Отложенное самоубийство

— То есть вы уверены, что весь вечер четверга и всю ночь на пятницу Кальт провел у вас? Подумайте хорошенько, Харун. Это очень важно.

— Я помню, что доктор Кальт ни на минуту не выходил из нашей квартиры. Он даже ужинал у нас в кухне. Съел пару сэндвичей с чаем. Уехал он на рассвете. Только-только солнце появилось.

— А на чем он приезжал?

Харун опять напрягает память.

— На своей машине. Я не вспомню сейчас марку. Темная какая-то.

— Точно темная? Не белая?

— Ну, белое от черного я еще смогу отличить. У доктора Кальта была темная машина. Черная, темно-серая или темно-синяя. Какая-то такая. Точно!

Не могу придумать, что бы еще такое спросить. Ну, не Шерлок Холмс я! Вдруг Лана подает голос:

— Доктор Кальт ни с кем не разговаривал, пока был у вас? Не звонил по телефону?

Я по инерции недовольно смотрю на женщину-кошку. Лезет в серьезный мужской разговор! Она выстреливает в меня взглядом, в котором можно прочитать: «Если я тебе не нравлюсь — застрелись, я не исправлюсь!»

— А ведь верно! — радостно восклицает Харун. — Доктор Кальт звонил домой и разговаривал со своей женой. Предупреждал, что задержится у нас на всю ночь!

Машалла! Вот оно!

— В котором часу это было?

— Не могу сказать точно, но не очень рано и не очень поздно. Где-то в девять-полдесятого. Доктор Кальт поужинал и попросил разрешения у матери воспользоваться нашим телефоном — позвонить домой жене, чтобы та не беспокоилась.

Я смотрю симпатичному журналисту прямо в глаза и спрашиваю:

— Скажите, Харун, как, по-вашему, может ли доктор Алоис Кальт оказаться серийным убийцей, маньяком?

Харун отвечает, глядя так же прямо:

— Знаете, уважаемый герр Росс, Коран предупреждает нас, что шайтан может принимать различные обличья. Но может ли он принять обличье Аллаха?

Глава 12

Значит, Кальт действительно все придумал. Нагромоздил на себя Монблан чудовищных преступлений. Он не серийный убийца, а обманщик. Даже как-то обидно. Мышь родила гору!

Сижу за компьютером — трезво рассуждаю. За окном колокола брякнули спросонья и молчат. У них есть еще пятнадцать минут, чтобы окончательно проснуться.

Выходит, что Алоис Кальт имеет твердое алиби на время исчезновения Ханса и Гретель. Прежние обвинения с него уже сняты. Максимилиан Грубер, псих с паранормальными видениями, освободил его от пожизненного заключения. Теперь Харун разрушил последнюю стену на пути Кальта к свободе. А она ему нужна, свобода? Старику, страдающему от неизлечимой болезни? Люди все-таки странные существа. Жить опозоренным Кальт может, а умереть опозоренным не хочет. Но ведь после смерти тебе уже все равно, что останется после тебя, что о тебе будут думать люди. Или не все равно? Иначе зачем пыжиться: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный. К нему не зарастет народная тропа…»?

Ладно, философию замнем для ясности, как говаривал мой папа. Тот самый, что сейчас в России дико раздражает Агафона. Когда-то не раздражал. Кормил, лечил, учил, защищал. Растил. Теперь папа с Агафоном стоят по колено в потоке времени и смотрят в разные стороны. Одному прошлое кажется долгим, а будущее коротким, другому — наоборот. Опять философия. Но я, правда, не хотел.

Вернемся к нашим маньякам. У Кальта есть алиби. Он не убивал Ханса и Гретель. Можно утверждать, что это доказано. Однако полиции Кальт про Харуна ничего не сказал. Скрыл свое безусловное алиби. Ради кого? Кто тогда убийца? Кто скрывает двадцать один год тайну того, что произошло с Хансом и Гретель Райнер в Ведьмином лесу? Может быть, прав Крюкль, и убийца детей Беа? И Кальт признался, что он спасал жену, когда взял чужую вину на себя. Беа давным-давно умерла и ничего рассказать уже не может. Но у нее, выходит, тоже есть алиби. Ханс и Гретель ушли с площадки в девять часов. Примерно в это же время Алоис Кальт звонил домой от Наджии. Беа была дома. Но если не она, тогда кто? Генрих? Девятнадцатилетний сын Кальтов с плохой репутацией у полиции? Или Беа успела и поговорить по телефону с мужем, и задавить ребятишек?

