
— Ты вышла из клиники, а не из исправительной колонии… — ответил разъяренный дед.
— Только один косячок, — повторила она.
Серебряной рукояткой массивной трости старик забарабанил по разделительному стеклу автомобиля. Водитель обернулся, опустил стекло и спросил:
— Что вам угодно, сэр?
— Остановитесь… Пожалуйста…
И дед добавил на своем рокочущем английском языке:
— Мадемуазель хочет выйти…
«Роллс-ройс» прижался к тротуару и остановился на красный свет. Водитель вышел из автомобиля и, обогнув его, открыл дверцу со стороны Анук.
— Выходи! — приказал дед.
Она повиновалась. И быстро опустила ноги на край тротуара. Шофер еще не прикрыл дверцу «роллс-ройса», как дед наклонился к Анук и сказал:
— Если захочешь есть, приходи в «Савойю». Там каждый скажет тебе, в каком номере остановился мистер Т. Я снимаю этот номер на целый год. Я ужинаю в восемь часов вечера. Поехали, Джеймс. Я спешу. В два часа дня начинаются торги в «Сотбис». Поторопись…
Тряпичная кукла осталась на обочине дороги… Загорелся зеленый свет. «Роллс-ройс» тронулся с места. Старик даже не обернулся, чтобы взглянуть еще раз на нее.
— Вы спите? — спросил Стив.
Анук открывает глаза и смотрит на него. Американец успел переодеться. Похоже, что джинсы и рубашку он только что купил в магазине. Девушке кажется, что молодой человек стал еще стройнее и выше ростом. В руках он держит поднос.
— Я не сплю, — отвечает она. — Я вспомнила деда…
Он улыбается.
— Деда… Почему именно деда?
Она садится в кровати и прикрывает себя простыней.
Стив ставит поднос ей на колени.
— Чая не было. Но я принес вам кофе, колу и сэндвич.
И добавляет с улыбкой:
— Не с курицей, с ветчиной. Так почему же вы вспомнили деда?
Анук жадными глотками пьет кофе. Затем принимается за сэндвич.
— Это был великий человек… Он сколотил огромное состояние…
Она тут же прикусывает язык. Вот как можно выдать себя с головой.
— А ваш папаша промотал его… Не так ли? — спрашивает Стив с легкой усмешкой. — Когда говорят о доставшихся по наследству деньгах, всегда называют того, кто разбазарил их.
— Кое-что еще осталось, — отвечает она с задумчивым видом.
— Тем лучше для вас, — говорит он.
Американец,
похоже, задумался о чем-то своем.— В джинсах вы выглядите еще моложе, — говорит Анук.
— Мне пришлось раскошелиться на новую одежду. Грязная находится в багажнике. Сдам ее в чистку в Нью-Йорке.
Ее сердце сжимается от боли, а из глаз невольно брызжут слезы. Она размазывает их по щекам тыльной стороной ладони.
— Мне неприятно думать…
— О чем?
— О том, что вы возвращаетесь в Нью-Йорк…
— Но мне надо вернуться…
— Для меня Нью-Йорк означает лишь одно — разлука.
— Уже четыре часа дня. К Фреду мы приедем в половине шестого… Если хотите, я могу отвезти вас в отель…
— Я поеду к Фреду, — отвечает она. — Со мной происходит нечто странное. Возможно, я устала. Мне совсем не хочется задираться и спорить. Хорошо тем женщинам, которые лишены всякой индивидуальности. Как бы я хотела стать такой же, как все…
— А вы и есть такая же, как все… Вы рассказали мне о том, что были вынуждены сделать аборт… Вы не первая и отнюдь не последняя в списке тех, кто прибегает к такому радикальному решению своих личных проблем.
— Вы ничего не поняли, — произносит она с горечью.
— Да нет, я понял… Мне лишь хочется немного вас подбодрить. Вы слишком драматизируете и сгущаете краски. Каждый день миллионы женщин идут на такой шаг. Вы ничем не отличаетесь от них… Это вовсе не повод впадать в истерику…
— В то время у меня не было никакой истерики, — произносит она с металлическими нотками в голосе. — Напротив, это сейчас мне хочется бросить поднос вам в лицо… До такой степени вы раздражаете меня…
— Браво, — восклицает он. — Наконец-то мне удалось вас расшевелить…
Он склоняется над ней, словно хочет поделиться каким-то секретом.
— Вы совершили убийство, подчинившись системе, которая заставила вас это сделать… Вы не убийца, а жертва…
— Как Фред? — спрашивает она.
Почему у нее слетело с языка имя совсем незнакомого ей человека? Почему у нее возникла потребность ближе узнать его?
— Да, как Фред, — отвечает Стив. — Он думал, что война — это высшее проявление патриотизма. Впоследствии он понял, что война — это всего лишь кровавая бойня.
— А вы?
— Я не задумываюсь, — говорит он. — Я просто живу… Пусть думают другие… Если пытаться решать чужие проблемы, можно свихнуться… Как только вы решите одну проблему, тут же возникнет другая… И так без конца… Я смирился. В моральном плане. Это все, что остается делать среднему американцу.
— Вы позволите задать вам один вопрос?
Теперь она говорит с ним на правильном литературном английском языке. По сравнению с речью Стива и его местным выговором изысканное произношение Анук звучит как вызов. И она это делает неслучайно.
— Валяйте.
— Почему вы так испугались на Потомаке?
— Испугался? — спрашивает он. — Я испугался?
Он повторяет вопрос как человек, не совсем понявший его суть. Затем он произносит с интонацией актера из Страфорда-на-Эйвоне: