Отмена рабства. Анти-Ахматова-2
Шрифт:
Промолчала, но БАЛЕТЫ писала.
Он придумал, что ему обязательно надо иметь подругу-балерину. Тогда модно было иметь любовницу-балерину. А балет-то он вообще ненавидел и не ходил на балет.
Не отставала и Анна Андреевна. У нее и подруга Вечеслова, и бесконечные балетные либретто — удобная форма: многословие неуместно, все — тайна, да просто она уж и мыслит балетными образами, балет становится ее жизнью, ее способом творить. Иногда она [Поэма] вся устремлялась в балет (два раза), и тогда ее нельзя было ничем
Странная вещь. В это время Данте в Ленинграде, да позволено мне будет так выразиться, «вошел в моду».
Она была подражательницей, модницей, рабыней — а хотела, чтобы за ней признали первооткрывательницу.
Мода на авиаторов — вот и Блерио. Ведь не какой-то парижский адвокат или, не дай бог, конторский служащий (по мнению сексологов — самая активная по этой части группа населения: не заняты чрезмерно ни голова, ни руки). Мы любим все передовое, модное!
Правда, «Андрей Рублев» написан под впечатлением об Андрее Рублеве в «Аполлоне» — впечатление книжное, но это нисколько не мешает отнести его к «русскому Гумилеву». (Н. В. Королева. Т. 1. Статья «Жизнь поэта». Стр. 630.) Писали о том, что было на слуху, что было модно.
Ахматова отмечалась во всех экспортных статьях по мере их появления.
Писала о Боге (лампадках), об эротике, о репрессиях, застала старину — ну как такую не послать на Запад (в Италию), показать. Наталья Бехтерева в одном телевизионном интервью рассказывала, как в шестидесятых годах путем серьезной и многотрудной селекции была отобрана делегатом на партийный съезд. Я понимала, что попала туда, где решались судьбы моей страны (не решались, конечно, она это понимала тоже прекрасно, но давали подышать таким воздухом), по разнарядке — потому что была из Ленинграда, была женщиной, была определенного возраста, была из науки и была высокого ранга (такие позиции надо было закрыть) — но все равно было приятно (не дословно).
В этом вся разница. Приятно было и Ахматовой, приятно было бы и любому из нас, но Ахматова предпочитала закатывать глаза: Почему я не умерла маленькой! — и мы обязаны ей верить.
Робертино поет: Non sono geloso [d]i te (вчера пел) (P. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 195.) Что она хотела сказать этой записью, что за мысль, что за настроение, что за ассоциация? Она хотела показать, что разобрала слова (с ошибкой записала)? Итальянский язык очень отчетливый, расслышать нетрудно, в самих словах («я не ревную тебя») тоже ничего особенного для певца-подростка нет. Поет — вчера пел… Записывает все, что видит, видит то, что модно.
В Ахматовой, как в фокусе, собраны все литературные клише, все то, что требуется литературным рынком последних, м<ожет> б<ыть>, уже вчерашних дней. В этом причина ее популярности, конечно, слишком широкой и едва ли желательной для поэта. Средний читатель ищет в Ахматовой прежде всего ахматовщину и, увы, находит.
Но более всего среднего читателя привлекает в стихах Ахматовой, конечно, ее женская личность, тщательно сделанная опять-таки согласно всем требованиям эпохи. Неомодернистический литературный канон требует, чтобы женщина, говорящая от своего лица, была всегда влюблена и чтобы она чувствовала себя ничтожной по отношению к любимому мужчине и всячески угнетаемой им. <…> Он у Ахматовой — обычно несколько ходульный, наглый и злой, всячески тиранящий героиню: «улыбнулся спокойно и жутко», «хлестал» ее «узорчатым, вдвое сложенным ремнем», «запрещает петь и смеяться, а молиться запретил давно».
Ну как без такого стихотворения обойтись истомляемым половым созреванием подросткам? Цель же воспитателей, находящихся уже в другой половозрастной категории — прививать трезвость, чистоту, равное уважение как к законным запросам физиологии, так и к готовящейся социальной роли — жена и мать лучше если не будет рабой. Анна Ахматова — чтение хрестоматийное, в учебниках истории литературы место ее никто не отнимает. Это место должно быть названо взрослыми людьми так, как оно того заслуживает, без тайн.
На каждой строке Смольный собор, Петропавловская крепость, Летний сад, царскосельская статуя, смуглое золото престола, княжна Евдокия на сапфирной душистой парче, молодые серафимы, белый Духов день, слова псалмопевца. К этому времени мы уже научились любить родную старину, а богослужебная утварь уже стала утварью антикварной, а потому четки и эмалевые образки очень легко улеглись в размеренных строчках рядом с «плясуньей в натертых мелом башмачках».
Точности чеканного акмеистического слова Ахматовой не веришь совершенно. Когда она говорит свои сводящие скулы пошлостью муж хлестал меня узорчатым, хочется лезть в справочники: существовали ли узорчатые ремни, можно ли ремень складывать вдвое, или это действие — только для ремешков, поясов, хлыстов. Беличья шкурка — цитаты о ее «точности» — кто ее видел? Это — не шкура медведя, оленя, волка, тигра, коровы (скроенной и раскрашенной под тигра или зебру), украшающие интерьеры — шкурку белки видят только скорняки. Остальные должны задуматься на зоологическую тему, что это за образ такой — ну и поежиться. Собачья расстеленная шкурка — это как? Поэтически? Поскольку она не видела лебеды — а пишет о ней, что-то с нею сравнивает, пишет о кричащих аистах и цветущих в сентябре шиповниках.
Можно придумать еще тысячу других якобы реальных подробностей — декларации будут разные, но сущность остается одна и та же.
Средний читатель, жаждущий усадеб, адмиралтейских игл и царскосельских парков (путеводитель по Царскому Селу был издан, кажется, тем же Курбатовым), нашел в стихах Ахматовой хорошее руководство, чем ему нужно любоваться и как ему надо чувствовать.