И еще один момент. Полиция осматривала белый «Фольксваген Гольф», а Кальт приезжал к Наджие на темной машине. Значит, в семье врача было две машины? На темной Алоис Кальт уехал на работу и после работы к больной афганке, а «Фольксваген» оставался дома. Кто и куда на нем ездил в тот вечер? Нужно снова встретиться с Кальтом. Еще необходимо найти Генриха Кальта. Он остался в стороне от этой мрачной истории. Непонятная для полиции деликатность. Мне всегда казалось, что полиция выворачивает наизнанку всех, кто так или иначе оказывается причастен к преступлению.

Мой мобильник начинает гудеть и биться, как припадочный. Ёперный вокал! Это Крюкль. Люди-пингвины — пташки ранние.

«Халло! — Халло!» Бывший комиссар полиции интересуется новостями. Нашел ли я Харуна? Неохотно рассказываю ему о вчерашней поездке к симпатичному афганскому семейству. Крюкль дотошно выспрашивает у меня подробности. Истязает мелочами. Я понимаю: ему не очень приятно узнавать, что все его триумфальное расследование убийств «Баварского монстра» и поимка маньяка окончательно летят коту под хвост. Я не про Катиного кота. Вся карьера Крюкля оказывается построенной на зыбучем песке. На чудовищной ошибке, из-за которой невиновный пробыл в тюрьме двадцать лет. Последствия для самого бывшего комиссара могут быть катастрофическими. И не только для него. Но он-то точно окажется козлом отпущения — главным виновником случившейся возмутительной ошибки. Впрочем, это мое субъективное мнение.

«Держите меня в курсе, герр Росс, чюсс!». — «Чюсс, герр пингвин!». Я так не говорю, конечно, а думаю. Разговор с Крюклем оставляет неприятное впечатление, как, впрочем, все общение с этим типом с квадратным ртом. Как говорится, разговор прошел, а осадок остался.

Сегодня в моей программе поминки по Наташе. Там, в далеком Казахстане, ее уже похоронили. Родные и друзья сидят сейчас за столом — едят, пьют водку. Точат лясы. Завесили зеркала, попрятали вилки. Женщины приготовили рис с изюмом, куриную лапшу, ну, еще что-то, что там полагается. Все очень вкусное. Только повод странный для чревоугодия. Смерть близкого человека. Неужели смерть вызывает аппетит у живых? Какой-то моральный каннибализм. Или аморальная кулинария. Пережиток.

Вечером и мы здесь помянем рабу Божью Наталью. На гриль-плаце. Федя после работы заедет за мной, заберет. Нужно прихватить с собой бутылку водки. У Марины все есть. Она запасливая, как таежная белка. Наш подвал ломится от всевозможного барахла. Напоминает таможенный склад с конфискованной контрабандой. Кухонные шкафы переполнены продуктами: консервы, конфеты, специи, приправы, алкоголь. Где-то там в засаде затаилась и бутылка фашистского шампанского из тридцать шестого года. Похожая на фаустпатрон.

Впрочем, белочкой я называл Виолетту. А она меня енотиком, когда была в хорошем настроении. Когда в плохом — попугаем. Наверное, похож. Но я отвлекся.

Набираю на клавиатуре письмо Алоису Кальту: «Я виделся с Харуном. Когда мы можем встретиться?» Теперь нужно ждать ответ. Как я понимаю, сначала домашний арестант должен получить разрешение на встречу со мной. Сегодня пятница, конец рабочей недели. Успеет ли Кальт связаться с начальством? Ладно, подожду.

Чувствую я себя неважно. Что-то мне поплохело. То ли дальняя поездка в симпатичную деревеньку, то ли тоскливая погода спровоцировали сильную головную боль. Контроль тремора рук не включается. И качает сегодня больше обычного. Ну, почему мне так никак? Это вам не нежная усталость после секса с Ланой, а изматывающее давление в висках с потерей ориентации в замерзшем пространственно-временном континууме. Не совсем понятно, где верх, а где низ. Но я живее, чем вы думаете. В теории, я хорошо отличаю пол от потолка.